– Что с ним? – спросил Роман.
– В грудь навылет! – пояснил шедший первым ефрейтор.
– Ты один остался из старших?
– Больше никого! – вздохнул тот.
– Бегом, пока красные не опомнились, к проходу! И на Нерчинский завод! Надеюсь, дорогу знаешь? Ты ведь местный?
Ефрейтор утвердительно кивнул.
– Выполнять! За раненых отвечаешь головой! – грозно сверкнул глазами Роман.
И добавил, взяв с плеча у одного из солдат ручной пулемёт «льюис» с ещё раскалённым стволом: «Я прикрою!»
Сам Федорахин решил уходить последним. «Как я буду смотреть в глаза ребятам… Книжнику, Шевчуку, Фариду, Евстигнееву, если не выживет Степа Коломиец? – горько подумал Роман. – Ведь пускай из благих намерений, но ведь это я его послал, обманув, на смерть…»
Прошло ещё немного времени, и красные партизаны, поняв, что их провели, устремились в погоню с пологой сопки за уходящими белогвардейцами. Взяв ручной пулемёт, Роман встал за самую толстую ель и дал по наступающим длинную очередь, пока не кончилась лента. Партизаны залегли, но немедленно открыли ответный шквальный огонь. Полетели гранаты. Что-то сильное ударило Романа в грудь, глаза покрыла багровая пелена. Он прислонился к ели, но его ещё раз, теперь уже в плечо, мощно толкнула какая-то сила, и он медленно сполз вниз, цепляясь за кору дерева. Пробегавший мимо красный партизан увидел лежавшего на земле офицера, руки которого ещё судорожно двигались – и, не останавливаясь и особо не целясь, выстрелил и побежал дальше.
В это время отступивший из Шелопугинской штаб добровольческой бригады во главе с Грамотовым всё же поставил в известность командующего операцией генерала А.В. Бордзиловского о полке, погибающем в окружении под Дашинским. И генерал, конечно, уже ни на что не надеясь, всё же выслал находившуюся в Колобово добровольческую казачью дружину станицы Больше-Зерентуйской, которой командовал бывший её атаман, а ныне командир дружины, батареец, старший урядник Фёдор Григорьевич Сизов. Дружина рванула на выручку полка самым кратчайшим путём. Местные дружинники хорошо знали свой край. Им не хватило совсем немного времени, чтоб помочь Сводно-забайкальцам. Казаки как раз зашли с тыла наступающим с пологой сопки красным. Но застали там только хвост! Вероятно, поэтому бежавшие красноармейцы не столько погнались за уходящими белогвардейцами Романа, сколько бежали от неожиданно появившихся казаков. Поэтому и партизан, стрелявший в Федорахина, не стал останавливаться и добивать ещё живого офицера.
Спустившись с сопки и войдя в ложбину, казаки заметили лежавшего подпоручика. Кому-то показалось, что он ещё живой.
– Смотри, Григорьич! Офицер!
К лежавшему Федорахину подъехало двое.
– Евдоха! – позвал широкоплечий командир дружины Фёдор Сизов. – Ты намедни домой просился в станицу? Перевяжи, да увези туда, к нашему Самуилу. Может, выходит! А нет, хоть похоронят парня!
И двинув коня, Сизов направился в голову своей дружины, уже отходящей от места побоища. Казак Евдоха разорвал свою нательную рубаху, перевязал Романа и, перекинув через седло, повёз в Больше-Зерентуйскую.
Глава 2Ульяна
Врач Самуил Исаакович Бертман появился в Больше-Зерентуйской станице будучи ещё совсем молодым юношей. Приехал он туда с отцом из Центральной России. Почему отец уехал в эти края, молодой Самуил слышал от старшего брата – по его словам, были у отца ссоры с еврейской общиной тех мест. Но самое интересное, что на новом месте дела у торговца Бертмана пошли гораздо лучше. Он ездил в Китай и Монголию, предлагал там товары, скупленные у охотников и промысловиков-забайкальцев, оттуда привозил чай, ханшин[68] и разные китайские товары, пользующиеся спросом у забайкальских казаков. Отцовскую стезю выбрал старший брат Самуила Наум, который, вскоре отделившись от семьи, переехал в Нерчинск, где обзавелся собственной лавкой. Но у Самуила никак не лежала душа к торговым делам. Как ни пытался отец уговорить сына взяться за ум, из этого ничего не выходило.
Но сложилось так, что старый Бертман узнал, что его младший сын часто пропадает у местного фельдшера. Вначале он отругал отпрыска, что тот теряет время, занимаясь непонятно чем, тогда как отцовские дела в торговле без помощника идут плохо. Но как-то старик слёг, заболев после тяжёлой зимней поездки. Очевидно, сильно простыл. Он уже было собрался проститься со своей семьёй и с торговыми делами, но сын выходил отца, даже не приглашая врачей из Нерчинска. Этот случай и решил его дальнейшую судьбу. Растрогавшийся отец не только простил сыну его неспособность к торговле, но и самолично отправил на учёбу не куда-нибудь, а в Петербург.
Самуил, отучившись, вернулся обратно в родную станицу, привезя с собой жену-еврейку, и поселился в отцовском доме, став местным врачевателем. Да и что греха таить, полюбил он этот край вместе с его жителями. А надо заметить, что в Забайкалье как нигде хорошо относились к еврейскому населению, даже в казачьей среде. С ними охотно сотрудничали, помогали обустраиваться, многие еврейские отпрыски впоследствии даже становились казаками и принимали православие, что, конечно, было бы немыслимо на Дону или на Кубани. Вскоре жена подарила Самуилу двух сыновей. Живя здесь и играя с казачьими детьми, они оба выросли казаками. Только вот после германской войны с ними вышла незадача. Старший сын, Георгиевский кавалер, вернувшись со службы, теперь служил добровольцем у Семёнова, причём, как доходили слухи, в контрразведке, а младший, будучи ещё малолетком, когда началась война, теперь оказался среди партизан. Самого Самуила Исааковича уважали в казачьей округе, слыл он не только за хорошего доктора, но и старался быть вместе с казачьей верхушкой станицы. Даже, в отличие от своих соплеменников, по праздникам вместе с атаманом и стариками прикладывался к горячительным напиткам. Но дома всегда был трезвым. Однако после того как сыновья ввязались в братоубийственную войну, Самуил Бертман начал уходить в себя, замыкаться, молча переживая семейную трагедию, а поэтому стал больше прикладываться к ханшину.
Как-то ночью его разбудил стук в окно. Он встал, зажёг лампу и, ничуть не удивившись, пошёл к воротам. Такое случалось нередко. Может, заболел кто, может, опять кого ранили из станичной дружины – ведь шла война… В глубине души он надеялся, что может одумается и вернётся домой младший сын. Но спросив «кто?», он узнал по голосу одностаничника Евдокима Тонких:
– Раненого тебе, Исакыч, привёз! Молодой ещё. Может, выходишь!
– Слышь, Евдоха! В больницу его вези! Сейчас приду! – пробасил Бертман.
– Та я уж там был! Лука, твой фельдшерюга, вдрызг напился! Не открыл!
Наскоро одевшись, Самуил Исаакович отправился в больницу. Там уже, наконец-то, проснулся и открыл дверь местный фельдшер Ермолаев с помятым лицом. Вдвоём с Евдохой они уложили раненого офицера на операционный стол.
– Эх, Евдоха, Евдоха! Зачем же ты его такой рубахой перевязал, ведь она у тебя черней земли! Не дай Бог, заражение будет. И без того не знаю, выживет ли. Три дырки! Крови-то потерял… – выговаривал доктор казаку, осматривая привезённого Романа. – Операцию надо делать срочно! Сходи-ка, Евдоким, за атамановой дочкой, она как-никак в Чите курсы сестёр милосердия прошла. Будет мне помогать! А этот мне не помощник! – махнул он в сторону фельдшера, хватающегося рукой за воздух. – Завтра же выгоню к чёртовой матери! В Нерчинск отпишу, пусть в армию мобилизуют!
Вскоре в операционную вошла заспанная молодая казачка лет двадцати. Это была поистине местная красавица. Стройная, темноволосая, с чёрными густыми бровями и с ямочками на щеках. Многие в округе, как из Больше-Зерентуйской, так и из других станиц, присылали к её отцу, атаману станицы, а ныне командиру дружины, сватов. Но всякий раз он им отказывал под предлогом, что надо погодить. Его жена, хоть и пожилая, но ещё не утратившая красоту казачка, уже начинала пилить мужа, что их дочь скоро станет перестаркой и тогда уж больше никто не позарится. Но объяснялось всё просто. Отец очень любил свою дочь, души в ней не чаял. Кроме дочери у него было два сына, но за нее он чувствовал особую ответственность, и жениха для нее хотел найти ей под стать. Чтобы зять был ему по душе.
– Что, Ульяна, поздно спать легла? Опять с казаками до полуночи гуляла? Вот отцу-то скажу! – начал с шуток Самуил Исаакович.
– Где они, казаки-то, ныне? Все воюют! Нешто я с недорослями загуляю? – расхохоталась Ульяна, окончательно просыпаясь и с интересом посматривая на бледное без кровинки лицо раненого. – Наши-то казаки тоже все на фронте, так матери помогала управляться! Работник наш Митрошка уж который день в загуле! Вот тятинька приедет, уж он ему пропишет!
– Ладно, готовь инструменты! Работа у нас будет, хорошо если не до третьих петухов! – посерьезнел доктор.
К утру прооперированный Федорахин, перевязанный чистыми стерильными бинтами, но по-прежнему без сознания лежал всё так же на операционном столе.
– Что делать теперь, не знаю. Вроде живой… Как кризис минует, надо бы его к кому из казаков на квартиру перевезти. Тут оставлять нельзя! Не сегодня-завтра партизаны нагрянут, узнают, что офицер раненный лежит, обязательно какую-нибудь пакость сотворят.
– Самуил Исаакович, пока я с ним побуду! А потом к нам в дом перенесём, все равно комнаты братов моих пустуют.
– Хорошо. Но Фёдора нет! А что Евдокия скажет? – спросил, почёсывая начинавшуюся лысину, Бертман.
– Маминька только на тятиньку кричать может! А со мной пусть попробует! – И Ульяна так сверкнула глазами, что Бертман не выдержал и прыснул со смеху.
– Ладно, будь так! Что, понравился подпоручик? Ну, давай, выхаживай! – И с этими словами доктор попрощался и ушёл домой.
Несмотря на требования и уговоры матери, два дня Ульяна не отходила от прооперированного офицера. Иногда слегка смачивала его иссохшие губы, проводя влажным тампоном. В сознание больной не приходил, на второй день начал бредить. Из его бессвязного бормотания она чаще всего слышала женское имя Васса. «Кто она ему? Жена? Невеста?» – думала казачка. Особенно часто он стал повторять это имя после того, как один раз открыл глаза и, как показалось девушке, впервые осмысленно посмотрел на неё. Но затем взгляд его помутнел, и офицер снова впал в беспамятство. «Неужели не выживет?» На третий день раненый опять открыл глаза и долго, удивлённо смотрел на сестру милосердия. Затем снова отключился, но теперь уже, как показалось Ульяне, он крепко спал. Игравших под окнами больницы казачат она послала за доктором. Бертман, осмотрев подпоручика и нащупав