– Вот что, мы не тронем ни тебя, ни твоих дружинников, даже разоружать вас не собираемся. Не нужны нам ваши берданы. Видишь, у нас вон даже пулемёты имеются! Но упаси Бог кого-нибудь из твоих вояк сделать по нам хоть выстрел, хоть попытку выстрела – вы оба, вместе с тем, кто на нас покушался, будете не расстреляны даже, а повешены!
И, обратившись к Фёдору Крюкову, приказал:
– Под арест его и председателя следственной комиссии! И охрану с пулемётом к ним приставь.
Через полчаса собрался сход. Роман, гарцуя перед собравшимися на лошади, произнес небольшую речь о наступлении Красной армии, объявил о восстановлении в Синячихе советской власти и предложил сходу выбрать ревком. Крестьяне ответили ему вначале молчанием, а затем недовольным тихим ропотом, который стал усиливаться.
– Мне с вами возиться некогда! Не хотите сами – тогда я назначу вам председателя, совета и ревкома. Вот он будет вашим председателем! – и Федорахин ткнул пальцем в старосту.
Партизаны захохотали.
– Сам изберёшь себе ревком. А теперь, как обещал, корми нас обедом, и мы прощаемся.
Староста, растерянно заморгав глазами, засопел. Такой оборот дела был ему совсем не в радость. Теперь придётся оправдываться и перед белыми властями, и перед своими мужиками – ведь накормить целую сотню партизан пообещал командиру красных! А за чей счет – конечно же селян…
После обеда отряд выступил по привычному сценарию и занял к вечеру село Останинское, где и заночевал. А с раннего утра его эскадрон торжественно вступил в родную для Романа деревню Бучина.
Роман сразу же проехал к дому. Поздоровался крепко за руку с отцом. Обнял мать, подкинул на руках младшего брата, поцеловал сестру Лидку. Мать заплакала – не то от радости, не то переживая за дальнейшие события. Роман не обратил внимания на её слёзы и не пытался успокоить. Он отвёл отца в сени и, не давая ему ничего сказать, заговорил первым:
– Вот что, тятя! Мы здесь ненадолго! Как говорится, оттягиваем на себя части противника, которые он должен бросить в помощь своему фронту. Красная армия, если ты не знаешь, перешла в наступление. Так вот, мы скоро уйдём, а ты немедленно запрягай всё, что имеется, и увози всех на дальние покосы. Уже скоро вслед за нами наверняка грянут каратели.
– Подлец ты, Ромка! На что нас всех обрекаешь! Люди пахать землю начали. Скоро сев будет, а нам по лесам прятаться?! Не пустил бы тебя в дом, да мать жалко! Зараз уходи! Только попадёшься где подале от дома, знай – убью, собственными руками убью!
– Что ж, убивай, батя, а власть, так и знай, наша с дядей будет!
И пошёл со двора, стараясь не слушать материнских причитаний. А Михаил Иванович, бросился запрягать лошадь, с отчаянием крикнув жене:
– Да не вой! Не поминки ещё! Вырастили помощничка…
Тем временем на площади, как до этого в Синячихе, собрался сход. Красный командир объявил о восстановлении во всём районе советской власти и поставил вопрос об избрании ревкома. Тут взял слово дядя Гордей, уже наговорившийся с партизанами и давно рвавшийся спросить командира о его планах.
– А что же вы, Роман Михайлович, опять уйдёте в лес после того, как власть восстановите?
– Нет, дядя Гордей, мы идём брать Ирбит, а следующая за нами пехота уже занимает Алапаевск!
– Брехня! – крикнул кто-то из толпы. – Мы только оттуда, там праздник в разгаре, в парке гуляют и спектаклю показывают. Песни поют, и синематограф работает.
– Мне тут некогда с вами, мне в Ирбите воевать надо, – крикнул Роман. – Решайте, что ли!
– А что решать, вон Гордей – чем тебе не председатель!
Другой голос выкрикнул:
– Во-Во! А его Глашку в писари к нему!
Толпа захохотала, кто-то даже схватился за бока. Партизаны тоже поддержали крестьян дружным смехом. Все знали, что ни Гордей, ни его жена даже расписываться не умели, палец прикладывали.
– Ну что ж, будь по-вашему. Так и запишем! Только с этих пор чтобы все его распоряжения выполнялись! А узнаю, что будет не так, – держитесь мужики!
– Чем же ты нас пугаешь, Ромка? Это мы тебя за прошлый поджог ещё в суд не стаскали! Так что утри сопли и, давай, со своими драпай! А то из города отряд за тобой выступает.
Федорахин, стараясь не подавать виду, что слова земляков его больно ранят, с достоинством построил отряд и двинулся из деревни.
– Хоть бы в баню сходили, а то просто так уходим, Ромка! – обиженно протянул Фёдор.
– Я в прошлый раз уже сходил. Гранату тебе кто-нибудь подбросит, когда мыться будешь, – и всё!
На краю деревни им попался Бучинин.
– Что, Ромка, к дезертирам подался? Зря, значит, я тебя укрывал! Зря выхаживали! Сколько волка не корми, а он все равно в лес смотрит! – взглянув исподлобья, заговорил купец.
– Дядя, мой вам совет – уезжайте отсюда куда подале! Придут красные – боюсь, я вас спасти не смогу, потянут за связи с белогвардейскими властями. А Красная армия, если от вас скрывают, перешла в наступление.
– Ну, как перешла, так и покатится обратно! Отца бы пожалел, ты уходишь, а ему здесь оставаться. А ежели на сей раз я и сход наш не смогут его спасти – заберут ведь его за твои грехи!
Бучинин, сплюнув, пошёл дальше.
Вечером Роман вступал в Верхний Яр в самом мрачном настроении. Вдобавок ко всему выяснилось, что Вассы нет дома. Она третьего дня уехала в Ирбит к свояченице. И командир, решив не останавливаться в этой деревне, проследовал с отрядом в Монастырское. Сход решил проводить утром и расквартировал своих партизан по избам. Но те и не думали так просто ложиться спать. Вскоре стали появляться подвыпившие. То там то тут послышались звуки гармошки. В одной из добротных изб, в большой горнице, перемигивавшийся с хозяйской дочкой Фёдор наяривал на гармошке. Несколько человек плясали так, что дрожали половицы.
– Ты, смотри, не напивайся! – пытался охладить его пыл Федорахин. – Кто его знает, что ночью или под утро будет! Воинство у нас ещё то!
Тут черноглазая молодая солдатка подмигнула Роману:
– А что, слабо красному командиру станцевать с нами, или вы такой весь вооружённый, что даже баб боитеся?
– Ну, пошли, раз ты такого обо мне мнения!
И Роман, подхватив лёгкую на подъём солдатку, закружился в танце как умел. После окончания кадрили выпил полстакана самогона, и разгорячённый, возбуждённый слишком близко прижимавшейся Полиной, предусмотрительно открывшей ему имя и свой вдовий статус, шепнул ей на ухо:
– Где бы можно зорьку встретить!
– А что, на сеновале, боитесь утром перед своими солдатами показаться в сене?
– Да с тобой, Полюшка, хоть в сене, хоть на чердаке.
– На чердаке не надо, а вот на сене, правда на прошлогоднем, – давай! Приходи, третья изба с краю церковной улицы.
– Ты смотри, Федя, не очень-то здесь, а я пойду посты проверю! – бросил он приятелю. – Да ребят помоложе, алапаевцев поставлю, они, кажись, к самогону равнодушны!
И Роман, выйдя, позвал детей расстрелянных алапаевских большевиков: Старцева, Тюрикова, Смирнова и Бессонова. Заменив ими некоторых часовых, неблагонадежных по части выпивки, он пошёл искать третью с краю Полинину хату…
Утром, сойдя с сеновала, Роман вновь почувствовал себя в хорошем расположении духа. «Вот что значит баба! – подумал он. – От любого недуга, от любой тоски вылечит…» Собирать сход в Монастырском не стал. Когда отошли от села вниз по Нейве, приказал всем искупаться, чтобы сняло хмель. Партизаны с радостью принялись исполнять приятный приказ, ибо у многих в то утро побаливала голова и ломало тело. Но были и такие, кто ни за что не хотел окунаться в ещё прохладную воду. Тех со смехом – кого загнали, кого просто бросили в речку.
После купания Роман из пяти самых надёжных конников оставил у дороги заставу, чтобы они предупредили при появлении отряда белых из Алапаевска. «Наверное, те уже выступили», – подумал Роман. Ещё пятерых отправил в сторону Ирбита, до Голубковского, так как оттуда тоже должны были выступить части Ирбитского гарнизона. Тем более что после мартовского восстания в Туринске там квартировала штурмовая бригада, и здесь враг мог быть опасней алапаевского сброда. Сам он с остальными бойцами к вечеру, не заходя в Нейво-Бобровку, вступил в деревню Первунова.
Но и в Первуновой спектакля с восстановлением советской власти Роман устраивать не стал. К вечеру появились партизаны, оставленные на заставе, и сообщили, что из Алапаевска движется конный отряд во главе с офицером. На вооружении у отряда видели пулемёт. Что же до формы, то одеты они как попало. Среди них узнали нескольких стрелков из отряда Белоусова. В огневой контакт с ними, как ранее было приказано, партизаны не вступали.
«Видимо, собрали то, что у них было, и бросили на нас. Но ведь это ещё не всё. Хотя мы и нарушили их связь с Ирбитом, наверное, они уже нашли способ связаться, ведь не полные же они там болваны, чтоб вот этот сброд против нас бросать? Или нас так низко ценят…» – размышлял Роман.
Глава 14«Счастливчик» Кубрович
В этот воскресный день, когда отряды партизан двинулись в свои рейды, в Алапаевске был всеобщий праздник по случаю проходившей Алексеевской ярмарки и новой постановки городского театра. В городском саду, напоенном ароматом цветущих яблонь, играл оркестр. Зазывала с балкона импровизированного цирка заманивал зрителей. Обыватели покупали билеты на спектакль. Молодёжь выстраивалась в очередь в синематограф. Жители маленького города как будто забыли о войне… Не поступили еще сведения об отступлении белой армии, не получили ещё семьи похоронок с берегов Вятки. В квартире, занимаемой поручиком Ивановым, царило веселье. Играл граммофон, смеялись дамы «местного разлива». На кресле, развалясь, балагуря и втайне мечтая о поездке к родителям в Омск, сидел Евгений Таланкин. У открытого окна, выпуская папиросный дым на улицу, стоял поручик Матвей Абрамов. Он-то и был виновником «торжества». Правдами и неправдами, препирательствами и мольбами он все же уговорил отца отпустить его на фронт. И после рапорта на днях получил предписание прибыть в 12-ю Сибирскую дивизию, в распоряжение полковника Бангерского. По этому поводу он закатил друзьям-офицерам отходную. Неожиданно в дверях появился дежуривший в приёмной коменданта района прапорщик Лампенен.