– А что, если они просто сейчас назад двинут? Не лучше ли было рвануть у них и позади? – спросил Федорахин, как будто это было сделать ещё не поздно.
– Да ну их! Пусть лучше убираются восвояси! И наши целы останутся!
Федорахин пытался разглядеть через амбразуры и щели людей, находившихся в бронепоезде. И ему казалось, что на него сквозь листву кустов так же смотрели глаза, полные решимости, отчаяния и ненависти. Холодок пробежал по телу Романа. «Нет, действительно, пусть лучше уйдут с миром! Эти будут драться с отчаянием обречённых».
Как раз в этот момент, заподозрив в кустах недоброе, из бронепоезда чесанули по подозрительной зелени из всех имеющихся пулемётов. Первые же слепые очереди достигли цели. Несколько партизан было ранено. Появились даже убитые. Пришлось, не дожидаясь подхода отряда, спешно ретироваться. А бронепоезд белых, дав длинный протяжный гудок, как и предположил Роман, пошёл обратно в Алапаевск.
После того как вернулся бронепоезд, а Бордзиловскому сообщили об отсутствии связи с Егоршино, полковнику стало плохо. Командование взял в свои руки начальник штаба. Приказано было всем младшим командирам немедленно начать реквизицию у населения подвод и конского состава. Решено было начать движение по двум дорогам на Ирбит. А дальше – так же двумя колоннами, одной на Камышлов, чтоб вырваться на Транссиб, а другой – на Тавду, чтобы водным путём добраться до Тюмени. Бронепоезд был взорван. Подорвали также мост через реку Вогулку, окаймлявшую на западе город.
У партизан, узнавших о реквизициях, тоже началась паника. Первыми не выдержали горняки Нейво-Алапаихи и выпросили у командира разрешение ударить по белогвардейцам с южной стороны города. Их взвод под командованием Евсеева переправился через Нейву и залёг прямо напротив своего посёлка. Как раз в это время туда вступила группа белых стрелков – вероятно, за подвижным составом. По ним был открыт беспорядочный огонь. Стрелки остановились, но также открыли ответный огонь. В ходе перестрелки появились убитые и раненые: у красных был ранен Егор Кабаков, и сам командир Евсеев. Вскоре белые отошли. Черепанов приказал дать вверх несколько залпов и начать наступление на Алапаевск. Но противник не стал дожидаться огневого контакта, а, как и было решено, по двум дорогам стал спешно покидать город. Об этом Черепанову доложил прибывший из города связной и разведчик Иван Кузьминых.
– Уходят! С вечера все дороги к Ирбиту забиты были, а уж к утру только верховых видели. Видно, хвосты прикрывают. А на станции-то что делается! Там вагоны с оружием, боеприпасами, с добром всяким! Так народу туда навалило, двери вышибают и всё тащат! Как бы не рванули невзначай! Бросят окурок, а то просто искра от цигарки в огнеприпасы – и ага!
– Группе Мокина занять железнодорожный мост! Я занимаю станцию! Федорахину с конными обойти город и войти с северной части. Граждан, тех, которые будут что-то тащить, заворачивать обратно на станцию вместе с награбленным!
И партизаны бросились исполнять приказ. Роман, обойдя город и выйдя на Ирбитский тракт, сразу же наткнулся на группу белогвардейцев, но не отступающих, а идущих в город. Увидя конных с красными ленточками, последние подняли руки. Выскочивший вперёд один из бойцов Федорахина Данилов выхватил шашку и хотел рубануть одного из пленных. Но командир, легко подскочив, подставил свой клинок и отбил шашку, которая тотчас же выпала у «лихого рубаки» из рук.
– За отца мстишь? Так это на фронте будешь делать! Против вооружённых врагов, а не безоружных! Не видишь, они сдаются? Трусы так поступают!
И пригрозив своим самодельной нагайкой, добавил:
– Чтобы среди моих бойцов такого не было! Увижу или услышу – запорю лично! Никакие комиссары и командиры не помогут!
Роман приказал Данилову отконвоировать сдающихся в город, а на въезде, на Загородной улице, встретил подводу, нагруженную доверху всяким скарбом, коврами и тюками с разной мануфактурой. Рядом с возом, гордо подняв голову, вышагивал односельчанин Романа дядя Гордей. Роман, разведя руки и сделав вид, что обрадовался, воскликнул:
– Дядя Гордей! Какими судьбами! Да ты никак обогатился, с ярмарки едешь, что ли? Откуда такое богатство к тебе привалило?
– Ромка, что ли? Рад видеть, и рад вашей и нашей победе! Вот сейчас заживём! А еду я не с ярмарки, а со станции! Там такого добра завались! Буржуи оставили, напугались вас – и бежать без оглядки! А мы эту… экспроприацию, что ли, проводим!
– Кто там ещё из наших экспроприирует? – уже строже спросил Роман.
– Да есть там ещё мужики, – ответил крестьянин, не замечая перемены в голосе красного командира.
– Вот что, дядя Гордей, разворачивай оглобли обратно, туда, где всё это взял, и остальным, кого встретишь, говори то же самое! И разгружайте всё обратно там, где взяли! А то по закону военного времени всех под революционный трибунал и к стенке!
И для пущей строгости навёл на ничего не понимающего односельчанина карабин.
Тот, попятившись, забормотал:
– Вот те и свои! То в председатели производят, то отобранное у буржуев-эксплуататоров назад забирают!
– Давай не разговаривай! Заговорил! – Роман яростно затряс карабином, напуская на себя ещё более строгий вид.
И Гордей стал разворачивать свой воз.
А в город с юго-востока вступила сотня конной группы товарища Томина регулярной Красной армии. С запада же в город медленно и торжественно, с красным флагом на крыше входил бронепоезд особой бригады, также принадлежавший регулярным частям Красной армии. Как и при вступлении в город белых войск, часть горожан радовалась, а другая с тревожной задумчивостью смотрела на приближающийся к станции броневик… Алапаевск был освобождён практически без боя. Но всё же один последний и отчаянный поединок произошёл. Черепанов, ставший теперь красным комендантом Алапаевска, вызвал к себе Романа.
– Ты последний свой рейд с отрядом по деревням вниз по Нейве повторить не хочешь? Надо бы посмотреть, что там делается. Все ли беляки покинули наши окрестности…
– Да я готов! Хоть сейчас!
Говоря это, Федорахин, конечно, представлял себе, как он встретится с Вассой. Ведь он теперь победитель! Обязательно уговорит её приехать с ним в город. Торжественно перед всеми командирами объявит её своей невестой, назначит день свадьбы… Наверное, осенью, ведь все равно повременить до неё придётся! Урожай, да и Гошкиной смерти год исполнится. Венчаться непременно будут там, в Монастырском, а свадьбу, конечно, в городе справят, ведь он теперь командир…
Но красный комендант прервал его мысли:
– Сдавшихся или просто оставшихся дома колчаковцев направляй сюда, в город на регистрацию. Ничего худого, мол, мы им не сделаем, а зарегистрируем, на учёт поставим для будущей мобилизации в нашу Красную армию. Оружие пусть все сдают! Кто откажется, приказываю поступать как с врагами и шпионами, вплоть до полного уничтожения! Да, вот тебе заместитель! Специально для этих дел откомандирован от особого отдела 3-й армии, – и Черепанов указал на сидевшего в стороне у окна парня.
В отличие от Романа с прикреплённой красной лентой, тот сидел с красной звездой на фуражке.
– Деньгин! – коротко отрапортовал последний.
– Хорошо, будем знакомы! Разрешите выполнять? – не очень-то довольно спросил Роман.
Почему-то своим коротким представлением прикомандированный заместитель ему не понравился…
На подходе к деревне Путилова с пригорка увидели расположившуюся на берегу реки группу, которая, пережидая полуденный зной, устроила привал. Прикрываясь редким леском, оканчивающимся перед деревенскими пашнями, Роман приказал спешиться и, достав цейсовский бинокль, стал рассматривать отдыхающих. Их было около трёх десятков.
– Белые! – разглядев в бинокль погоны, бросил Деньгин.
– Я вижу, что не наши, – так же коротко ответил Роман.
Среди расположившихся на берегу военных некоторые, очевидно раненые, были в бинтах. Вооружены были только винтовками. Холодное оружие и то было не у всех.
– Что будем делать? – спросил Деньгин.
– Предложим сдаться!
И Роман, взяв валявшуюся сухую жердь и привязав к ней несколько белых бинтов, – ничего другого не нашел, – отправился в сторону лагеря белых. Приблизившись на некоторое расстояние, он выстрелил вверх из нагана. В стане противника началось движение. Навстречу Федорахину выступил офицер с погонами капитана. Голова у него была перевязана. Роман с видом бывалого командира, слегка раскачиваясь, приближался к нему. Через минуту они стояли друг против друга. Поприветствовав офицера, как полагалось в старой армии, Роман обратился к нему как можно вежливей:
– Предлагаю вам, ваше благородие, сдать оружие, построить своих солдат, а мы вас на подводах отправим в город. Вас немного, подводы возьмём здесь, в деревне у крестьян, город рядом! Вас накормят, раненым окажут помощь!
Со стороны можно было бы подумать, что красный командир не предлагает сдаваться, а уговаривает капитана.
– Ты всё сказал?! – сурово спросил белогвардейский командир.
– Своих все равно не догоните: они уже далече! Наши заняли Ирбит! Куда вы сейчас пойдёте? Все равно попадёте, не здесь, так в другом месте!
– То есть ты мне предлагаешь сдаться в плен! На милость победителя? Пустил бы я тебе пулю в лоб, щенок, будь мы с тобой не на переговорах! Не для того мы отступаем пешком от самой Перми, чтобы тебе с твоим сбродом здесь сдаться! Наши требования таковы: вы нас беспрепятственно пропускаете на восток с оружием! Мы вас не трогаем! Идём к себе домой в Томскую губернию, и там решим, что нам делать – воевать дальше или нет!
– Хорошо! Давайте посовещаемся, вы со своими, я со своими! – миролюбиво попросил Федорахин.
Не было у него настроения проливать кровь. По его мнению, война кончилась. Если офицер затеет здесь войнушку, он все равно проиграет. И они разошлись. Роман ознакомил Крюкова и Деньгина с требованием капитана.
– Может, пропустим! Пусть идут восвояси и решают там, у себя дома! – сказал Фёдор.