Ещё вчера, принимая дела при вступлении в должность, Таланкин столкнулся в коридоре с Александром Окуловым и спросил, что входило в его обязанности. Получив ответ, что тот ведал охраной и конвоированием арестованных на допросы, тихо, но твёрдо сказал бывшему мяснику:
– Наслышан я и о других твоих негласных обязанностях. Так вот, заниматься будешь только тем, о чём ты мне сказал сейчас. Заплечных дел мастера мне без надобности. Отныне всё будет делаться по закону. Понял меня, мясник?!
И, не обращая внимания на замешательство Окулова, пошёл дальше.
Наодеколонившись, прапорщик отправился к начальнику гарнизона. В приёмной уже все были в сборе.
– Опаздываешь, как всегда, Женька! – по-свойски кинул ему начальник караульной команды поручик Иванов.
– Вот именно, прапорщик! Поэтому я и оставляю начальником гарнизона, несмотря на многочисленные нарушения дисциплины, и исполняющим обязанности, в том числе и по старшинству, поручика Иванова. Так что прошу любить и жаловать! – парировал теперь уже бывший начальник гарнизона Алапаевска подполковник Парфёнов.
И, указав на сидевшего в штатском, обратился к Таланкину:
– Познакомьтесь, это следователь и новый начальник милиции третьего района коллежский асессор Братухин. Вот он и будет вести все следственные дела, и вам, прапорщик, не придётся, как Обухову, слишком много брать на себя!
Последние слова он проговорил нарочито медленно, словно растягивая гласные.
– Перед своим выступлением на фронт я для очистки местных лесов отправил туда две роты своего батальона, чтоб покончить с этой бандой дезертиров, которая последнее время так докучает. Всё, господа офицеры, завтра ранним утром мы выступаем! Счастливо оставаться.
В это же самое время, когда Владимир Александрович Парфёнов проводил своё последнее офицерское собрание Алапаевского гарнизона, на станции Ельничная выгружались отправленные для прочёсывания леса две роты его учебного батальона. Георгиевский кавалер Первой мировой войны капитан Фёдоров, командовавший этим отрядом, сходу бросил бойцов в лес. А привезшему их машинисту приказал под вечер снова прибыть на это же место, чтобы их забрать, Военные подразделения, охватив территорию, которую ещё недели три назад указали осведомители поручика Обухова, углубились в тайгу. Из самого села были взяты несколько местных жителей в качестве проводников к лагерю. Но когда солдаты вышли к поляне, где должны были находиться бандиты, то им предстала картина брошенного лагеря с разрушенными землянками и старыми костровищами, уже слегка запорошенными снегом. Тогда капитан, разделив одну из рот повзводно, отправил ее подразделения в разные стороны. Один взвод с пулемётом двинулся по следам ушедших партизан. Сам же капитан с одним из взводов и двумя офицерами, Проскуряковым и Талалайкиным, остался в брошенном лагере.
Офицеры раскинули раскладной стол, выставив на него небогатую снедь, состоящую из двух селёдок, круга колбасы, четверти буханки хлеба и небольшой банки, наполненной первачом. Разлили по кружкам, чокнулись за успех операции и выпили. Проскуряков попытался ещё было плеснуть, но Фёдоров лёгким движением руки остановил последнего.
– Подожди, прапорщик, мне ведь доклад ещё вечером делать подполковнику, а он трезвенник, даже запаха не переносит! Так что уж без меня.
– Все бы были такими офицерами, как подполковник, может быть, и победили бы большевиков, – лениво зевнув, изрёк поручик Талалайкин. – Плесни вон лучше солдатикам по глотку!
– Не стоит! Оставь до вечера, пригодится. Я после доклада зайду. Ведь завтра на фронт, а будем ли там живы, одному Богу известно.
– А ему теперича не до нас, вон его большевики как поносят! – ответил Проскуряков.
Пока офицеры вели свой неспешный диалог, группы, отправившиеся на разведку и поиски скрывшихся партизан, отойдя подальше от лагеря, не сговариваясь, останавливались и располагались на привал. Поглощая свои обеденные пайки, солдаты уже и не думали о дальнейших поисках. А кое-кто, не боясь близости командиров, даже разжёг костры. Но дым костров, конечно, не ускользнул от офицерских носов и глаз.
– Вот сволочи! Наверняка они далее трёх вёрст и не пошли! – саркастически изрёк Талалайкин. – Тайга большая! Где их сейчас искать, тут не токмо дня не хватит, а подишь ты, на цельный месяц застрять можно.
– В общем, так: докладываю подполковнику, что банды в указанном месте дислокации нет! – изрёк капитан. – И поблизости тоже. Похоже, они вообще ушли из нашего района, а за другие районы наш гарнизон не отвечает. Вот так! И чтобы перед подполковником разногласий между моим докладом и вашими разговорами не было, точка!
Вечером вновь собравшийся отряд погрузился в вагоны, и прибывший паровоз привёз их в город. Никто из командиров не обратил внимания на пахнувшие костром шинели солдат и исходивший от некоторых воинов запах самогона. А утром учебный батальон, разворачиваемый в полк, покинул окрестности Алапаевского района и двинулся на фронт, где началось весеннее наступление колчаковских войск.
Командиры партизанского отряда столкнулись с новыми трудностями. Утром Черепанов попробовал провести некоторые учебные занятия с расквартировавшимися в Ясашной бойцами, но, кроме молодёжного взвода Романа, никто не захотел подниматься. Многие из партизан, дорвавшиеся до домашнего тепла, полночи отмечали это дело с хозяевами, и им было далеко до идей командира с его учениями. Неохотно выходили из тепла даже те, кто на дух не терпел выпивок. Не для того они ушли в лес от военной службы, чтобы снова ее начать… Герман собрал командиров взводов, команд и комиссара с начальником штаба Ангеновым, который сразу начал жаловаться командиру, что никак не мог заставить ночью стоять на посту часовых:
– Полчаса постоят и смены требуют, а то и вообще уходят!
– Что делать… Мы имеем то, что имеем!
Решено было пустить слух, что по следам покинувших лагерь партизан движутся колчаковцы и надо немедленно уходить. Эту тактику было решено использовать, пока отряд окончательно не выйдет из зимней спячки и не превратится хоть в какое-то подобие боевой единицы. Взводу Федорахина под строжайшим секретом был отдан приказ отойти от лагеря и дать несколько нестройных залпов, взорвать по гранате, а оставшиеся командиры поднимут тревогу.
И это помогло! После выстрелов и взрывов наспех одетые партизаны стали выскакивать из деревенских изб и нехотя, с ленцой выполнять приказы командиров по занятию обороны. Около полудня, немного постреляв, партизаны покинули деревню и, снова приблизившись к Алапаевску, заняли большое село под названием Верхняя Алапаиха[44]. При отступлении у крестьян под расписку было мобилизовано несколько лошадей.
– Как, по-твоему, сгодятся они хотя бы ненадолго для строевой службы? – спросил Романа командир.
– Если только ездить! По сравнению со строевыми это клячи!
– Но нам сейчас не до жиру! Обучай ребят хотя бы на таких. А там понемногу будем работать с населением, может и получше обзаведёмся. В общем, конный эскадрон у нас к лету должен быть!
– Как получится…
– Постарайся, Роман.
В Верхней Алапаихе Черепанов собрал крестьян и, не церемонясь, объявил им:
– У нас есть сведения, причём пофамильно, о тех, кто участвовал в выдаче местоположения партизанской группы в 1918 году. Тех, кто при её разгроме были проводниками у белогвардейцев. Так вот… чтобы заслужить прощение, эти граждане должны добровольно дать в пользование Красной армии своих лошадей! После окончания военных действий кони будут возвращены либо будет выплачена денежная компенсация. В противном случае вас ожидает революционный трибунал.
В ответ начались слезные уговоры крестьян оставить лошадей для весеннего сева, что, конечно, им не помогло. И селяне, чувствовавшие за собой вину, хотя вблизи их села была вовсе не разгромлена, как утверждал партизанский командир, а только рассеяна большевистская группа подпольщиков, в конце концов пожертвовали десятком лошадей…
Из этого села всё тем же методом мнимого преследования противником отряд был поднят и тронулся в путь. Вместе с партизанами, записавшись в их ряды, село покинули и крестьяне, получившие повестки в армию. Пройдя полтора десятка вёрст, на сей раз отряд остановился в тайге, сделав временный лагерь. На следующий день Черепанову и начальнику штаба Ангенову удалось даже провести что-то вроде учений со стрельбой и штыковым боем, приспособив для него мешки, набитые соломой. Ее, конечно, тоже реквизировали у сердобольных крестьян… Держа людей в постоянном напряжении, Черепанов ещё три раза менял места дислокаций, то отходя к Нижнему Тагилу, то смещаясь в сторону Верхотурья, то опять возвращаясь в район алапаевских лесов.
Вскоре стало известно о начавшемся успешном наступлении армии адмирала Колчака. К фронту двинулись запасные части, поползли железнодорожные эшелоны и обозы с боеприпасами и провиантом. Вместе с тем стало известно о полыхнувших антимобилизационных восстаниях в Тюмени и в Туринске. Алапаевские партизаны также решили внести свою лепту в задержку наступления правительственных войск и оттянуть хоть каких-нибудь силы противника на охрану тыла. Посему в середине марта во время очередного привала Герман Ефимович вызвал в свой временно сооружённый шалаш Петра Мокина и Романа Федорахина. В шалаше присутствовали также начальник штаба Ангенов и Коробкин.
– Как у тебя со взрывчаткой? Твои готовы? – спросил командир у Мокина.
– Смотря к чему! Что касается железки, то всё отработано до мелочей!
– Сегодня ночью выступаете в район горы Ялунихи, завтра под утро туда должен следовать воинский эшелон.
Тут вмешался Ангенов:
– Там есть поворот, где дорога заворачивает в горы и где в самый раз его и пустить под откос! – Он ткнул пальцем в карту, где змейкой вилась железная дорога. – Правда, там мост совсем рядом, на нём усиленная охрана. Но это задача Федорахина и его орлов – прикрыть вас, приняв огонь на себя. Он даст вам уйти и, нейтрализовав охрану, уйдёт сам. Выполнишь, Роман?