И он, наверное, разрубил бы ненавистного зама напополам, если бы подскочивший Фёдор молниеносно не подставил бы свой клинок. От удара клинок о клинок высеклись искры. В это время Деньгин расстегнул кобуру, выхватил наган и взвёл курок. Но и тут выручил Крюков, пнув ногой Иллариона по косточке у запястья. Тем не менее пистолет, вылетев из рук, выстрелил. Чекист успел нажать на спуск.
На шум из комендантской вышли Ангенов и Черепанов.
– Что шумите, ребята? Да у вас никак до драки дело дошло? Вы что, выпили или как?
– Эта сука людей в наших сёлах постреляла! Теперь нам впору самим стреляться! Нас теперь на порог домой никто не пустит! Наши семьи теперь мести будут ждать! – вырываясь из рук сдерживающего его Фёдора, пытался донести до коменданта Роман.
– Кто расстрелял! Кого и за что? – недоумевая спросил Черепанов.
– Я расстрелял контру! За то, что наших в восемнадцатом поубивали! Вы бы проехались по деревням! В каждой деревне могилы братские, везде перепоротые, изувеченные! Как на это смотреть?
– Вот что, ребята: разойдитесь-ка с миром! Мы разберёмся!
– Разбирайся, красный комендант! Только я тебе не подвластен! Меня командование Красной армии по приказу оставило здесь! Ему я и буду держать ответ! – крикнул Деньгин, подбирая упавший наган.
И совсем ещё мальчишеские глаза сверкнули такой ненавистью, что даже Герману Черепанову, фронтовику германской, стало не по себе. «Этих двоих вместе держать в Алапаевске нельзя», – твёрдо решил красный комендант.
– Федорахин, зайди ко мне в комендатуру, дело как раз для тебя есть!
Войдя в комендантскую, Роман увидел сидевшего за столом, туго перетянутого портупеей незнакомого командира, по виду не местного.
– Вот прибыл из губернии товарищ Аверкиев! Знакомься! Будет проводить первую мобилизацию в Красную армию.
Выйдя из-за стола, военный пожал Федорахину руку.
– Рад, рад познакомиться с героем, разгромившим карательный отряд во главе с офицером! Такого героя, наверное, грех, если не сказать больше, мобилизовывать простым красноармейцем, да и не вправе мы разбрасываться способными людьми, которые способны на большее! В Екатеринбурге организуются курсы младшего командного состава, туда мы его и командируем!
– Да, Трофимыч, это лучшее решение! А то тут столкнулись у нас два героя, и никак им не разойтись! – обрадовался решению проблемы Черепанов.
– Собирайтесь, товарищ красноармеец, не медля. А то война еще очень далека до завершения!
– А нельзя… – Роман хотел попросить о возможности узнать о Вассе. Но осёкся и вместо этого сказал:
– Мой друг и заместитель Фёдор Крюков пусть тоже со мной поедет.
– Ладно! – сказал Аверкиев.
Роману не суждено было встретиться с Вассой.
А ведь она наотрез отказалась ехать с отцом и другими родственниками в Сибирь, сославшись на то, что уже год как живёт своим домом. Мол, кто и что сделает бедной вдове? Ведь она и сама никому ничего не сделала дурного, с колчаковскими властями никогда не сотрудничала, а то, что покойный муж дезертировал от красных и перешёл на сторону белых, так она за него не ответчица. Тем более, что он уже сам поплатился своей жизнью… Отец подумал о том, что они с дочерью спасли Федорахина, который у красных всё ж какой-никакой, а командир, и может, в случае чего, и заступиться, – и согласился! Как там жить, в чужих краях, среди сибиряков – неизвестно. Как бы не пришлось отступать ещё дальше… Да и вернутся ли они обратно? И Прокоп Бучин согласился с дочкой.
Но беда пришла оттуда, откуда её совсем не ждали. Как-то в один из жарких июльских дней Васса сидела на завалинке и наблюдала за вереницей следующих по Ирбитскому тракту беженцев. Вслед за ними запылили отступающие воинские части. Прошла колонна человек в триста, проехали подводы с офицерами. На конной тяге артиллеристы протащили две пушки. Далее показалась конница – это в арьергарде отступал Петропавловский Уланский полк. Большая часть полка проследовала дальше, в Монастырское. Но две его сотни должны были прикрывать отход и остановились на днёвку в Верхнем Яру. К Вассе, спешившись, подошли три солдата и, спросив, не занята ли хата их сослуживцами, попросились на ночлег. Все трое были ещё очень молодыми бойцами, видимо призванными последней мобилизацией. Васса радушно пригласила их в дом.
– Поможете, ребята, мне сено сгрести, зародик сметать? Тут недалеко! Я вас молоком напою, может, постираю что, если надо! В баньку сходите!
Солдаты с радостью согласились. В это время в деревню въехали несколько офицеров, отбывших вначале вместе со штабом и командиром полка в Монастырское, а сейчас возвратившихся по решению своего военачальника. Полковник Скобляев, уже немолодой участник двух войн, был мобилизован на эту войну, и духа добровольчества у него, конечно, не было. Но воинская дисциплина и традиции русской армии для него были святы. А честь офицера он ставил на первое место.
– Что это за арьергард, если в нём остались одни нижние чины? Именно офицеры должны быть там вместе с солдатами, подавать пример храбрости, чтобы у бойцов не было ни потери воинского духа, ни паники, потому что отцы-командиры вместе с ними терпят все тяготы временного поражения и отступления!
Он был одним из тех, кто открыто в офицерской среде высказывал недовольство заранее бежавшими далеко на восток генералами. И считал, что это погубит армию адмирала. Командование Петропавловским Уланским полком полковник принял совсем недавно, после ранения его первого командира подполковника Баранова. До этого, находясь в резерве, он преподавал на курсах, готовивших унтер-офицеров. Надо заметить, что полк достался ему уже сильно деморализованным летним отступлением от Вятки. Дисциплина, в особенности у офицеров, сильно пошатнулась. Судя по всему, бывший командир не особенно следил за этим. А у Скобляева было очень мало времени, чтобы справиться с этой проблемой. Не хватало самого главного: остановки отступления и отведения полка хотя бы в недалёкий тыл для переформирования. Наверняка за два-три месяца бывалому офицеру удалось бы привести полк в надлежащее состояние. Но вот как раз этого времени история и не дала белому воинству…
Таким образом, по приказу Скобляева, группа офицеров вернулась в деревню Верхний Яр. Среди вернувшихся офицеров был и скандально известный штаб-ротмистр Парамонов. Все офицеры полка считали его бабником. Хотя он отнюдь таковым не был. Но ему нравилась такая репутация, и он делал всё для того, чтобы поддержать о себе подобное мнение. Нет, он не был дурён собой, не был он и красавцем. Однако вопреки реноме, ему как раз наоборот не везло с личной жизнью и с женским полом. Его первая законная жена, во время его пребывания в годы германской войны в школе прапорщиков, бежала с приехавшим в Петропавловск крупным предпринимателем купцом Жихаревым, занимающимся мясными заготовками для армии. Благо, что штаб-ротмистр ещё не успел завести с ней детей. В 1917-м году, когда Парамонов после ранения лечился в госпитале в Петрограде, у него появилась невеста из курсисток, пламенная революционерка. Он познакомился с ней, когда она выступала перед ранеными и выздоравливающими. Она заразила поручика своими речами о мире, о равенстве и братстве. Но и тут впоследствии ему не повезло. Последняя тоже бросила его и уехала с красавцем-комиссаром, балтийским моряком, поднимать на борьбу за большевистскую власть черноморских матросов. С тех пор пусто стало на душе у штаб-ротмистра. Нельзя было сказать, что у него не было больше женщин. Но он жестоко разочаровался в них. Поступив добровольцем в армию временного Сибирского правительства в 1918-м году, он стал обходиться с ними бесцеремонно, посчитав, что все его красивые ухаживания идут ему только во вред. Когда занимали населённый пункт, он присматривался к его жителям и начинал открыто домогаться дочерей, жён и сёстер отступивших комиссаров и других советских работников. Было на его счету и несколько явных изнасилований.
Начальство, узнавшее о его домогательствах, лишило его производства в очередной чин и «Анны» 3-й степени с надписью «За храбрость». К тому же он был предупреждён о привлечении к военно-полевому суду. В 1919-м он перевелся в уланский Петропавловский полк, где стал довольствоваться тем, что его считают бабником, и всячески поддерживал это мнение.
Однако было бы ошибочно считать его трусом. Ибо весной 1919 года в наступательных боях колчаковской армии и в разведывательных рейдах поручик заслужил ранее отменённое производство в чин и уже летом щеголял в погонах штабс-ротмистра.
Когда Парамонов ранее проезжал через Верхний Яр, то видел приглянувшуюся ему молодую темноволосую женщину, сидевшую у одного из добротных домов. К этому-то дому он и свернул, решив попроситься на ночлег. Войдя в дом, увидел сидевших за столом троих солдат и ранее увиденную им красавицу, хлопотавшую у самовара.
– Встать! – крикнул штаб-ротмистр. – Перейти на другую квартиру! Здесь станут офицеры!
Солдаты молча встали и направились к двери.
– А что это вы, ваше благородие, распоряжаетесь в моём доме! Здесь я хозяйка, и я решаю, кого пускать к себе на постой, а кого и нет!
Тем временем солдаты уже вышли за ограду.
– Уж такой красотке только с господами офицерами надо дела иметь, а не с солдатнёй!
– Это уж позвольте мне самой решать, с кем иметь дело, господин офицер! – поджав губы, резко оборвала его Васса.
– Говоришь как грамотная, в городе, что ли, обучалась? – бесцеремонно рассматривая её ноги, которые выше колен были прикрыты расшитой домотканой юбкой, проворковал штаб-ротмистр. И, решив прибегнуть к своим старым приёмам, неожиданно сорвался на крик:
– Красных поджидаешь? Солдат наших агитировала? Где муж?
– Что вы орёте, господин офицер? Разве не видно по моему кольцу, что я вдова? А муж мой погиб под Верхотурьем, доброволец 16-го Ишимского полка, за Колчака воевал. Вон, у соседей спросите! – смело парировала Васса.
– Все вы так говорите, а сами большевиков дожидаетесь! Ведь с армией не пошла в отступление, значит, не боишься за мужа?