Он уже замахнулся, и нагайка свистнула в воздухе, но Роман перехватил его руку и со смехом бросил:
– Ладно, хватит с них и голых задов, которые они нам показали! Оставьте их, ребята, пускай убираются от нас восвояси, а то в следующий раз уж мы им обязательно всыплем.
И освобождённые особисты, напялив обратно свои шаровары, стремительно бросились к своей кошовке. Отъехав на безопасное расстояние, они угрожающе помахали кулаками.
Вскоре в расположении дивизиона вновь возникла фигура полкового комиссара Петровского. Увидев Федорахина, он ещё издали закричал ему:
– Вы что себе позволяете?! Кем вы себя вообразили?! Кто вы такой? Развели партизанщину, махновщину, анархию!
На его выкрики появились Говорковский, начштаба Сухоруков и Иван Егорович Сидинкин. Узнав, в чём дело, Егорыч спокойно спросил его о том, что случилось и из-за чего весь шум-гам. Роман последовательно изложил ему суть дела: о требовании особистов, о геройстве Валинурова, уничтожившего огневую точку противника, о гибели его друга-разведчика… И наконец, о том, что сам Роман побывал в особом отделе полка, и начальник его понял. На последних словах Иван Егорович покачал головой, давая понять Федорахину, что он жестоко заблуждается, и вряд ли главный особист его поймёт, а вот взять на карандаш – это, скорей всего, уже произошло.
– Снять с командиров эскадрона! Немедленно снять! Разжаловать в рядовые! – кипятился полковой комиссар.
– Если будет приказ командира дивизии или полка, я это сделаю, а пока такого приказа нет! – отчеканил Говорковский.
– Чего ты, правда, привязался к парню? Ведь он всё объяснил в особом отделе, и пока от них никаких претензий не поступало! – попытался осадить пыл полкового Сидинкин.
– Подождите! До партийного собрания полка осталось немного! Там мы с вами о многом поговорим! В том числе и о вашей агитации, и вообще о вашем… и о вашем поведении! – Комиссар ткнул трясущимся от злобы пальцем в грудь Говорковского, сел на коня и ускакал восвояси.
Глава 3«Должен быть показательно расстрелян»
А уже на следующее утро красные дивизии перешли в дальнейшее наступление. Не встречая сильного сопротивления, взяли Ишим и с боем Петропавловск. Войска приближались к столице белой Сибири – к Омску. Эскадрон Федорахина вновь отличился в нескольких боях. И несмотря ни на какие возражения полкового комиссара, Романа вместе с другими командирами включили в число награждаемых орденом Красного Знамени. Это награждение должно было состояться после падения Омска. Но именно в этот момент произошло то, что в корне изменило судьбу Романа и поменяло ход его жизни.
Как-то на одном из переходов дивизион догнал и окружил большой обоз с беженцами. Это были в основном женщины и дети. Семьи офицеров, заводчиков, чиновников и просто обыватели из интеллигенции. Тотчас же обоз был остановлен, беженцы, кто пожелал, предъявили документы. Всех опросили, записали пофамильно и, выставив обозу охрану, отправили списки в штаб полка, а те в свою очередь – в особый отдел дивизии.
В один из редких по-осеннему солнечных дней Роман, проходя мимо лагеря, увидел двоих красноармейцев, которые мимо охранника за руки тащили упиравшуюся молоденькую девчонку. За девчонкой поспевала женщина, видимо, её мать, и со слезами на глазах о чём-то просила этих конвоиров.
– В чём дело, бойцы? – направляясь к ним, ещё издали крикнул Федорахин.
Видимо, о крутом нраве командира второго эскадрона уже были наслышаны в полку, а потому красноармейцы сейчас же отпустили девчонку, которая сразу бросилась к своей матери и прижалась к ней. Бойцы развели руками, и один из них, старший, как бы оправдываясь, проговорил:
– Комиссар приказал!
– Какой комиссар? Полковой, что ли?
Красноармейцы кивнули.
– Передай комиссару, что я его распоряжение отменяю! Впрочем… пусть явится ко мне с объяснением! – издевательски бросил командир эскадрона. – Мне этих беженцев командир дивизии поручил охранять!
И бойцы ушли. Но не прошло и полчаса, как на взмыленном коне появился сам виновник конфликта. Спрыгнул, прошел мимо Романа, не удосужив даже взглядом, и, оттолкнув часового, ворвался в лагерь. Вскоре он, таща за руку упирающуюся девушку, мимо того же часового направился к коню. А за ним опять со слезами бежала мать девушки.
– Ты для чего здесь поставлен? – набросился Роман на часового. – Хрен собачий! Сейчас же бегом за дивизионным комиссаром и за Говорковским!
И охранник сорвался с места. Роман, ни слова не говоря, подскочил к уже схватившемуся за луку конского седла комиссару и со словами: «А ты знаешь, комиссар, что у нас в деревне за такие дела делали!» – размахнувшись, саданул Петровского кулаком в челюсть. Тот упал.
– Тебе что, баб мало?! Вон сердобольных крестьянок сколько! На благородных потянуло, на пленниц, на беззащитных?! Понимаю, понимаю… ведь ты студент бывший. Наверное, тоже благородным себя считаешь?
И уже поднимающегося Петровского Роман пинком ноги отправил на землю. А вокруг уже собралась толпа красноармейцев первого и второго эскадрона. Наконец комиссар встал, выплюнул с кровью выбитый зуб и выхватил из кармана «браунинг». Но Федорахин, завернув ему руку, легко отобрал у него пистолет и положил себе в карман шинели.
– Эта штука стреляет иногда! А ты обращаться с ней не умеешь! Застрелишься ещё ненароком! Да и без надобности тебе оружие, ты все равно в бою не бываешь, – под общий хохот собравшихся ёрничал Роман.
Тут появились комиссар Сидинкин с Говорковским.
– В чём дело? Что происходит?
Побитый комиссар, не говоря ни слова, растолкал притихших бойцов, запрыгнул в седло и ускакал. Роман рассказал о случившемся. Егорыч задумался, а Говорковский схватился за голову.
– Эх, что ты наделал! Не объяснили тебе, в известность не поставили… А тут такое дело… Речь о насилии совсем не шла. Это дочь известного оружейного инженера-конструктора с Ижевского завода. Он с белыми отступает. И чтобы его вернуть назад, решили взять его дочь заложницей! Россия ведь не может остаться без специалистов. Так что наворотил ты дел, брат!
– Хорошо, я сам пойду в полк, в особый отдел и все объясню… что я приказ командира дивизии выполнял и охранял этих беженок! – спокойно сказал Федорахин.
– Да, пожалуй, другого ничего не остаётся! А то еще вернётся с особистами, арестует, а по дороге и застрелить может при попытке к бегству! Та ещё сволочь! – поддержал Романа Иван Егорович.
Вскочив на своего коня, Федорахин, пустив последнего в галоп, прискакал в соседнее село, где размещался штаб и особый отдел. Возле особого отдела заметна была какая-то суета. Завидев Романа, часовые переглянулись, затем опасливо преградили ему дорогу.
– Туда с оружием нельзя, сдайте шашку и наган, тогда пропустим!
Командир повиновался. Отстегнул шашку, достал из кобуры пистолет и протянул одному из охранников. После чего его, не обыскивая, пропустили. Увидя вошедшего Романа, начальник особого отдела, сидевший за кружкой чая, несколько опешил. Рука дрогнула, чай выплеснулся на стол.
– А, Роман Михайлович! Ну, здравствуйте! – Особист быстро поборол замешательство, словно только и ждал такого дорогого гостя. – Хотел было нарочных за вами нарядить, а вы сами пожаловали! Хорошо, хорошо… Рассказывайте, что там у вас с комиссаром случилось? За что вы его так при бойцах поколотили? Он ведь говорит, что при исполнении своих прямых обязанностей был!
Федорахин достал из кармана браунинг комиссара, небрежно бросил на стол особиста и коротко рассказал, что случилось.
– Не переживайте, товарищ Федорахин, мы разберёмся! А вас, не обессудьте, пока посадим под арест, мало ли там что! И изложите, пожалуйста, всё на бумаге поподробней! – бросил комиссар и протянул Роману чистый лист и карандаш.
На хлопок в ладоши, невольно рассмешивший Романа, из соседней комнаты вышли два молодца, которые, в отличие от часовых, тщательно обыскали командира эскадрона и отвели в стоявший на заднем дворе дома сарай.
Ближе к вечеру Федорахина вызвали к начальнику особого отдела. Кроме него, в штабе сидели ещё три красных командира: командир полка, особист из дивизии и дивизионный комиссар. Роману сходу начали задавать вопросы.
– Мне говорили, вы тут недавно лихо зарвались и получили по зубам! Так ли это? – спрашивал полковой особист.
– Да, так.
– А что, вам действительно жалко противника? – интересовался дивизионный комиссар.
– Иногда да. Они тоже люди, есть среди них и мобилизованные подневольные! У них тоже есть матери.
– Оно, конечно, так. Но как вы, Федорахин, в бою можете разбирать, кто из них доброволец, а кто нет? Раз с оружием в руках встал против рабочей Красной армии, значит, враг! Вот бросит оружие, поднимет руки, тогда и жалей его! – поучительно продолжал дивизионный.
– Правда, что вы высмеиваете институт комиссаров Красной армии и делаете это при красноармейцах? – спросил дивизионный особист.
– Смеялся я только над одним комиссаром – нашего полка. Смеялись красноармейцы и без меня. Всех учит марксизму, в бой настраивает идти и умирать за дело пролетариата, а самого что-то не видно, когда бой начинается! Почему-то он то в штабе полка, то в штабе дивизии! – ответил Роман.
– Значит, у вас с ним была личная неприязнь… Поэтому вы и улучили момент, чтобы его проучить при бойцах, показать ему своё место? Мы вас правильно поняли?
– Неправильно. Я по приказу командира дивизии охранял беженцев. Но комиссар, не предоставив мне никаких указаний свыше и не объяснив, попытался увести одну беженку. Я ему не позволил этого сделать, вот и всё! – отчеканил Федорахин.
– Только и всего? – ухмыльнулся особист.
– Да, можете спросить у бойцов. Они всё видели.
– Спросим, не беспокойтесь! – холодно ответил чекист полка.
Протянув бумагу, на которой он фиксировал вопросы и ответы, добавил:
– Прочитайте и распишитесь.
Роман, взглянув на написанное, вмиг почувствовал, как кровь от гнева прилила к вискам. Там было написано не то, что он говорил, а то, что хотел слышать сам особист. Это была злобная клевета! Что, дескать, он, Федорахин, будучи командиром эскадрона, смеялся над институтом комиссаров, называя его представителей болтунами и сказочниками. Расхваливал противника за недавнее, нанесённое им поражение. А напоследок вовсе выходило, что он, обезоружив и избив полкового комиссара, хотел последнего утопить в Иртыше, и спасло будущую жертву лишь появление комиссара и командира дивизиона…