И Семен Тимофевич горячо пожал руку новоиспеченному подпрапорщику.
Роман что-то вяло ответил. Его уже не радовало ни представление к высокой награде, ни производство по чину, ни то, что теперь он окончательно стал своим для белого воинства. Всё застила гибель самого близкого друга детства. А вскоре он не уберёгся и заболел тифом. На фоне глубокого переживания потери это было неудивительно… Роман не помнил и толком не понимал, как его практически на руках пронесли остаток пути до Байкала Коломиец и Шевчук. Как его бережно в кошовке переправили на противоположный берег Байкала, где их встретили последние союзники – японцы. Не знал, как его, находящегося в бессознательном состоянии, погрузили в санитарный эшелон, специально высланный атаманом Григорием Семёновым для спасения раненых и больных каппелевцев. Очнулся он только в марте в Читинском госпитале, когда весна 1920 года уже вступила в свои права.
Глава 9В алапаевских лесах
Подпоручик Василий Толмачёв терпеливо нёс тяжёлый крест поражения. После того как он выбрался со станции Новониколаевска и побрёл на восток, прошло три недели. Днём он шёл вместе с беженцами и солдатами Колчаковской армии, которые возвращались к себе домой в сибирские города и сёла, и назывался мобилизованным солдатом, которому после сдачи в плен разрешено вернуться домой. А к вечеру Василий останавливался и ночевал в какой-нибудь деревушке. Но на одной из ночёвок деревню неожиданно заняла регулярная часть Красной армии, также стремящаяся на восток, преследуя отступающие подразделения белых. Узнав о присутствии в деревне беженцев и бывших солдат противника, красные начали обыски и проверку документов. Стоит ли говорить, что у Василия в отличие от других солдат не нашлось никакой справки ни об увольнении со службы, ни о том, что он прошёл проверку и отпущен домой. Ко всему прочему, при обыске у него нашли погоны подпоручика и медаль с надписью «За Храбрость». При таком раскладе его тотчас же арестовали и привели на окраину деревни к крайней избе, где расположился особый отдел части. Туда же кроме Василия привели ещё пятерых таких же бедолаг.
Начальник особого отдела реквизировал у кого-то из крестьян сани с тощей лошадкой и нанял их же владельца, чтобы довести арестованных до Красноярска. Возницу припахали под гарантию, что после выполнения работы лошадь и сани опять перейдут в его собственность, и процессия чинно двинулась в путь. Для охраны арестованных особист выделил трёх конных красноармейцев. И вот, по зимнику, задержанных колчаковцев повезли в Красноярск для проверки и установления их личностей…
К полудню, когда до города оставалось совсем немного, Толмачёв увидел расщеплённую ель. Это место он запомнил тем, что поодаль, за кустами находился глубокий и далеко тянущийся овраг. Мысли его заработали, как быстро вращающиеся шестеренки. Надо использовать шанс! Василий обратился к охране с просьбой оправиться.
– А ты в штаны оправляйся! – засмеялся один из красноармейцев.
– Ладно, Григорий, будя! Отведи его с дороги в кусты! – приказал старший.
– Давай! Только пошустрей! – подъехал и махнул рукой в строну придорожных кустов тот, кого назвали Григорием.
Толмачёв встал с саней и, разминая ноги, медленно пошёл к заснеженной обочине. Сани и конвоиры медленно двинулись дальше.
– Догонишь! – крикнул старший.
Василий, сделав два шага от дороги, расстегнул штаны и стал присаживаться.
– Ты что?! – морщась и отворачиваясь, зарычал Григорий.
– Так я это…
– Отойди вон туда, подальше, чтобы не воняло! Ещё я тут не нюхал! – грубо ругаясь, приказал Василию конвоир. – А ещё сказали, что офицер! Вонючка!
Подпоручик углубился в густо росший молодняк. Какое спасение, что таёжные царицы – ели, сосны, пихты – не сбрасывают с себя зелёное одеяние… Но нельзя терять ни секунды! Вот уже крутой уклон, а внизу овраг, по дну которого протекал замёрзший на зиму ручей. Эх, будь что будет! И Василий прыгнул вниз. На дне оврага его ноги вошли выше колена в снег. Сквозь густоту молодняка, перемежающегося с могучими мохнатыми елями, он начал с мощной неудержимой жаждой свободы пробираться по оврагу. Тем временем отвернувшийся охранник, подождав, недовольно буркнул:
– Скоро ты там?!
Снег, смягчивший прыжок Василия, видимо, хорошо его заглушил, и охранник ничего не заподозрил.
– Да где ты?! За уши, что ли, вытаскивать! – снова громко крикнул Григорий.
Не услышав ответа, он нехотя слез с коня, привязал его к небольшому деревцу и пошёл в тайгу, предварительно сняв карабин. В густоте зарослей он тщетно старался рассмотреть следы офицера, но, дойдя до крутого склона оврага, он посмотрел вниз и всё понял. Выйдя на зимняк, Григорий выстрелил, подняв тревогу. Отъехавшие порядком сани вместе с конвоем вернулись обратно. Спешившийся старший, вместе с Григорием, подошел к таёжному обрыву.
– Эх, как же ты это… сплоховал-то, Григорий? – спросил командир.
– Кабы знал, так лучше бы застрелил эту каналью!
– Ну, ладно, что теперь делать… Утёк! – сказал старший, махнув рукой. – Не вдвоём же нам за ним гнаться? А с теми пятью один охранник останется?! Так у них и руки-то не связаны! Всех упустим – тогда точно ответ держать заставят.
И они вернулись к оставшимся арестованным. А подпоручик Толмачёв тем временем, одновременно благодаря и проклиная судьбу, под вечер выбрался на железную дорогу. Решив, что дорога на восток ему заказана, он отправился в обратный путь. На запад! «Доберусь до дома, а там решим, что и как», – окончательно решил офицер и всю первую ночь своего путешествия прошагал пешком. И вот на станции ему вдруг повезло. Под парами на первом пути стоял паровоз с прицепленными грузовыми вагонами. Что в них было, Василий даже не посмотрел. Неожиданно из паровозной будки его окликнули.
– Слушай, приятель, тебе ехать куда? Пассажирский не скоро будет!
Василий поднял голову и увидел высунувшегося машиниста.
– Ничего, я подожду, – ответил Толмачёв.
– Могу тебе предложить вариант! У меня кочегар заболел. Только что сняли! Когда еще другого найдут… А мне надо ехать. Приказ! Можешь со мной за кочегара?! До Тюмени, обещаю, доедем!
Конечно, он согласился. Впервые с несчастливого начала жестокого 1920 года он почувствовал себя счастливым. Теперь он весело подбрасывал лопатой уголь в топку, а на станциях ходил за кипятком. Что они везли, он узнал позже от машиниста: вагоны были загружены оружием сдавшихся в Красноярске колчаковских армий, которое теперь переправлялось на запад, чтобы добивать отступающие армии Деникина. В каждом из вагонов, разумеется, ехали и красноармейцы, приставленные для охраны груза, но к машинистам охрана не совалась. На всех станциях эшелону с оружием давался зелёный цвет. Пути к этому времени уже были очищены от замёрзших на них эшелонов с беженцами, а также ранеными и умершими Колчаковскими солдатами. В Тюмени Василий распрощался с машинистом и отправился искать теперь уже конной оказии, чтобы ехать вверх по реке Туре. Ему казалось, что так он быстрее и безопаснее попадет к себе в Верхотурский уезд.
На подходе к городскому базару его снова задержали и доставили в местную комендатуру. Но здесь, в глубоком тылу, офицер чувствовал себя поуверенней. В этих краях не было той подозрительности и озлобленности, которая воцарилась в областях, истерзанных войной. Местные власти, похоже, пережили этот период и праздновали победу. А до восстаний и новых зверств и с той и другой стороны было ещё далеко.
Да и задержали Василия всего лишь за то, что был чересчур оборван, обношен и вдобавок грязен даже для военного времени. Зато теперь уж никто бы не заподозрил в нём бравого офицера!
Заместитель коменданта расспросил его, кто такой и откуда, почему в таком виде и где документ о его проверке. Василий представился рядовым солдатом одного из Колчаковских полков, объяснив отсутствие документов простой потерей по дороге. Узнав, что солдат возвращается домой в Верхотурский уезд, дежурный по комендатуре распорядился выдать ему справку, но пообещал, что сообщит о нём по месту жительства. Василию пришлось написать расписку, что по прибытии обязательно зарегистрируется в местных органах власти.
С выданным в местной комендатуре документом Василий почувствовал себя гораздо свободней и сходил в местную баню. На деньги, выданные ему машинистом за работу кочегаром, он постригся и побрился, а на чудом сохранившийся и выменянный серебряный портсигар подпоручик немного приоделся. Переночевав на станции, наутро он нашёл попутчика-крестьянина, ехавшего до Туринска, который вёз на продажу рыбу. К полудню они были уже в Туринске.
Гуляя по городу в поисках ночлега, Толмачёв, увидел смутно знакомую сутуловатую и прихрамывающую фигуру. И стал напрягать свою память. Где мог он видеть этого человека? Мужчина был средних лет, невысокого роста, одет, как одеваются чиновники, а на глазах пенсне. «Нет, в пенсне, у меня вроде никого нет», – раздумывал Василий. Движимый любопытством, он последовал за этим человеком. Вскоре тот свернул за угол. Василий завернул за ним – и нос к носу столкнулся с ним за углом! Как оказалось, незнакомец, заметив за собой слежку, специально встал за угол. Каково же было изумление Толмачёва, когда его назвали по имени и фамилии, прибавив к этому его военный чин. И только тут Василий узнал по голосу своего сослуживца ещё по германскому фронту! Это был капитан контрразведки их дивизии Евгений Васильевич Тюнин.
Вот так встреча! Таинственно назвавшись советским служащим, Тюнин пригласил Василия к себе в гости. Вечером, достав графинчик с наливкой и разлив по стаканам, он терпеливо выслушал эпопею подпоручика Толмачёва.
– Это ты правильно делаешь, Василий, что возвращаешься домой! На востоке до своих, я думаю, ты все равно бы не дошёл. А для офицеров, тем более таких, как ты, и здесь дел хватит, – вальяжно растягивая слова, рассуждал Евгений.
– То есть? Каких дел?! – настороженно спросил Василий.