но не менее алчные.
— Но ведь официально они правительственные служащие, а не владельцы предприятия.
— Пороки нашей системы позволяют им чувствовать себя бесконтрольными хозяевами. Вы спросите, неужели правительство Сукарно не видело злоупотреблений новых администраторов и не пыталось бороться с ними? Попытки контроля мало что давали. Руководители предприятий часто пользовались попустительством вышестоящих. Те в свою очередь были прямо заинтересованы в своих ставленниках и закрывали глаза на их злоупотребления. Ведь нередко человек навал солидную взятку этому вышестоящему, чтобы получить прибыльный пост, и в дальнейшем не забывал своего благодетеля. Это связывало их круговой порукой. Таким образом, зло нужно искать не в недостатках отдельных плохих администраторов, а в системе, и засилии кабиров.
Здесь необходимо пояснить, что имел в виду мой собеседник под словом «кабир». Термин этот не очень распространен в Индонезии. Его ввели в обиход индонезийские коммунисты, а в последние годы я почти не встречал его в местной прессе. «Кабир» означает капиталист-бюрократ, представитель бюрократического капитала. Буржуазная верхушка современной Индонезии— это отчасти бюрократическая элита, а отчасти компрадоры, т. е. торговцы, финансисты, маклеры, связанные с иностранным капиталом, обслуживающие представителей иностранных монополистических фирм и не занятые собственным производством. Таким образом, индонезийская буржуазия в основной своей массе существенно отличается от классического типа буржуазии высокоразвитой страны, располагающей солидной экономической базой в виде средств производства, промышленных предприятий, шахт, транспорта и т. п., той базой, которая обеспечивает ей господствующее положение в обществе. Не располагая подобной экономической базой, индонезийские кабиры видят путь к личному обогащению, к укреплению своего влияния в максимальном использовании своего служебного положения. Коррупция, разбазаривание государственных средств, взяточничество, прикрытое деликатным словечком «комиси», т. е. оплата комиссионных услуг, — вот что типично для кабира.
Не менее характерен пример и с аграрным законом, принятым в конце 1960 года. Закон устанавливал минимальный и максимальный размер земельного надела на одну крестьянскую семью. Размеры эти колебались в пределах от 2 до 20 гектаров, в зависимости от местных условий. Однако в широких масштабах закон не осуществлен из-за противодействия богатых землевладельцев и правых политических партий. Профессор рассказывал о том, как кулаки и помещики прибегали к нехитрым уловкам. Они спешно делили свои участки, для видимости конечно, между родственниками, записывали землю на жену, малолетних детей, даже на подставных лиц, а потом разводили руками — какие, дескать, у меня излишки? Реформа, мол, дело хорошее, да в условиях густонаселенной Явы абсолютно нереальное. Здесь и перераспределять-то нечего. Укоренившаяся в государственном аппарате система коррупции, взяточничества помогала деревенским ловкачам оставаться безнаказанными и сохранять свою земельную собственность.
— Я, старый соратник бунга Карно, чту его как великого борца за независимость, — говорил мне профессор, — И, поверьте, мне больно говорить о его ошибках и недостатках. Их было, к сожалению, немало. Не думайте, что все нападки врагов на президента абсолютно беспочвенны. Когда Сукарно провозгласил так называемый принцип направляемой демократии, его поддержали все прогрессивные силы. Они усматривали в усилении центральной власти, в некотором ограничении парламентарной демократии возможность более решительной борьбы со всеми теми, кто препятствует движению вперед. Но Сукарно стал все больше и больше злоупотреблять властью. Он провозгласил себя «отцом нации», пожизненным президентом. Его расточительность не знала границ. Народ голодал, а президент строил своим женам дворцы, дарил голливудским звездам дорогие подарки.
Профессор подытожил свои рассуждения, грустно покачивая головой:
— Человек, имевший большие заслуги перед народом, активно участвовавший в революционной борьбе, в конце концов потерял чувство ответственности перед обществом и кончил трагически.
— Газеты часто связывают имя Сукарно с событиями 30 сентября. Что вы думаете на этот счет, профессор? — спросил я собеседника.
— Здесь много вымысла и заведомых передержек. Их цель — любыми средствами скомпрометировать бывшего президента. Вы знаете, что Сукарно представлял средние слои нашего национального движения.
— Мы назвали бы их мелкобуржуазными, — уточнил я.
— Допустим. По мнению Сукарно, одних этих сил было недостаточно, чтобы располагать надежной опорой. Хотел того президент или нет, приходилось считаться как с коммунистами и другими левыми, так и с правыми, в том числе политиканами из мусульманских партий, военными. Сукарно не разделял взглядов ни тех, ни других, не хотел от них зависеть и даже, думаю, побаивался их. Вероятно, он считал, что, если бы хозяевами положения сделались левые, они обошлись бы без него; правым в случае их победы президент тем более был бы не нужен. В своей тактике он использовал противоречия между коммунистами и реакционными генералами.
И вот трагическое столкновение произошло и оказалось уже неподконтрольно президенту, как джинн, выпущенный из бутылки. Сукарно, располагавший еще юридической властью, влиянием, правами главнокомандующего, имевший много сторонников в армии, не попытался, по существу, использовать свой авторитет, чтобы остановить кровопролитие, гибель невинных людей. Президент проявил непростительную слабость.
Нельзя было не согласиться с этими горькими, но справедливыми словами старого индонезийца, не одно десятилетие знавшего Сукарно.
Трагедия Сукарно горька и поучительна. Поучительна своей печальной эволюцией от славной революционной деятельности к тяжелым ошибкам, к тому, что дорого обошлось и самому президенту, и его стране. Тем не менее политические противники не смогли перечеркнуть его прошлых революционных заслуг. По случаю кончины Сукарно в стране был объявлен национальный траур, печать откликнулась на это событие редакционными статьями, отмечавшими его роль как видного деятеля национально-освободительного движения, его прах был предан земле с почестями. Сукарно останется в памяти человеком, который внес большой вклад в дело борьбы за свободу и независимость своей родины, который хотел добра своему народу, но по своей натуре и личным слабостям не оказался на уровне задач, стоявших перед нацией.
Парии
Джакарта шестьдесят седьмого года.
Джакарта шестьдесят восьмого года.
Еще можно прочитать кое-где на заборах, на стенах домов воинственные призывы к избиению коммунистов.
Еще можно увидеть кое-где следы погромов. На Крамат Райя разрушенное здание ЦК компартии наспех подремонтировано и приспособлено под какое-то учреждение.
Это следы событий 30 сентября 1965 года и дальнейшего террора. Шрамы на лице города. А сколько незаживающих шрамов осталось в душах людей? Сколько исковеркано, загублено жизней, судеб? Сколько людей вышвырнуто за борт общества, стало отверженными, париями?
Вот по улице движется какое-то странное существо. Женщина. Возраста неопределенного. Судя по резким морщинам на лице, немолодая. Черная не от загара, а от грязи. Невообразимо грязны клочья ветхой одежды, слипшиеся и давно не чесанные волосы, ставшие какой-то бесформенной землистой массой. Засаленной тряпицей обмотана голень — незаживающая рана или язва. Тусклый взгляд женщины не выражает ничего, кроме беспредельно тупой и отчаянной отрешенности. Взгляд мертвеца или душевнобольного, утратившего всякие рефлексы и чувства.
Женщина идет, не замечая людей, не замечая ничего, не пытается просить милостыню. Скорее инстинктивно, чем сознательно, останавливается она возле свалки нечистот и подбирает банановую кожуру, на которой осталось немного съедобной мякоти.
Кто она, эта бездомная, отверженная?
— Это Амина. Тронутая она, «оранг гида», как говорят у нас, — сказал мне всеведущий разносчик газет и выразительно хлопнул себя по лбу. — Она совсем не старая, как это может показаться на первый взгляд. Года двадцать три — не больше.
От бойкого газетчика я узнал следующую историю.
Амина была красивой стройной девушкой с толстым жгутом иссиня-черных волос, студенткой университета. Она вышла замуж за работящего парня, который был на три года старше ее. Акбар работал типографским мастером и возглавлял местную секцию молодежной коммунистической организации «Пемуда ракьят». Все считали их отличной парой. Хотя Акбар был всегда занят общественной работой и часто пропадал на митингах и заседаниях, он старался найти время и для жены. В воскресные дни Амина наряжалась в цветной саронг и забиралась к нему на раму старенького велосипеда, и они ехали в кино или на море.
Это произошло вскоре после событий 30 сентября. К ним в дом пришли вооруженные люди и схватили Акбара. Они били его, а потом, скрутив руки обрывками проволоки, бросили в кузов грузовика. Что-то хрустнуло, словно раскалывающийся кокосовый орех. Это Акбар с размаху ударился затылком о железный борт и раскроил череп. Когда грузовик удалялся, Акбар был еще жив. Амина слышала, как он кричал от боли. Все это произошло в полночь.
Под утро та же самая орава вооруженных молодчиков пришла снова. Амина приготовилась к худшему. Может быть, на этот раз пришли за ней, может быть, собираются делать обыск. А она не догадалась даже припрятать книги мужа. Что с ним сделали эти люди?
Старший из молодчиков с нашивками не то капрала, не то сержанта коротко бросил: «Мужа не жди. Нет больше его», — и многозначительно подмигнул остальным. Те недобро захихикали и окружили молодую женщину кольцом, буравя ее липкими и въедливыми взглядами. Она еще не понимала, чего от нее хотят. Старший грубо схватил ее и бросил на циновку, кто-то другой зажал ей подушкой рот. Молодчики все по очереди надругались над Аминой. Они ушли с гордым видом победителей, забрав все, что представляло какую-нибудь ценность. Кому-то достался и ее праздничный саронг, свадебн