– Будем готовиться к бою! Помнишь наше отступление по логу[45] от Михалёвой? Туда их заманим и атакуем с трёх сторон. Если что, то оторваться там раз плюнуть!
– Ты командир, тебе и решать. Впрочем, план твой мне нравится. Давай рискнём!
Вскоре опять явилась высланная разведка, сообщив командиру, что белогвардейцы обстреляны и что погнались за ними после огневого контакта во весь опор. К полудню подошли к логу, ведущему от деревни Михалёвой. Сюда же вернулась и разведка, посланная в Голубковское, которая сообщила, что в село прибыли солдаты из Ирбита, около двухсот штыков, с пулемётами, и видели даже одно трёхдюймовое орудие.
«Ясно. Теперь надо ждать два варианта развития событий! Будут ли дожидаться алапаевские каратели ирбитчан, или сами захотят заполучить славу победителей партизан…» – размышлял Роман.
Войдя в лог и пройдя по нему с полверсты, остановились. Роман снова выслал разведку с приказом: если колчаковцы подойдут к логу, снова их обстрелять и уйти на их глазах в сторону углевыжигательного завода. Что разведчики и сделали.
На свою беду алапаевские каратели не захотели дожидаться штурмовиков. Кубрович, узнав, что подмога уже в Голубковском, практически в десяти километрах, решил сам атаковать партизан. В случае чего штурмовики успеют подойти. Но наилучшим вариантом он считал самостоятельно уничтожить этот сброд. И после огневого контакта с разведчиками Романа, оставив обоз с небольшой охраной, повёл свой отряд прямо за маячившей впереди разведкой красных.
Услышав выстрел, Федорахин понял: клюнули!
– Так, Федя! Бери «люську»[46] и заходи им в тыл с полусотней. Я с двадцатью бойцами буду здесь, в засаде. Как только они поравняются с нами – атакую! И ты начинай атаку с тыла! Остальным идти вперёд, маячить в пределах видимости, чтобы беляки вас видели, но чтобы видели только вас и за вами гнались!
И свернув со своими отобранными бойцами в заросли, спешился и стал выжидать. Тем временем отряд Кубровича следовал по пятам уходящей разведки. Его пыл ещё более разгорелся, когда он увидел впереди остальных партизан, продвигающихся своим отрядом. Поглядев в бинокль, подумал: «Что-то не густо их там, человек сорок или пятьдесят…» Это его не насторожило. «А говорили, что с сотню будет! Видимо, у страха глаза велики», – легкомысленно решил подпоручик. На поломанные ветви кустов, оставшиеся на пути следования партизан, Кубрович тоже не обратил особого внимания. Впрочем, он ведь не имел никакого опыта лесной войны с партизанами…
– Ваше благородие! Тут кусты поломаны и трава помята, как будто туда конные свернули, – успел сказать догнавший Кубровича фельдфебель комендантской роты.
И в это время грянул залп! Фельдфебель, раскинув руки, вылетел из седла. Ещё несколько человек упали с коней на вязкий мох.
– На коней, быстро! – вскакивая, крикнул Роман.
И его небольшая лава с фланга вылетела на просеку, идущую по логу. Раздались уже нестройные отдельные выстрелы и звон шашек. Роман устремился к на мгновение растерявшемуся офицеру. «Взять живым!» – мелькнуло в мыслях у Романа. Но офицер, сверкнув ненавидящими глазами, выхватил шашку и бросился на Федорахина. Расстояние между ними быстро сокращалось. Замах двух шашек одновременно – и Роман, левой рукой всё время сжимая в кармане «браунинг», прямо через карман бридж от бедра выстрелил в живот офицеру. Сползавшее с коня тело полоснул шашкой и, уже не оборачиваясь на поверженного врага, кинулся дальше.
Но тут с тыла отряда Кубровича ударил пулемёт, потом грянул ещё один залп. Этого было достаточно: каратели подняли руки. Всё было кончено. Отряд Кубровича перестал существовать. Перед молодым красным командиром выстроили длинной шеренгой пленных. Всех их было семьдесят два человека. Федорахин обратился к стоявшему на фланге с двумя Георгиями на груди пожилому унтер-офицеру:
– Когда к вам в помощь должны подойти штурмовики из Голубковского?
– С минуты на минуту! – бесстрастно ответил тот. – Наш офицер – дурак! Ни регулярников не подождал, ни разведки вперёд не выслал! Сам в мышеловку залез, и нас с собой затянул!
– А ты, дядя, ещё в японскую воевал? – спросил Роман.
– Да уж, повоевал своё, за царя и Отечество! Вот только царь наш от меня и от народа отрёкся, а я ведь ему присягу давал! Вот ежели бы он с народом остался, ни за что бы большакам власть было не взять, да и крови между своими не было бы!
– Здоров ты, дядя, рассуждать! Ладно, ты мне как старый солдат нравишься, и мнения твои тоже годятся.
И Федорахин, пройдя вдоль шеренги, воскликнул:
– Ба, Федька! Да тут всё знакомые лица, мы ж тут кое с кем на Голубковском фронте воевали! Гони их всех в лагерь! С этих, которые перемётчики, снять штаны и так гнать! С их спрос особый будет.
– А комары, гнус, вашбродь[47]? Помилосердствуйте! – запричитал один из мужиков.
– Какой я те бродь? Вот огрею плетью! – замахнулся на него Роман.
Мужик присел.
– Если будет догонять белогвардейская погоня, руби всех в капусту!
А сам Федорахин, отобрав десять бойцов с самыми добрыми конями, взяв свой «льюис» и такой же трофей пленников, решил задержать приближающихся штурмовиков. А заодно и посмотреть на регулярные части противника.
Последние не заставили себя долго ждать. Всматриваясь в бинокль, снятый с убитого Кубровича, Роман увидел медленно двигающуюся и редко рассыпавшуюся цепь по линии в несколько сот метров. Впереди цепи, метрах в трёхстах, по краям лога тоже колыхались кусты: видимо услышав стрельбу, белогвардейцы выслали разведку. Подпустив ее ещё метров на сто, Роман ударил по колышущимся кустам из обоих пулемётов длинными очередями. Движение по бокам лога прекратилось. Цепь противника залегла и открыла ответный огонь. Засвистели, впиваясь в деревья и ломая ветки, пули. Выпустив ещё по очереди, Роман скомандовал отход…
Когда прибыли в лагерь, то о подвигах эскадрона Романа уже все знали. В штабе ему пожали руку – комиссар, начальник штаба и сам Черепанов. Но последний и попенял Роману: дескать, зачем он в холодную воду загонял не желавших купаться бойцов. На что тот, не смущаясь, ответил:
– А как же по-другому из них можно было выгнать похмелье?!
Комиссар с начштабом, смеясь, стали расспрашивать, как он восстанавливал в деревнях советскую власть.
– Что будем делать с пленными? – обратился с вопросом особист.
– А что с ними делать? Разоружили! И теперь пусть убираются к чёртовой матери! Как пополнение они мне не нужны, это же полное г… Пускай передадут начальству наше намерение штурмовать город.
Пленники вскоре были отпущены. Надо было видеть, как они радостно покидали лагерь под смешки и улюлюканье партизан.
Глава 15«Кому память, кому слава, кому темная вода…»
Вот уже полгода, как Сибирская армия Радолы Гайды[48], вначале медленно, а с началом весны стремительно двинулась на запад. Иногда увязая в тяжёлых кровопролитных боях, а иногда и легко громя деморализованные отступлением части Красной армии, откатывающейся к центральной России. Отбив зимой контрнаступление большевиков под Кунгуром[49], в марте с тяжёлыми боями была взята Оса[50]. В апреле, также после ожесточённой схватки, белогвардейцы – ирбитчане, алапаевцы и верхотурцы – в составе 16-го Ишимского Сибирского стрелкового полка вступили в уездный город Воткинск, а затем и заняли оружейную кузницу Приуралья – Ижевский завод. Но всё тяжелее и тяжелее приходилось наступающим сибирякам. Красная армия, благодаря притоку добровольцев и коммунистов, призванных лозунгом «Все на борьбу с Колчаком», а также грамотных и опытных военспецов старой армии, наращивала свою оборонительную мощь.
Надо заметить, что отношение красных к «бывшим» резко изменилось. Большевики поняли, что боеспособную армию без опытных специалистов не построить. Зима 1918–1919 годов стала в этом смысле новым этапом для офицеров, которые теперь обрели уважаемый статус: они становились красными командирами, поставленными на высокое довольствие. К тому же семьи многих из них жили на подконтрольной советской власти территории и служили самым надежным залогом. Словом, противник белой армии готовился к крупномасштабному контрнаступлению по всему фронту.
С весенней распутицей движение наступающих стало замедляться. Да и наступательный порыв так же медленно пошёл на спад. Впрочем, надо отдать должное объективной стороне военной стратегии, ведь у каждой фронтовой операции есть начало и есть окончание, есть запланированный расход боеприпасов, людских ресурсов и прочие факторы…
В середине мая 1919 года бойцы 16-го Ишимского полка, сведённые в бригаду с «курганцами» и с артдивизионом, остановились на берегу реки Вятки. По плану операции бригада должна была переправиться на левый берег реки и выйти на московское направление Казанского тракта.
Василий Толмачёв со своим взводом связывал из брёвен плот, когда подошёл командир батальона капитан Саенко, сменивший в апреле капитана Сиротина, и обратился к находившемуся здесь же командиру роты:
– Сегодня ночью начинаем переправу, поторопитесь! Сначала пойдет первый батальон, затем второй и наш, конная разведка… потом пешая. Левее наступают «курганцы». Командир оставил в резерве учебную команду и нестроевиков. Но это на крайний случай. Артиллерия с утра начнёт нас поддерживать отсюда. И учтите самое главное, что касается вашей роты: с вами пойдёт команда связи!
И, не дождавшись ответа, комбат пошёл к другим ротам. Ночью прапорщик Толмачёв со своим взводом переправился на левый берег Вятки. Стрелков пробивала дрожь. Отроги продувал пронизывающий весенний ветер. К утру по берегам опустился туман.