От Толмачёва не ускользнуло, что впервые фельдфебель назвал его по имени, да ещё братом, без всякого чинопочитания.
– Надеюсь, теперь ты узнал всё! Слово за тобой!
«Теперь-то я действительно узнал всё… Если не большевики, так вы меня из этого леса живым не отпустите. Именно за то, что я узнал всё», – подумал Василий.
– Ладно, я соглашаюсь! Надо понимать, за мной только военная власть?
– Правильно. Мы так с мужиками порешили: за тобой будет командование нашими боевыми силами. А все другие власти, какие еще бывают, я беру на себя! – ткнул себя в грудь Мугайский.
– Власть ещё бывает законодательная и судебная! – сказал Василий, горько усмехаясь про себя.
– Законы мы всем обчеством устанавливать будем после победы. Ты это, вашбродь, не хуже меня знаешь! Об этом ещё Верховный писал! А что касается судебной власти, я тебе уже говорил, что судей мы изберём, я ведь не Бог ещё, чтобы судить! – раздражаясь и повышая голос, загундел Афанасий. Его начинали злить поправки офицера, в которых улавливалась скрытая издевка. – А раз согласен, давай завтра же в наш лагерь на Вязовке и начинай строевые занятия с нашими ребятами!
И объяснив Василию, как выйти к лагерю, Мугайский, в мечтах уже облечённый властью, гордо ушёл.
Часть IVВ Забайкалье
Глава 1Отдельный сводно-забайкальский
В марте Роман начал медленно выздоравливать. С ослаблением организма к тифу добавилась простуда, а затем тяжелое истощение. Понемногу он начал ходить: вначале по госпиталю, а затем стал выходить на улицу, радуясь по-весеннему играющим солнечным лучам. Каково же было его изумление, когда среди монахинь, ухаживающих за ранеными и больными каппелевцами, он увидел женщину, которую встречал возле напольной школы в Алапаевске! Она первая узнала его и, подойдя, воскликнула:
– Ну что, солдат? Я ведь предполагала, что вы окажетесь в рядах белого святого воинства!
– А вы… как здесь? – растерянно спросил Федорахин.
– Мой друг, о котором я тогда говорила, погиб под Алапаевском. Я похоронила двух дорогих мне людей! И решила, что моё место теперь только в служении Богу. Вот и вместе с другими монахинями сопровождала до Забайкалья гробы с убиенными в Алапаевске членами дома Романовых. А теперь здесь лечим, как можем, наших воинов.
– Я тоже потерял лучшего друга, которого тогда искал… когда встретил вас! – печально отозвался Роман.
– Обращайтесь, если что, господин офицер, мы вас подкормим, вы ведь так истощены! – сказала княгиня Орловская.
– Я не офицер! – поправил её Роман.
Но как показали дальнейшие события, он ошибся. Буквально в этот же день к вечеру его неожиданно навестил Кряжев, на плечах которого красовались погоны подполковника. Пожав руку Роману, протянул он ему погоны подпоручика.
– Поздравляю тебя с офицерским чином! И даже не с первым!
И Семен Тимофевич зачитал обалдевшему Федорахину приказ атамана Г.М. Семёнова о производстве офицеров и солдат, прошедших всю Сибирь до Байкала, через чин в следующий.
– А вот тебе и награда! – и подал ему орден на георгиевской ленте. – Знак первой степени за Сибирский ледяной поход!
Роман завороженно рассматривал награду. Знак 1-й степени представлял собой серебряный оксидированный терновый венок, наискосок снизу вверх пронзенный золотым мечом. Для всех участников сражений к ордену полагалась георгиевская лента без розетки национальных цветов.
Ошеломленный новостями, Роман даже не сразу сподобился поздравить и поблагодарить своего комбата.
– Но я, брат, зашёл не только лясы точить! Как у тебя со здоровьем? Разлёживаться некогда ныне! Сформирован отдельный Добровольческий сводно-забайкальский полк и придан добровольческой бригаде. Этим полком командовать буду я. А в адъютанты беру тебя! Никто другой мне не нужен. Через три дня выступаем на Стретинск[66] против забайкальских коммунистов. Так что три дня тебе, брат, – и давай!
– Неужели нет никого другого на эту должность? Из тех, кто с первых дней воевал против большевиков? – удивлённо спросил Федорахин.
– Представь себе, нет! Ты сам видел в походе – вышел из многих дух добровольчества, ежели ты это в виду имеешь! А мы с тобой оба крестьяне, оба одной образованности! Так что ты мне нужен!
– А где мои ребята? – спросил Роман.
– Всех принял, никого не обидел! В первой роте первого батальона. Все с наградами, только не у всех эти знаки из благородных металлов, а для тебя я лично постарался, – хлопнув по плечу новоиспеченного офицера, сказал Кряжев.
Но Романа подкупило не панибратство комбата и не его забота, а то, что теперь в таком далёком от дома краю с ним всё же остаются те, с кем он проделал этот тернистый путь от Западной Сибири до Байкала. И то, что они тоже не обижены и получили своё. Он согласился. И уже на следующий день, настояв на выписке, явился к месту дислокации полка.
На складе Роман получил новое обмундирование и самолично пришил офицерские погоны. В таком виде он появился на плацу, где вовсю шла подготовка бойцов полка к походу. После строевых занятий, в которых он тоже принял участие, к нему подошли его бойцы, которые, пожалуй, теперь стали для своего командира самыми близкими людьми.
– Что, вашбродь, поправились? – первым выкрикнул Валинуров.
Нахмурив брови, Федорахин передразнил Фарида:
– Вашбродь… Какой я тебе бродь! Не знаешь, что чинопочитания отменены? Достаточно на людях и «господина подпоручика», понял?!
– Да я так, для проформы, – смутился Фарид.
Радостно приветствовало Романа его маленькое войско. На всех уже были новые погоны с унтер-офицерскими галунами, вот только знаки за Сибирский ледяной поход были из разного материала, как и предупредил комбат. От ребят Федорахин узнал, что сибирский казак Епифанов, повстречав отца и братьев, перешёл в казачий сибирский полк, точнее в подразделение, оставшееся от Сибирского казачьего войска имени Ермака Тимофеевича. Они ушли за Байкал. Поведали Роману и о Березнякове, что со своей возлюбленной Августиной и тяжело раненым братом благополучно уехал в чешском эшелоне во Владивосток. Откуда, наверное, они уже перебрались в Европу…
На следующий день бригада выдвинулась на Стретинск, которому угрожали красные партизаны. Дорога на город, расположенный на берегу реки Шилки, была степной, промозглой. Дул влажный весенний ветер. На Страстной неделе были уже у цели, но пришло известие от шедших в авангарде сибирских казаков, что партизаны повернули в лесную зону и направились в Горный Зерентуй[67], причём напали на японский гарнизон Нерчинска. После этих известий бригада развернулась и к Пасхе была в Нерчинске. Но партизаны не стали дожидаться белогвардейцев, а отступили в сторону Газимура. Тогда командир бригады полковник Грамотов двинулся им вслед. Заняв со штабом станицу Шелопугинскую и разузнав, что партизаны занимают станцию Шилию и посёлок Дашинский, он решил разделить свои части, окружить и уничтожить партизан в этих населённых пунктах одним махом.
Белое командование отправило в помощь бригаде Воткинский и Иркутсткий полки. Иркутяне должны были с тыла атаковать посёлок Дашинский, а полк Кряжева должен был наступать от Шилопугино. Но не успели они приблизиться к посёлку и на пять вёрст, как были встречены плотным огнём. Кряжев не знал, что наступление иркутян было отбито красными. Иркутский полк отступил к станице Чуткинской с большими потерями. И теперь партизаны, высвободив все силы, решили покончить с зарвавшимся противником.
Немного отойдя, Кряжев, отправил в обе стороны обходные группы. Двинувшись с основными силами с фронта, казалось, он заставил партизан отступать. Большевики, сначала медленно пятились, теснимые белогвардейцами, а затем побежали.
Белогвардейцы устремились за противником. Показались две сопки и впереди еще пологая третья. Туда-то и ушли красные партизаны. Кряжев, посоветовавшись с Романом и начальником штаба – невысоким лысоватым капитаном Демьяновым, снова отделил от батальонов по роте и послал в обход сопок. Сам же с остальными вошёл в горловину между этими холмами.
Федорахин, поставив бинокль, хорошо видел, как по негусто заросшей третьей сопке, которая была впереди, поднимаются фигурки людей. Были видны даже красные банты, знак отличия противников. Но внезапно произошло то, что можно было бы ожидать такому опытному командиру, как Кряжев: с обеих сопок ударили пулемёты, а вдобавок один за другим разорвались три снаряда трёхдюймовки. На этом красная артиллерия замолчала, но и этого было достаточно, чтобы внести расстройство в ряды не ожидавших подобного сценария белогвардейцев. Потери были налицо. Роман видел, как несколько человек упали, раскинув руки. Сквозь грохот от разрыва гранат и звуков стрельбы он услышал и стоны раненых.
– Занимай круговую оборону! – стараясь перекричать шум боя, скомандовал Кряжев.
С разных сторон без промедления начали ставить ограждения из обозов с продовольствием. И вовремя! Тотчас же с сопок, со всех сторон показались быстро наступающие цепи большевиков. Но солдаты, уже занявшие оборону, встретили наступающих дружными залпами, и атака партизан захлебнулась. Однако снова ударила трёхдюймовка противника, и так ловко, что снаряд угодил в обоз с патронами и гранатами. От грянувшего мощного взрыва заложило уши. Людей, находившихся поблизости, разметало в разные стороны. Начштаба капитан Демьянов был убит наповал.
Сам Кряжев сидел, привалившись к дереву, с окровавленной головой, на груди у него так же расплывалось красное пятно. Подозвав слабеющим голосом Романа, он приказал:
– Выбери из того, что осталось, самого лучшего коня и дуй в Шелопугинскую! Пускай выручают! Нас партизаны из этого мешка не выпустят!
– А как же ты? Ты же ранен? – спросил адъютант.
– Пусть перевяжут! Я ещё в состоянии управлять ситуацией, так… задело!