Получив последнее штрафное задание, девушка с прохладцей крутила педали велосипеда. Убедившись, что за ней никто не следит, она останавливалась под тенистым деревом и садилась на траву. Если бы сам вожак или кто-нибудь из ее ребят уличили ее в нерадивости, Индра придумала бы, что сказать. Разве она виновата, что неожиданно спустила шина? Вот только что она накачала шину и готова продолжать путь.
Итак, Индра стала студенткой. Отец внес в кассу университета вступительный взнос. Теперь основная забота дотянуть до окончания курса, до выпуска. Не экзамены ее страшат. В школе она всегда отличалась усидчивостью, прилежанием, гуманитарные дисциплины давались ей легко. Страшит другое. Отец не такой уж состоятельный человек — кроме скромной пенсии у него пай в небольшой торговой фирме. Дела фирмы идут отнюдь не блестяще. На шее отца еще три брата-студента. За их обучение в университете тоже надо платить. Индра отчетливо представляет, что ждет ее, если отец не сможет внести очередной взнос за ее учебу. Ее вызовет секретарь декана и покажет ей письменное распоряжение об отчислении. Под вечным страхом быть отчисленным будут теперь пребывают многие из ее университетских товарищей и подруг. С каждым курсом их становится все меньше и меньше.
Массовый отсев студентов, в основном детей малоимущих родителей. Это ли не самое большое зло индонезийской высшей школы?
За годы независимости в Индонезии возникли десятки новых высших учебных заведений. В каждом крупном провинциальном центре, вплоть до далекой Джаяпуры в Западном Ириане, имеется теперь государственный университет. Иногда он располагает еще и местными филиалами в важнейших городах провинции. Студенчество составляет довольно внушительно для такой развивающейся страны, как Индонезия массу. Телеграфное агентство Антара определяло его численность в начале 1968 года в 110 тысяч. Говорят, что эти данные далеко не полные, так как они вряд ли учитывают студентов мелких частных учебных заведений, университетов и академий, не получивших официального признания со стороны властей. Уместно вспомнить, что во времена голландских колонизаторов высшее образование в Индонезии находилось в зачаточном состоянии, а общее число студентов в стране накануне второй мировой войны не превышало полутора тысяч человек.
Итак, перед нами картина как будто бы значительных успехов. Но отражает ли эта количественная сторона сторону качественную?
Десятки тысяч студентов! Пусть эта цифра, как говорят, заниженная, которую приводит Антара, не вводит нас в заблуждение.
При посещении индонезийского университета или института бросается в глаза одна характерная деталь. Мы зашли в аудиторию первого курса. Это огромный класс, вмещающий полторы-две сотни слушателей. Никаких столов или парт. Их просто некуда было бы втиснуть. В аудитории лишь ряды деревянных кресел с подлокотниками. Один подлокотник сделан чуть пошире другого. Положив на него тетрадь или блокнот, студент ухитряется делать записи. Аудитория второго курса уже поменьше раза в два, третьего — еще меньше и, наконец, старшекурсники занимаются в комнате, вмещающей всего лишь десятка три людей. Уже подобная экскурсия по университету не оставляет сомнения, что далеко не все из этих десятков тысяч парией и девушек окончат университеты, академии, институты и получат дипломы.
Посещая индонезийские высшие учебные заведения, беседуя с ректорами и деканами, я всегда задавал и тот же вопрос: каков процент отсева студентов. Собеседник обычно старался уйти от прямого ответа на этот неприятный вопрос и уверял, что год от года отсев сокращается, многие студенты, покинувшие по каким-либо причинам университет, продолжают заниматься самостоятельно, сдают экзамены экстерном и все-таки получают диплом. Но, сопоставляя все прямые и косвенные ответы, я сделал неутешительный вывод. Дипломированными специалистами станут лишь 15–20 % общего числа студентов, поступил на первый курс. Остальные 80–85 % отсеиваются в процессе учебы, в основном по причине материальных трудностей и лишь отчасти из-за неуспеваемости и плохой организации учебного процесса. Фактически лишь дети состоятельных родителей могут нести высокие расходы, связанные с посещением лекций, семинаров, лабораторных занятий, с экзаменами и пр.
В результате такого беспощадного отсева высшие учебные заведения удается окончить преимущественно детям богатых дельцов, землевладельцев, чиновников, высших офицеров. Представители более или менее демократической молодежи оказываются вне стен университетов и институтов. Это обстоятельство не может не влиять на социальный состав современной индонезийской студенческой молодежи и интеллигенции.
Неоднократно профильтрованную массу студенчества втягивают в орбиту влияния крайне правые и просто правые студенческие и молодежные организации, такие, как, например, Исламистское объединение студентов, АНСОР, КАМИ и др. Последняя претендует на роль общеиндонезийской студенческой организации, объединяя студентов различных политических направлений. Ее полное название — «Кесатуап акам махасисва Индонесиа», или, в переводе на русский язык, «Организация единства действий индонезийского студенчества».
Пока большинство индонезийских высших учебных заведений, особенно провинциальных и частных, не дает студентам достаточно высокой профессиональной подготовки. Это можно объяснить и слабой учебки технической базой, и недостатком высококвалифицированных научных кадров, и отсутствием учебников на индонезийском языке, и многими другими причинами. Но, получая профессиональную подготовку, заставляющую желать лучшего, студенты за время учебы в университете проходят определенную политически школу, или, лучше сказать, школу политиканства. Эта школа — молодежные и студенческие организации.
При посещении любого высшего учебного заведения Индонезии создается впечатление активной общественной деятельности студентов. Постоянно проходят какие-то митинги, собрания, дискуссии, издаются листки и бюллетени. На факультетах создаются выборные студенческие «сенаты», а в рамках всего университета или института — студенческий совет. Эти органы обычно считаются беспартийными. Фактически же они находятся под влиянием той студенческой организации, которая занимает здесь доминирующие позиции. Ректор в определенной мере вынужден считаться с руководством студенческого совета. Бывает что совет, чувствуя поддержку влиятельных политических кругов, оказывает давление на ректора. Так, в университете «Андалас» в Центральной Суматре революционно настроенное студенчество потребовало удаления преподавателей — членов Национальной партии.
Нельзя отрицать, что студенческие организации проводят порой полезные и интересные мероприятия: спортивные встречи, самодеятельные вечера, не предусмотренные учебной программой семинары и дискуссии. Иногда организуются научные кружки, пробуждающие творческую мысль, пытливый интерес к науке. В Сурбайском технологическом институте преподаватели и студенты электротехнического факультета создали небольшую телевизионную студию. Их руками сконструирована вся аппаратура. Несколько раз в неделю студенты выступают в студии с любительскими концертами. В городе уже несколько сот телевизионных точек. Группа студентов джакартского и бандунгского государственных университетов участвовала в археологических раскопках в районе Гарута (Западня Ява). Там обнаружен интереснейший шиваитский памятник эпохи раннего средневековья. До сих пор подобные памятники в этом районе острова не встречались. Ценная находка вносит серьезные коррективы представления историков о прошлом Западной Явы.
Но таких примеров не слишком много. Студенческие организации больше политиканствуют, отражая курс той или иной партии. Предметами дискуссий чаще бывают не события университетской жизни, а те же политические проблемы, которые волнуют партийных лидеров. Я был свидетелем и нескольких студенческих демонстраций.
По джакартским улицам тянулись к центру города колонны празднично одетых студентов и школьников с плакатами. На многолюдных перекрестках улиц молодежь разбрасывала листовки. Парни с ведерками краски деловито писали лозунги на витринах магазинов, заборах, стенах домов, бортах автобусов. Лозунги были решительные и резкие: «Народ голодает!», «Народ хочет риса!», «На виселицу взяточников!», «Долой неспособных чиновников!», «Требуем принять меры против дороговизны!». Пикетчики останавливали автомашины, обклеивали их борта листовками или писали на них мелом те же самые лозунги. Не могли избегнуть этой участи и машины с дипломатическими номерами.
Нетрудно было заметить, что демонстрантами были не ребята из кампунгов, а чисто одетые парни и девушки совсем не из бедных семей. «Это камисты», — слышал я.
Первые демонстрации, свидетелем которых я был, выливались в конце концов в разнузданную стихию бесконтрольные хулиганские действия, порчу автомашин и разгром витрин. Среди лозунгов появлялись и такие: «Взяточники — это китайцы!», «Бей китайцев!». Беспорядочные толпы молодежи устремлялись к району базара Глодок громить китайские лавки. Лавочники, уже испытавшие не раз и не два подобные неожиданности, спешно прятали товары в недра лавок, задвигали ставни и решетки, запирали замки и отсиживались до тех пор, пока страсти не остывали. Пострадавшими оказывались базарная мелкота, владельцы самых захудалых лавок и палаток, у которых не было надежных решеток и засовов. Чувствовалось, что чья-то опытная и умелая рука превращала молодежную демонстрацию под социальными лозунгами в шовинистические бесчинства погромщиков. Пусть эти погромы послужат тем полезным клапаном, через который безболезненно для «нового порядка» вырвутся накопившиеся запасы «людской энергии и страстей.
Но последующие демонстрации приобрели более организованный характер. Китайских погромов больше не было. Демонстранты направлялись к парламенту, к правительственным зданиям, вручали там петиции с требованиями принять меры против дороговизны, разрешить продовольственную проблему, сурово наказать коррупционеров, удалить неспособных чиновников. Тогдашний командующий столичным военным округом и нынешний министр внутренних дел генерал Амир Махмуд издал строгий приказ, запрещающий всякие демонстрации на территории Большой Джакарты. Несмотря на запре