Командир батальона Михаил Корнилович Саенко, о котором спрашивал капитан Мохов, как говорится, родился в рубашке. А что такое эта самая «рубашка» на войне? Удача, фарт, сильный Ангел Хранитель – или верные сослуживцы, которые прикроют тебя и выручат из любой передряги…
После того как батальон Саенко рассыпался на мелкие группы и начал выходить к реке, сам командир, пробираясь с десятком солдат, включая своего вестового Андрея Курьяна, на одном из привалов внезапно был окружён. В скоротечной перестрелке почти все бойцы его группы были убиты или тяжело ранены. Ранен был и сам капитан. Уцелели лишь два солдата – Андрей Курьян да стрелок по фамилии Быков. Саенко был ранен не очень тяжело, пуля прошла плечо навылет. И поэтому красный командир не откладывая решил допросить последнего, так как момент был кульминационно важен. Наступавшая белая воинская часть внезапно разом исчезла, видимо почувствовав свою скорую гибель…
– Что, господин офицер? Спета ваша песенка! Переходили бы к нам! Я ведь тоже в прошлом офицер, а сейчас вон мне батальон доверили, твёрдый оклад платят, семья сытая, обогретая, в Вятке живёт!
– А пошёл ты со своим окладом! – смачно выругался Саенко.
– Нехорошо, капитан! Вы в моих руках! И вы проигрываете! Бежали сейчас к реке, наверное… так хоть бы погоны сняли, чтобы среди солдат затеряться! Глядишь, если добрый для солдат офицер, так может быть, и не выдали бы! Всё ж бы…
Красный командир не договорил. Саенко прервал его:
– С меня твои товарищи в семнадцатом не смогли силой погоны снять, а ты хочешь, чтоб я их добровольно снял?
И смачный плевок залепил лицо краскома.
Тот утёрся рукавом гимнастёрки и позвал трёх красноармейцев:
– Этот все равно нам больше ничего не скажет! В расход! Эх, сам бы шлёпнул эту белую гадину, да расстрельных навыков нет!
– Ничего, товарищ командир, вот повоюете с нами, и навыки у вас обязательно появятся! – как показалось Саенко, с издёвкой крикнул красному командиру один из красноармейцев.
Тут к расстрельной команде подошли обезоруженные Курьян и Быков. Похоже, после пленения красные уже зачислили их в свои ряды. 1918 год, когда воевали одни добровольцы, уже миновал: тогда и красные, и белые убивали попавших в плен. А теперь, когда и в той и в другой армии воевали большей частью мобилизованные, то обе стороны старались пополнять пленными свои ряды. Расстрелу, как правило, подлежали только комиссары, командиры да иностранцы-наёмники.
Подошедшие тотчас же обратились к красноармейцам с просьбой:
– Разрешите нам, товарищи красноармейцы, самим эту сволочь прикончить! Больно уж люто он нас мордовал!
– Отчего же нет! Давайте! Искупайте свою вину кровью перед трудовым народом! Вот только зайдём в лесок, и вперёд! – сказал старший красноармеец. – Энто наш командир – белоручка! Нас всё стрелять посылает, а у самого поджилки трясутся!
– А ему что, он ведь сам из офицеров! Сам, небось, на германской нашей кровушкой упивался! – сказал другой.
– Так может и его… того! – робко проговорил белый стрелок Быков.
Андрей Курьян свирепо ткнул его локтем.
– Но-но! Ты говори да не заговаривайся! А то тебя в ряд с твоим командиром поставим! – прикрикнул старший расстрельщик.
Вошли в лес. Саенко прислонили к дереву. Курьяну и Быкову красноармейцы протянули свои две винтовки. А третий навёл свою винтовку на них.
– Ты убери свое ружьё! А то знаем: мы его шлёпнем, а после ты нас!
– Опусти! – приказал старший красноармеец своему помощнику.
Но не успел ещё тот выполнить приказ, как повалился после удара штыком. Моментально раздались два выстрела. И те три красноармейца навсегда остались в этом лесу… разве что похоронили их потом свои или местные жители.
– Вот и всё, вашбродь! Идём тепереча к нашим! – сказал вестовой Курьян.
Но к своим они вышли лишь недели через две, когда командиром батальона уже был назначен другой капитан. А Василий Толмачёв уже был в глубоком тылу. Михаила Саенко отправили на лечение в госпиталь, тоже в глубокий тыл. Подпоручик Толмачёв предстал перед командиром бригады, а тот, выслушав доклад комполка и подписав представление на Василия, хмуро поглядел на капитана Мохова и вздохнул:
– Да, потери мы понесли просто колоссальные. За всю компанию самые тяжёлые. Нам бы сейчас в тыл, на пополнение! Так нет, нас снова бросают в бой! Теперь на станцию Агрыз перебрасывают! Там тоже жарко, 18-я дивизия не справляется! Мобилизованные бегут!
И, посмотрев на Толмачёва, проговорил:
– Я тут вот что решил, посоветовавшись с комдивом… Делать нечего, пополняться будем на ходу! Для формирования маршевых рот в нашем полку и в нашей бригаде нужно отправить своего офицера в тыл. В Тюменский округ. Я решил назначить туда вас, подпоручик! Вы достаточно хорошо повоевали, не ранены, так живите ещё и здравствуйте! Идите, получайте командировочные, сухой паёк и сегодня же отправляйтесь!
Глава 16Хрупкое перемирие
Алапаевск, казалось, уже вошел во вкус мирной жизни. Горожане, как могли, налаживали быт, офицеры в свободную минуту продолжали развлекаться с дамами под граммофон, а заводское руководство замахнулось на постройку узкоколейки, связавшую Алапаевск с Нейво-Шайтанским заводом. Городская дума тем временем приняла закон о налоге на перемещение грузов, следующих транзитом через город… Сгущающихся над новой властью грозовых туч пока никто не замечал. К сообщениям о вновь появившихся в лесах Алапаевска красных партизанах, об их рейдах на север и по северо-восточным окраинам, о пленении посланного против большевиков отряда горожане отнеслись как к обыденным новостям. Впрочем, горе-пленные скоро вернулись из своего плена, рассказав при этом, что победители их не только не обижали, но даже угощали за свою победу самогоном. Правда, многие из них стыдливо умалчивали о том, что по приказу партизанского командира верст двадцать их гнали по лесу без штанов… Но и это скоро стало известно – после того как кое-кто развязал язык, будучи в подпитии.
А всколыхнуло город горе: сразу несколько десятков семей получили в начале июня похоронки. Прошли отпевания по всем церквям города и района. Среди погибших были не только добровольцы, но и мобилизованные, мастеровые, оторванные от их привычного труда и семей, крестьяне, чьи-то сыновья, отцы, братья. Не одна мать и не одна вдова тогда заголосила на весь квартал…
Как раз в один из таких дней офицеры сидели в комендатуре и решали, что делать дальше. Всё началось с того, что прапорщик Евгений Таланкин, шелестя страницами, просматривал очередной номер газеты «Уральская жизнь» и меланхолично прочитал вслух:
– … «Выдержав тяжёлый бой, наши доблестные войска отошли на заранее подготовленные позиции»! И так каждый день в течение последних двух недель! Этак они и до Алапаевска скоро докатятся!
– Не балагурь, Женичка! – оторвавшись от бумаг, разложенных на столе, бросил комендант поручик Иванов. – Давай лучше решать, что нам-то делать!
– А что… от Белоцерковского ещё не было приказа чемоданы собирать!
– Таких приказов может и не быть. Когда дело дойдёт до драпа, кому будет интересна судьба каких-то поручика и прапорщика, застрявших в захолустье… Кстати, штурмовую бригаду из Ирбита под Екатеринбург переводят! Что бы это могло значить?
– Нам, Витя, она и раньше была не подмога. После разгрома нашего отряда они чуть-чуть углубились в лес и вернулись обратно. Я спрашиваю командира: как так? Почему вы весь лес хотя бы на пятьдесят вёрст не прочесали? У вас пулемёты, орудие! А он мне: «Я только за Ирбитский уезд отвечаю, и здесь порядок, а Верхотурским уездом пусть занимается тот, кто к нему приставлен. Дадут приказ – пойду хоть до самого Верхотурья, а нет – я свой приказ выполнять буду». А свой у него приказ – сидеть в Ирбите, да с бабами развлекаться!
– Ладно, по слухам эти дезертиры, то бишь красные партизаны, собираются занять город. Ну, скажем, даже не занять, а вступить в него. Это, как ты понимаешь, с нашей одной комендантской ротой будет для нас катастрофа. Не вооружать же нам опять этих… – Поручик не стал договаривать кого, Евгений и так понял, о ком речь.
– По моим сведениям, у них до трёхсот штыков, до ста сабель при нескольких пулемётах! Но у нас, Витечка, есть два десятка арестованных их пособников, разведчиков и связных. Что мы можем использовать, держа их заложниками.
– Плевать они хотели на всех заложников! Если они и о родственниках своих не думают, а ведь они тоже у нас в руках. Надо срочно просить подкрепления у Белоцерковского!
– Но, Витя, пока суть да дело… нам все равно драпать, наверное, придётся, чтобы хотя бы самим себе мир обеспечить! Обратимся к полковнику, напомним о себе! Кого в условиях такого мощного наступления красных он нам даст? Кабы самих в окопы не отправил… Уж извини, я навоевался, по ранению сюда попал! Больше не хочу!
– А что делать? Стреляться?
– Погоди, Витя! Есть тут одна мысль! Может, путём мирных переговоров заключим временное перемирие с краснюками сроком на один месяц? А лучше до нашего дёру, им ведь тоже лишние проблемы не нужны!
– С ними перемирие?! А как? – недоверчиво, но с надеждой в голосе заговорил поручик.
– Ты этого прохвоста из профсоюза помнишь? Арефия Кабакова, которого мы от мобилизации отмазали? Который, поговаривают, ещё взятки дал прошлой следственной комиссии за комиссара Коробкина, чтоб отпустили?
– Я его не то что помню, а знаю, Женя!
Вскоре руководитель профсоюза Алапаевских металлистов предстал перед офицерами. Не давая ему сообразить, зачем его вызвали, прапорщик Таланкин задал ему вопрос, от которого Кабаков даже сник на некоторое время:
– Ты можешь нам устроить встречу с командованием партизан? Мы хотим устроить что-то вроде мирных переговоров! – попытался ему объяснить Евгений.
– Я-то тут при чём? Устраивайте!
– У тебя или у членов твоего профсоюза есть с ними связь, мы знаем, не крути!