— Господа, подождите меня на веранде, — с нотками извинения говорит хозяин служащим, увидев меня. Он не любит, чтобы в наших беседах участвовали подчиненные. Служащие встают словно по команде и выходят из холла.
— Не боитесь? — спрашиваю я Чэна, указывая на огромные зеркальные стекла окон без решеток.
— Кого я должен бояться, по-вашему?
— Погромщиков хотя бы. Лавочники Глодка недавно вновь пострадали.
— Руки коротки. Не забывайте, что моя фирма — это не один Чэн, но еще и…
Он не договаривает, желая произвести больший эффект. С верхнего этажа доносятся детские голоса. Дети выкрикивают по складам какие-то китайски слова и фразы. Чэн прислушивается и самодовольно говорит:
— Вы слышите? Моя домашняя школа, из которой я не делаю секрета. Один ученый старичок обучает моих детей и племянников иероглифическому письму, китайской классической литературе, конфуцианской философии.
— Это сверх той программы, которую они проходят в индонезийской школе?
— Да.
— Выходит, дети богатого дельца мало потеряли от того, что власти распорядились закрыть китайские школы.
— Выходит, так. На чем я остановился?..
— Ваша фирма — это не только Чэн.
— Вот именно. Не только. У Чэна есть компаньон.
Хозяин доверительно называет имя одного крупного правительственного чиновника с генеральскими погонами.
— Фирму «Чэн» могли бы и потрясти, — продолжает он. — Фирму «Чэн и генерал» никто не посмеет пальцем тронуть. Компаньон получает от меня солидный оклад и не мешает мне делать бизнес для нашей общей выгоды. Мы разумно поделили наши обязанности. Я занимаюсь коммерцией и гарантирую фирме прибыль. Генерал отвечает за ее неприкосновенность и имеет дела с властями. Ему, как говорится, и карты в руки, поскольку он сам — власть.
— Теперь я вижу всю наивность моего вопроса, действительно, кого вам бояться?
— В случае необходимости перед этими окнами появится рота солдат. Об этом позаботится компаньон. Кстати, ему не очень импонировало мое китайское имя. Для близких я остаюсь Чэном, а официально я теперь Мохтар Субарди.
— Приняли мусульманство?
— Нет, но последовал примеру моих соплеменников, меняющих традиционные китайские имена на индонезийские. Еще недавно вы могли видеть вывеску какого-нибудь доктора Тан Хонгли, а теперь он стал ликтором Абдулой. Более удобная форма, не меняющая сущности.
Это стремление крупных дельцов-китайцев кооперироваться с индонезийцами, обычно представителями высшей бюрократии и военной верхушки, — довольно частое явление в деловом мире сегодняшней Индонезии. Г-н Чэн, он же Мохтар Субарди, — яркий пример такого кооперирования, основанного на принципе «Мои деньги — твое имя».
— Итак, г-н Чэн, вы носите индонезийское имя, у нас есть влиятельный компаньон — генерал. Чувствуете ли вы себя уверенно как представитель делового мира? — спросил я напоследок.
— Как вам сказать? В известных пределах — да. Юридически никто не подвергнет сомнению мою принадлежность к гражданам Индонезии. Я относительно уверен в своей безопасности, в прибыльности фирмы, у меня хорошие связи с властями. И все-таки я стремлюсь переводить прибыли в швейцарский или сингапурский банк, а не вкладывать в индонезийскую экономику. Я никогда не рискну построить на этой земле фабрику!
— Почему?
— Зачем рисковать? Кто знает, что произойдет в той стране завтра. Назвавшись Мохтаром Субарди, я все же остаюсь китайцем. Такого, как я, слопает при нервом удобном случае тот же генерал, мой компаньон, как только сам прочно встанет на ноги и почувствует вкус к чековой книжке.
Пусть у читателя не сложится превратного представления, что все китайцы в Индонезии или их подавляющее большинство — это такие, как Чэн, Си или Лим. Далеко не всем из них написано на роду стать богачами. Наряду с богатой прослойкой можно встретить китайцев-ремесленников, мастеровых, шоферов, лоточников. И их положение отличается от положении индонезийской бедноты разве лишь тем, что кроме нужды приходится испытывать на себе еще и влияние национальных предрассудков.
Нельзя отрицать, что определенная часть китайцев в Индонезии, как и в других странах Юго-Восточной Азии, служит опорой пекинских маоистов в их внешней политике. С одной стороны, это кустари-ремесленники, недовольные своей социальной неустроенностью и тем, что их национальному самолюбию порой наносятся чувствительные удары, которые легко поддаются всякого рода анархо-левацким и шовинистическим влияниям. С другой — это богатые дельцы, которых жажда наживы делает неразборчивыми в средствах. Если это в данный момент выгодно и сулит прибыли можно иметь дело и с Пекином. Идейные симпатии или антипатии роли здесь не играют.
После сентябрьских событий происходило длительное нагнетание напряженности в отношениях между Республикой Индонезией и КНР. В Пекине при поощрении местных властей проходили многолюдные демонстрации перед зданием индонезийского посольства. Аналогичные демонстрации были и в Джакарте. Дели доходило до разгрома посольских зданий. Каждая сторона объявляла персоной нон грата и высылала дипломатов другой стороны. В конце концов остатки персонала посольств покинули страну пребывания, хотя формально дипломатические отношения не были прерваны. Здание бывшего посольства Китайской Народной Республики в Джакарте, около базара Глодок, теперь пустует. Ворота ограды и стены носят следы недавних молодежных выступлений.
Итак, официальные отношения заморожены. Означает ли это прекращение всякого рода связей между Индонезией и КНР?
Пройдитесь по оживленным торговым районам индонезийской столицы, таким, как Глодок, Сенен, Паcap Бару, загляните в большие универсальные магазины и маленькие лавчонки. В глаза бросится обилие товаров производства Китайской Народной Республики. Здесь и готовое платье, и галантерея, и посуда, и металлический инструмент, и игрушки, и многое другие. Все эти товары в официальных документах показаны как импорт из Гонконга или Сингапура. Ведь официальных торговых связей с КНР нет. Но гонконгские и сингапурские фирмы выступают в роли реэкспортеров, попросту говоря — маклеров-спекулянтов.
Почему же китайские товары смогли пробить себе порогу на индонезийский рынок, успешно конкурируя с первоклассной продукцией Японии, США, западноевропейских стран? Ведь с этими странами Индонезия развивает сейчас тесные деловые связи, получает от них кредиты, предоставляя их монополистическим фирмам различные привилегии. Китайские импортеры не имеют подобных условий и не могут предложить продукцию более высокого качества.
Индонезийских торговцев, да и покупателей привлекает относительная дешевизна китайских товаров. Она определяется двумя факторами. Первый — низкие издержки производства, весьма низкий уровень заработной платы рабочего класса КНР, производящего все те товары, которые идут на индонезийский и другие внешние рынки. Второй — сравнительно невысокие транспортные расходы, поскольку Китай расположен к Индонезии ближе, чем Япония, США или Западная Европа. Перепродавая дешевые китайские товары, наживаются гонконгские и сингапурские торгово-посреднические фирмы, крупные индонезийские импортеры и розничные торговцы. Таким образом, наживается не одна ступень дельцов-хищников, а Пекин получает иностранную валюту.
В такого рода экономические связи с КНР через Гонконг и Сингапур втянута довольно многочисленная группа местных дельцов-китайцев, оптовых и розничных торговцев. Торговля дешевыми китайскими товарами приносит немалые прибыли. Во имя прибылей эти дельцы готовы иной раз оказать услугу пекинскому партнеру, например содействовать распространению маоистской пропаганды в обход суровых индонезийских законов. И вот на прилавке китайской лавочки рядом с календарем или модным журналом гонконгского издания встретишь иногда и брошюры, изданные в Пекине.
— Рискуете? — спрашиваю у лавочника.
— Вы о чем? Ах, вот эти книжечки… Я их вовсе не заказывал. Обнаружил в ящике вместе с партией товаров из Гонконга. Выбросить как-то жалко. Купит кто-нибудь.
В щупальцах спрута
Если сравнить сегодняшнюю индонезийскую столицу с той Джакартой, которую я увидел, прибыв и Индонезию в мае 1967 года, то можно заметить перемены. Город стал чище. Меньше увидишь теперь следов погромов и воинственных лозунгов, появившихся после сентябрьских событий 1965 года. Центральные магистрали заново заасфальтированы. Проведены большие работы по расширению улиц Гаджа Мада и Хаям Bурук, протянувшихся по берегам канала и связывающих центр города с северным районом Кота, где сосредоточены банки и торговые фирмы. Над наиболее оживленными проспектами перекинулись пешеходные эстакады, украшенные рекламами фирм. Вновь наступило оживление на некоторых заброшенных стройках банков, министерств, отелей. Кое-где на пустырях и площадях разбиты скверы, огороженные металлическими решетками.
Вообще огораживание стало прямо какой-то страстью отцов города. Новые ограды опоясывают здании и скверы, ставятся вдоль каналов и улиц, чтобы отделить проезжую часть от тротуара. Если же решеток не хватает, ставят проволочные заграждения.
— В Джакарте стало слишком много колючей проволоки, — не раз слышал я от моих острых на язык коллег-журналистов.
— Приходится возводить заграждения, дабы бездомные не ютились в скверах и на набережных и по портили вид столицы, — пояснил мне помощник губернатора Большой Джакарты. — Мы стараемся привлекать туристов. А эти бродяги своими шалашами и лохмотьями отпугивают гостей.
Вечером над главными магистралями столицы загораются гирлянды разноцветных лампочек. У въезда на площадь Мердека невольно залюбуешься красивым фонтаном, подсвеченным цветными прожекторами. На самой площади бурлит пестрая, шумная ярмарка с павильонами, балаганами, аттракционами, детской железной дорогой. В ярмарке принимают участие местные и иностранные фирмы. Какие бы тяжелые испытания не выпали на долю Индонезии и ее народа, жизнь идет своим чередом.