иной, а с другой — слабость местной буржуазии вследствие объективных особенностей развития национальной индустрии. Ставка на иностранный капитал неизбежно воздвигает перед правительством серьезные препятствия в осуществлении планов развития промышленности. Сочетать интересы иностранных монополистических объединений и местных предпринимателей, связанных со сферой производства, — задача не из легких.
Эта слабость местного капитала имеет и еще одну оборотную сторону — раздробленность политических сил. В современной Индонезии десять легально существующих политических партий — преимущественна правого направления. А в 50-е годы их было значительно больше. Уловить порой принципиальную разницу в политической программе, социальной природе тех или иных партий было нелегко. Однажды я узнал что кроме крупной и влиятельной Коммунистической партии и откровенно правой Социалистической партии Сутана Шарира в ту пору существовала мало кому известная Рабочая партия. А если говорить точно существовали даже две рабочие партии. Одну из ни возглавлял некий д-р Абидин.
— Поясните мне, пожалуйста, чьи интересы они выражает, — обратился я с вопросом к одному из компетентных собеседников.
— Как чьи? Самого д-ра Абидина, — последовал ответ.
Подобные мелкие политические партии сравнительно безболезненно исчезали, появлялись вновь, пока Сукарно не издал специального указа. Он предусматривал определенные условия, дающие политическим партиям право на существование. Партии, не носившие достаточно представительного характера, распускались.
С бапаком Сануси, старым партийным деятелем, мы не раз заводили разговор и на эту тему. Я расспрашивал его, стараясь постичь причины этой характерной для Индонезии раздробленности политических сил.
— В чем наша главная беда? — говорил мне Сануси. — Мы, люди делового мира, слишком слабы и несплоченны для того, чтобы создать одну достаточно влиятельную и монолитную партию, определяющую политическую атмосферу страны. Скажем, подобную Индийскому национальному конгрессу, партии Неру и Ганди.
— В Индии тоже немало буржуазных партий.
— Да, но влияние всех остальных не идет ни в какое сравнение с влиянием Конгресса. Вот уже много лет конгрессисты держат бразды правления в своих руках. Наша раздробленность дает зеленорубашечникам возможность укреплять свое влияние в государстве, не считаясь с партиями. И партии не в состоянии дружно и упорно отстаивать свое место в обществе. На первое место у них выступают интересы не наши общие, а религиозные, региональные, групповые, узкокоммерческие.
— В последнее время приходится слышать высказывания в пользу объединения некоторых близких по духу партий.
— Такие разговоры ведутся среди мусульман, особенно мусульманской молодежи. «Чем вызвано существование не одной, а целых четырех исламистских партий? — вопрошают они. — Не искусственно ли такое разъединение? Не следует ли добиться объединения на основе общей конструктивной программы исламистско-националистического характера?»
— Вы считаете такое объединение реальным?
— Оно маловероятно. Во всяком случае, в наши дни. И дело даже не в том, что каждая из партий подходит со своей тактикой, со своей интерпретацией задач исламистского движения. Главное препятствие — и проблеме лидерства.
— Я говорил с некоторыми мусульманскими партийными лидерами старшего поколения. Они тоже относятся скептически к идее объединения.
— Вот видите. А почему? Нахдатуловцы, к примеру говоря, считают, что лидерство в такой объединенной партии должно принадлежать им по праву самой крупной мусульманской организации. «Сарекаг Ислам» также претендует на руководящую роль. Аргумент — это старейшая политическая организация страны, сама история национального движения. Где уж тут до общей конструктивной программы? Нужно оправдывать претензии на лидерство и доказывать, что твоя программа единственно правильная.
— Нередко приходится слышать мнение, что та или иная политическая партия Индонезии — это прежде всего группировка людей, связанных между собой деловыми узами. Я говорю о партийных лидерах. Они берут на вооружение определенную программу, мархаенизм, Коран или Библию, чтобы увлечь за собой какую-то часть народных масс.
— Не отрицаю, что соперничество между партиями подобно конкуренции в деловом мире. Одна группа деловых людей хочет потеснить другую. Порой ничем иным и не объясните разницу между партиями. В самом деле, в чем разница между католиками и христианами[11], если отбросить их религиозную принадлежность?
Старый политический деятель, далекий от демократических убеждений, говорил со мной откровенно.
В Индонезии много политических партий, даже слишком много для одной страны. Партии буржуазные, мелкобуржуазные, буржуазно-помещичьи. Партии более правые и менее правые. В некоторых случаях можно уловить их оттенки. Иногда они сливаются в нечто однообразное, расплывчатое, трудноуловимое. Всякая попытка разложить их строго по полочкам, определить стоящие за ними социальные силы дают картину лишь весьма приблизительную. Национальная партия, более демократическая по своему составу, чем другие партии, сложилась еще в довоенные годы как партия радикальной мелкой буржуазии и мелкобуржуазной интеллигенции, ведущей за собой и определенные слои городской и сельской бедноты. В свое время она внесла серьезный вклад в развитие национально-освободительного движения, наряду с компартией подвергаясь суровым репрессиям со стороны колонизаторов. Впоследствии ее руководители превратились в крупных по индонезийским масштабам дельцов-политиканов, которые в настоящее время не выступают в роли принципиальной оппозиционной силы. Но все же традиции и социальный состав партии заставляли ее лидеров до недавнего времени более гибко подходить к социальным проблемам, чем это делают другие партии. Рядовые партийные массы в значительной мере проникнуты демократическими настроениями и выражают недовольство реакционным характером режима.
Другая крупнейшая партия, мусульманская по своей программе, — «Нахдатул Улама» представляет интересы более правых слоев общества: городской и сельской буржуазии, компрадоров, бюрократии, мусульманских священнослужителей, но привлекает и массы неимущих людей, исповедующих ислам. И внутри этой партии можно наблюдать глубокое расслоение. Социальная природа и интересы ее верхушки делают партию более консервативной, противницей всяких радикальных социальных преобразований. В этом одно из принципиальных различий между националистами и нахдатуловцами. Но объяснить в двух словах разницу между самими мусульманскими партиями уже труднее. Здесь немаловажную роль играют факторы не только объективные, но и субъективные, порожденные в первую очередь соперничеством между различными компрадорско-бюрократическими группировками и отдельными лидерами. Можно уловить определенные различия в подходе к проблеме сближения с Западом, сотрудничества с иностранным монополистическим капиталом. Наиболее прозападную позицию занимают бывшие машумисты, сгруппировавшиеся в настоящее время в рядах новой Мусульманской партии.
Не будет преувеличением сказать, что в современной Индонезии нет отчетливо выраженного деления политических сил на партии с их ясно осознанными классовыми интересами, а отсюда и с конкретными четкими программами. Речь идет не о коммунистах, находящихся сейчас в глубоком подполье. Слабость индонезийской буржуазии, ее зависимость от иностранных монополий, — страх перед демократическими силами и возможными перспективами широкой демократизации, влияние буржуазно-компрадорской психологии — все это препятствовало осознанию и отстаиванию буржуазией ее национальных интересов, ее консолидации в монолитное политическое течение. Ее политическая деятельность нередко сводится лишь к мелкому политиканству, грызне с соперниками. Военные, сделавшись после 30 сентября руководящей политической силой в стране, не встретили серьезных соперников в лице политических партий. По существу верхушка индонезийской буржуазии пошла на сделку с внутренней и внешней реакцией, предав национальные демократические силы.
Лим, Си, Чэн и другие
Мы ехали в Центральную Яву по южной дорой через Бандунг и Приангерское нагорье. В одном небольшом городке решили сделать привал, чтобы подкрепиться, и выбрали харчевню у перекрестка двух улиц.
В ней было пусто. За буфетной стойкой дремал маленький сухопарый старик китаец. Другой, посолиднее, сидел в ротановом кресле у входа и читал газету. Как только мы вошли внутрь полутемного помещения, украшенного лубочными рисунками с иероглифическими столбцами мудрых изречений, оба китайца засуетились. Не успели мы сесть за столик, как нас окружила целая орава парней и девушек. Их было человек шесть-семь. Они принялись нас обслуживай, толпясь вокруг и мешая друг другу. Начались любопытные расспросы, кто мы, откуда.
— Мы учились в Бандунге, а теперь вот помогаем родителям, — сказал один из парней.
— Нашу школу закрыли, — уточнил другой. — Все китайские школы теперь закрыты. Обучение на китайском языке запрещено.
— Разве вы не могли продолжать учебу в индонезийской школе? — спросил я.
— Мы не настолько хорошо владеем индонезийским… — сказала одна из девушек. — Все мы недоучки. Одному Фану удалось закончить среднюю школу еще до событий.
— Я мечтал поступить в университет, — сказал Фан, самый старший. — У нас был свой китайский университет «Баперки» в Джакарте. Но вскоре после событий 30 сентября его разгромила толпа. Если бы мой отец был состоятельным человеком, я мог бы учиться к Сингапуре или Гонконге. Но этот, с позволения сказать, ресторан едва кормит нашу семью.
Владельцами убогой харчевни были два брата, сухопарый и тот, что посолиднее, а все эти парни и девчата были их детьми. Посетители редко заглядывали сюда, и со всеми делами мог бы успешно справиться один проворный слуга. Молодые люди, как видно, изнывали от безделья и скуки, и наше появление стало для них событием. Это были приветливые и любознательные ребята, лишенные какой бы то ни было враждебной предубежденности против нашей страны. Они с интересом расспрашивали нас о Москве, Московском университете, наших спортсменах и с неподдельной горечью говорили