г бы получить ни в управлении, ни в частном университете. Сутойо не соблазнился ни одной из этих возможностей. Стоило ли ради этого добиваться диплома первоклассного политехнического института.
Он решил написать откровенное письмо в Соединенные Штаты профессору, своему научному руководителю. Написал в порыве отчаяния, не очень-то надеясь получить ответ. Профессор ответил, и довольно быстро:
Мой дорогой друг!
Искренне огорчен вашими неудачами. Я ученый, технократ, человек далекий от политики. Поэтому не берусь судить о тех политических и социальных факторах, которые осложняют вашу жизнь на родине. А почему бы вам, Сутойо, не приехать в Соединенные Штаты и не поработать на наших заводах несколько лет? За это время много воды утечет, изменится жизнь и в вашей Индонезии, и вы станете там нужны. А может быть, Америка станет для вас второй родиной. Я мог бы рекомендовать вас фирме как одного из моих способных учеников. Правление со мной считается. Кстати, мы выпускаем большие партии электроприборов для экспорта в тропические страны и работаем над усовершенствованием специальной технологии. Чувствуете, как это близко вашим научным интересам? Обещаю вам не золотые горы, а только должность и оклад техника. За минувший год вы многое потеряли и Приходится считаться и с иного рода обстоятельствами. Но не в должности, не в окладе дело. Вы попадете в отличную лабораторию, в творческую среду. Среди ваших коллег будут не только американцы, но и филиппинцы, таиландцы, индийцы. Они считают за честь работать у нас. Соглашайтесь, мой друг. Пусть вас не смущает скромное начало. Дальнейшее зависит от вас.
Искренне ваш профессор X.
Сутопо много раз перечитывал письмо. Чтобы взвесить все за и против, он мысленно представлял себя там, в неуютной заокеанской стране, среди чужих людей. Перед глазами вставали корпуса огромного завода из бетона и стекла, новейшие машины, лаборатории, инженеры и лаборанты в белых, как у врачей, халатах. И вспоминались обиды, презрительная кличка» цветной», улюлюканье парней за его спиной, бармен. Сутойо не сохранил, но помнил наизусть до последнего слова короткое и единственное письмо Марианеллы:
Когда ты уехал, Сутойо, мне было очень грустно. Я ждала твоих писем. Потом у меня появился дружок Пит. Он работал шофером и неплохо зарабатывал. Я почти считала его женихом. Ни однажды Пит сказал: Ничего у нас с тобой не выйдет, детка, — родители против. Им, видишь ли, не нравится, что ты пуэрториканка. Давай пока так… без формальностей. Я накоплю денег, и мы с тобой уедем в Канаду или Мексику. Там на расовый вопрос смотрят проще. Я не хотела так… Обругала Пита жалкой трусливой бабой и прогнала. Ты, наверно, инженер с положением. Мне очень грустно, Сутойо. Не забыл еще свою глупую и несчастную Марианеллу?
Профессор писал о той Америке, которая манила Сутойо, а Марианелла — о другой, которая страшила его.
Во время нашей последней встречи молодой безработный инженер сказал с горечью:
— Вероятно, я уеду в Америку. Знаю, что меня и моих товарищей — филиппинцев и индийцев — никогда не поставят на одну доску с белыми инженерами. Будет немало обид, разочарований. Но будет лаборатория, любимое дело. Рискну. Я бы мог жениться на Марианелле, если она, конечно, не нашла нового дружка.
Я потерял из виду Сутойо. Возможно, он теперь в Соединенных Штатах. Американские власти не препятствуют иммиграции хорошо подготовленных специалистов из стран Азии. Владельцы фирм, контор, предприятий прямо заинтересованы в таком притоке дешевых «цветных» кадров. Инженер индонезиец или индиец, филиппинец или цейлонец обходится значительно дешевле, чем белый, даже если последний менее опытен и способен. К тому же американские работодатели усматривают в притоке «цветных» некий противовес американским неграм. В случае серьезного социального конфликта предприниматель рассчитывает с большим успехом маневрировать в национально пестром коллективе, противопоставляя одну национальную группу другой, препятствуя их единству. Старое золотое правило — разделяй и властвуй!
Трагедия художника
По роду своей работы я встречался со многими деятелями искусства и с народными умельцами. Самобытное искусство Индонезии не может не вызывать глубокого восхищения. Оно ярко и многообразно. В нем сталкиваются местные традиции десятков народностей и племен архипелага. На каждом из индонезийских островов можно встретить свои характерные черты быта, культуры, искусства. Центральная Ява, например, знаменита классическими танцами и драматическими представлениями, старинными, живущими много веков. Восточная Ява прославилась лулруком своеобразной реалистической драмой новейшего происхождения, распространенной только здесь. Танцы народов Суматры или Сулавеси тоже отличаются неповторимой самобытностью. Изделия джокьяртских чеканщиков по серебру никогда не спутаешь с работой балийских или ачехских мастеров. А остров Бали! Вот уж поистине уникальный заповедник традиционного искусства. Живопись, деревянная и каменная скульптура, архитектура, танцы, театр этого маленького «острова искусств» выделяются своим своеобразием даже на фоне яркого индонезийского искусства. До сих пор в Индонезии, особенно на Бали, заметны следы индийского культурного влияния, которое проникло сюда вместе с индийскими религиозными культами — индуизмом и буддизмом — еще в раннее средневековье.
Современные деятели искусства Индонезии опираются на богатые национальные традиции, реалистические в своей основе. Однако в последние годы в творчестве профессионалов все более отчетливо проступают черты и тенденции, глубоко чуждые этим национальным традициям. Многие художники, скульпторы, резчики по дереву отходят от реализма, от глубокой идейной направленности произведений, от жизненно правдивых образов и отдают дань модным в странах Запада формалистическим направлениям. Этому способствует серьезное идеологическое влияние со стороны западной буржуазной культуры. Не избежали пагубного воздействия и народные умельцы, мастера прикладного искусства. Стремление работать на рынок, удовлетворять невзыскательные вкусы туристов заставляет мастеров заниматься серийным производством грубых ремесленных поделок, далеких от настоящего искусства. Подобное вырождение можно наблюдать, например, в балийской деревянной скульптуре. Вместо утонченных фигурок появляются грубые деревяшки, вместо выразительных, метко схваченных образов фольклора и мифологии — пошловатые обнаженные фигурки женщин.
Автор не задавался целью в своих очерках анализировать современное искусство Индонезии, явление сложное, многогранное, противоречивое. Но рассказ об Индонезии последних лет не будет полным, если не коснуться жизни деятелей искусства в условиях «нового порядка», не поделиться с читателем некоторыми впечатлениями, не вспомнить о самых интересных встречах. Ведь события 30 сентября 1965 года и последующее наступление реакции оказали сильное воздействие на творческую жизнь художников, скульпторов, театральных деятелей, литераторов.
Крупнейшая индонезийская организация деятелей культуры ЛЕКРА («Лембага кебудаан ракьят», или Общество народной культуры), идейно тяготевшая к Коммунистической партии Индонезии, была разгромлена и запрещена. С ней были связаны многие талантливые реалисты в области как изобразительного искусства, так и литературы. Многие из видных лекровцев репрессированы: крупнейший индонезийский прозаик и переводчик Горького Прамудиа Ананта Тур, литературовед Юбаар Аюб, известный художник Хендра и многие другие. Кое-кто поплатился жизнью. Те, кто остался на свободе, бедствуют, не имея возможности выставлять свои полотна, издавать книги. Для современной культурной жизни страны характерна раздробленность ее творческих сил, так же как для политической — раздробленность сил политических между многочисленными партиями, течениями, группировками. Принадлежность писателя, художника, скульптора той или иной организации культуры определяется прежде всего не его эстетическими взглядами, творческим методом, а взглядами политическими, партийными. Наиболее заметную роль играют сейчас организации, связанные с крупнейшей мусульманской партией «Нахдатул Улама» и Национальной партией. Но их значение и творческая активность не идут ни в какое сравнение с разгромленной ЛЕКРА. Выставки художников националистов и нахдатуловцев свидетельствуют об их отходе от реализма и, если говорить откровенно, о слабом в сравнении с лекровцами профессиональном мастерстве.
Свои воспоминания о встречах с деятелями современного индонезийского искусства хочется начать с поездки к одному весьма любопытному художнику Сурабаи. Имя его Супоно. Я неоднократно слышал это имя, пользующееся известностью, и самые противоречивые оценки его творчества. Кое-кто называл его чудаком, человеком со странностями.
Мне удалось уговорить нашего генерального консула в Сурабае Ивана Ивановича Коровина составить мне компанию. Вместе пытаемся добраться до дома Супоно. Это не так-то просто. Едем через какие-то кампунги, мимо лачуг бедняков, сворачиваем на набережную канала. Набережная настолько узка, что двум машинам никак не разъехаться. Как на грех, попадается встречный грузовик с бамбуковыми жердями. Он пятится, чтобы уступить нам дорогу, жерди упираются в стену хижины, и оттуда раздаются испуганные возгласы. Мы берем левее, съехав на крутой откос. Машина круто накреняется. И как нам удалось разъехаться и не кувырнуться в воду?
Дорогу преграждает столб с перекладиной. На ней надпись, запрещающая ехать дальше. Еще недавно здесь было болото. Его превратили в городскую свалку. Поверх наваленного в трясину мусора и гниющих нечистот проложили улицу, и вдоль нее стали расти домики. В одном из них и поселился художник.
Пока мы блуждали по кампунгам, стемнело. Улица плохо освещена. В домах тускло мерцали керосиновые лампы или свечи, — электричество сюда еще не провели. Пытаемся продолжать путь пешком, оставив машину у столба с перекладиной. Но, сделав несколько шагов, отказываемся от этой затеи. Слежавшиеся пласты мусора пружинят под ногами, попадаем в трясину и решаем отложить наш поход до другого раза.