Их неожиданно сзади, также верхом догоняет офицер с погонами капитана, покрываемый ругательствами тех, кто вынужден был сдвигаться в сторону и его пропускать.
– Привет землякам!
– А, это ты что ли, Алёшка?! Откуда тут взялся? Слышали, что ты в Китай в командировку ездил! А потом в 18-й Сибирской, в 72-м полку воевал. А дивизия-то, говорят, сдалась целиком! – приветствовал его Василий, обрадовавшийся столь неожиданному появлению друга детства, земляка и соратника. «Хоть одно светлое пятно в нынешнем положении!», – подумал Путилин в это мгновение.
– Говорят, в Москве кур доят! Сдались все, да не все. Конечно, дивизии больше нет! В Красноярске большевиками захвачено знамя. Тут такое дело: когда кадровый службист, буквоед и подлец полковник Парфёнов бежал в Румынском эшелоне, то меня назначили командиром остатков этого полка, теперь сведённого в батальон. В общем, со мной 250 стрелков. И поверь, Вася, я их выведу в Забайкалье! Обязан вывести, ибо они мне верят, идут за мной. По мне так лучше помереть, чем людей кинуть! Ведь он гонял всех на учениях, устав соблюдать требовал! А в Алапаевске, как мне Иван рассказывал, этаким праведником был, взяток не брал, сажал и наказывал всех публично, кто ему деньги предлагал!
– Как ты можешь судить его, Лёха? Ты знаешь, что у него есть семья? Сколько у него детей? По возрасту-то уж, наверное, не один! Случится с ним что, кто будет кормить его детей? Уж, наверное, не большевики и не наши генералы! Поэтому давай никого не будем осуждать! Пусть каждый из нас делает свой выбор, как ему подскажет сердце и разум!
– А что говорят у вас о Главнокомандующем? Где он? – спросил Алексей Суворов.
– Едет в Иркутск, а, может, и дальше где-то уже там, с литерными эшелонами[62]! А командующий генерал Каппель[63] идёт с другой колонной по руслу реки Кан, что ли… Не знаю. Тут, видишь, у меня свои головные боли… – указал Василий на ехавшую сбоку семью. – Ты лучше скажи, где ты видел Ивана!
– В Омске, когда проездом из Китая возвращался. Говорят, его в 43-й полк потом взяли, а полк к большевикам перешёл. Больше ничего не знаю. Мотя тут в тифу лежит в обозе, бедняга. Как-то его вывезти надо, 45-й, где он служил, тоже скончался, – рассказывал Суворов.
– А где твоя Таисья? – спросил штабс-капитан.
– Так за этим я и догонял вас! Здесь, едет позади в санях! Я тебе хотел предложить туда твою Лизу с ребёнком пересадить. Сподручней будет, Таська в случае чего поможет! А тебе ведь, если что, воевать надо будет! Партизаны кругом.
И видя, что Василий собирается возразить, добавил:
– Давай! Да не боись! Там мой батальон, а в арьергарде ижевцы идут. Уж этих-то парней точно никакие красные не собьют и не сагитируют!
И не дожидаясь ответа Путилина, Алексей взял под уздцы лошадь Елизаветы.
Это было сделано судьбоносно вовремя. Уже вечером колонна столкнулась с партизанским заслоном, и Василию со своей командой конной разведки пришлось уйти в глубокий обход и, зайдя со спины партизан, сбить последних. И вновь колонна двинулась вперёд, прямо по труппам убитых партизан, втаптывая их тела в утрамбованный снег… Через два дня колонна выдержала тяжёлый бой под деревней Голопуповкой, а ещё через две недели – бой на станции Зима, бой под Иркутском за станцию Иннокентьевскую и, наконец, переход через Байкал. И всё это вынесла несчастная горстка русских людей…
Команда Федорахина медленно привыкала к своему новому положению. А оно было таково, что на данном этапе бойцы Романа не походили ни на белогвардейцев 3-го Тюменского запасного батальона, ни на пленных, ни на группу отступающих беженцев. Взвод Федорахина, точнее группа, которую можно было назвать взводом, ехала с оружием, имея на вооружении даже один ручной пулемёт «льюис». Но были все они без погон, так как не знали, где и как ими разжиться. Снимать с умирающих и больных им просто не приходило в голову. Солдаты батальона старались их не замечать и лишний раз не общаться со вчерашними врагами, только по случайной воле обстоятельств ставших под одним с ними знаменем. Так же себя вел и их командир, штабс-капитан Семён Кряжев. Он даже редко приглашал Федорахина для доклада, лишь изредка подписывая получение остатков какого-нибудь довольствия, непонятно как доставшегося отступающему батальону. Но бывшие красные бойцы и сами пока не голодали. Проходя мимо хутора, где жил отец Коломийца, взяли с полмешка картошки. Тот дал наказ долго на востоке не засиживаться, а возвращаться обратно и гнать большевиков на сей раз до самой Москвы, а потом забил одну из своих свиней и дал им в дорогу мясо. Тем не менее, взвод Романа таял. После прохождения через Барабинск двое солдат ушли на станцию и не вернулись. В Новониколаевске три бойца прямо заявили, что они дошли до дома, а далее им идти незачем. Федорахин не стал их удерживать. Очевидно, в благодарность один из солдат, отец которого занимался промыслом и торговлей мехами, подарил им несколько полушубков. И это, конечно, было кстати. С каждым днём крепчал мороз. Сибирская зима вступала в свои права. Сам Федорахин от полушубка отказался, стремясь, прежде всего, утеплить своих людей!
– Заберём где-нибудь у большевиков по дороге! – бросил он Фёдору, пытавшемуся один из полушубков всучить ему. – Сколько наших оделось?
– Пять человек! – ответил Крюков.
– И то хорошо.
Теперь от их взвода оставалось одиннадцать стрелков. Роман об этом хотел доложить Кряжеву. Но штабс-капитан только отмахнулся и грубо выругался: мол, у других ещё хуже. Сказав это, он не кривил душой: численность всего батальона также сокращалась, с каждым днём кто-то дезертировал.
– Не удерживал? – спросил штабс-капитан.
– Не считал нужным и целесообразным. И самое главное, не считаю себя вправе кого-то заставлять идти за собой, ваше благородие!
– Ну и правильно делал! И правильно думаешь!
И повернувшись, бросил, чтобы Роман готовил ранним утром оставшихся стрелков к дальнейшему отступлению на Красноярск.
– Мы далеко ещё отступать собираемся? – крикнул бывший красный командир.
Но офицер, даже не обернувшись и не ответив, ушёл дальше. А после дня отступления от Новониколаевска под станцией Камышейки случился бой. Люди Романа впервые сражались наравне с другими белогвардейцами. Надо было прикрыть эшелон с ранеными, каким-то чудом прорвавшийся за Новониколаевск. Еще когда их батальон двигался вдоль Транссиба от станции Татарская, Федорахин видел десятки застрявших эшелонов с беженцами, больными и ранеными солдатами. В душе он радовался, что его воинская часть идет в общей массе на конно-санном транспорте. И на сей раз, вопреки железнодорожной технике, движется, обгоняя её. После боя под Камышейками, всё же пропустив эшелон с ранеными и отбросив зарвавшуюся часть красных, двинулись на Красноярск.
– Ничего ребята, потерпите. До нашего Красноярска дойдём, там и в бане попаритесь, у нас в доме отдохнёте. Дом-то у нас двухэтажный, с балконами, да если дальше пойдём, мой батя, не хуже Коломийцева, нас харчами снабдит! Он ведь у меня первый пекарь! – говорил красноярец, армянин Погосян.
Но прежде, чем попасть в Красноярск, они пережили одно из самых тяжёлых испытаний ледяного похода. На станции Кенчук, где нужно было пересечь железную дорогу, путь был перекрыт обогнавшими их красными. Бронепоезд из десятка вагонов, с дымящими двумя паровозами, изрыгая пламя из тяжёлых орудий и свинцовые струи пулемётов, начал расстрел подходящей колонны. Но появился грозный генерал, который привел в порядок запаниковавшие было части и, проваливаясь по пояс в снегу, сам повёл их в атаку на красно-свинцовую преграду. С тех пор как Федорахин увидел генерала, его не покидала мысль, что он уже где-то видел этого человека. Тем временем цепи наступающих под плотным огнём не выдержали и залегли. Но генерал снова и снова поднимал их в атаку, выступая вместе со всеми во главе своих воинских частей. Однако всё тяжелее и тяжелее было заставить людей подняться. Надо было на что-то решаться, пока не подошли главные силы большевиков…
– Эх! Сохранилось хотя бы одно орудие, тогда бы мы им врезали по самое не могу! Так побросали ведь всё! – услышал справа от себя досадливую брань Роман. Повернувшись, он увидел штабс-капитана Кряжева.
Стремительно приближались зимние сумерки. Но бой не стихал. Казалось, белые дрались с отчаянием обречённых. Красные, чувствуя, что противнику некуда деваться, а к ним самим вот-вот подойдёт подмога, все так же удерживали свою позицию заслона. Когда Роман в очередной раз взглянул на красный поезд, то ему в глаза бросился паровоз, стоявший под парами. И тут же ему пришла в голову неожиданная отчаянная мысль. Подобравшись к штабс-капитану, он высказал ему свои предложения.
– Гм! Ну, раз ты такой смелый, давай, валяй! Только вначале я доложу полковнику, а он генералу! Не можем же мы сами в очередной раз поднять всех в атаку и усилить огонь. Согласуем, и вперёд! Как раз ещё потемней станет! – ответив Федорахину, штабс-капитан Кряжев так же, ползком, направился к полковнику.
Вскоре сам Семён Тимофеевич подполз к Роману, сообщив, что его предложение понравилось начальству, и через десять минут будет открыт шквальный огонь по бронепоезду. Из всего оружия, что имеется, полетят гранаты, а затем дивизия будет поднята в атаку. Группе Романа штабс-капитан лично отдал приказ готовиться и начинать выдвигаться к паровозу.
Федорахин, собрав своих стрелков, коротко обрисовал им свой замысел захватить паровоз.
– Что нам, больше всех надо, что ли… или будем выслуживаться? – спросил кто-то из бойцов. Роман даже не понял кто.
– Захватим паровоз, уведём состав! И сами тоже спасёмся! А нет – все будем в фильтрационном лагере у красных, слышали о таком?
Конечно, бойцы не могли не слышать о таких лагерях. Слухи ходили о них разные. Одни говорили, что большевики помещают туда сдавшихся белогвардейцев и умерщвляют их мучительно и долго, держа без воды и еды. Другие рассказывали, что каждую ночь партиями уводят на расстрел, третьи – что мобилизованных, если те докажут, что они мобилизованы, отпускают, а добровольцев и своих перебежчиков без разбору пускают в расход…