Роман тут же вспомнил своего односельчанина дядю Гордея.
– Пропаганда! Легче всего таких вот работников на свою сторону переманить! – ответил Роман.
– Во-во! Пропаганда! – повторил Фёдор Григорьевич.
– Ничего, Григорьич, не беспокойся. Пока меня в армию не отозвали – я ведь ещё выздоравливающий. За хлеб-соль, за то, что дочь ваша меня выходила, отработаю! – поспешил Федорахин заверить Сизова.
– Да ты что! И думать не смей! Я так мыслю: ежели поработаешь у меня на пашне, я с тобой рассчитаюсь! А вообще поговорю с Самуилом, у него связи в Нерчинске. Подлечись сперва как следует, а уж затем комиссия решит! Партизан пока вроде приструнили на время, а Красную армию японцы подзадержали! Так что отдыхай пока!
И Роман взялся за работу, да так, что всё горело у него в руках. Стосковались крестьянские руки по мирному привычному труду. По труду, от которого по молодости чаще всего хотел убежать… Вскоре в помощь пришёл наконец-то отошедший от запоя Митроха, и втроём, а иногда и вдвоём, так как Сизов часто отлучался по делам дружины, окончили они и пахоту, и сев. Всё проборонили и не заметили, как прошёл месяц. По окончании сева в станице устраивался праздник с игрищами и состязаниями молодёжи. В этот раз праздник выглядел куцым: в основном выступали подростки да казаки старшего возраста, дружинники. И еще те, кому посчастливилось приехать домой в отпуск. Вся молодёжь была мобилизована: кто у Семёнова, кто у партизан, а кое-кто уже и упокоился на местном кладбище.
Хоть и не было пышного веселья, но для Романа праздник все равно был напоминанием о родном крае. Там тоже устраивались праздники по окончании тех или иных работ. Конечно же, самыми зрелищными в программе празднеств были спортивные состязания среди молодёжи, в которых принимали участия и более зрелые селяне, в ком еще не выветрился дух молодости, лихости и бесшабашности. Так и здесь, в станице Больше-Зерентуйской, несмотря на то что большинство молодых казаков было на службе, традиции решили не нарушать. И состязания состоялись. Соревновались в скачках, в джигитовке, в фехтовании, в борьбе и в поднятии гирь. При стечении зрителей, среди которых, кроме стариков в жюри, были женщины, дети и дружинники, приехавшие домой, чтобы, пока нет боёв с партизанами, поправить хозяйство да засеять свои пашни. Роман с восхищением смотрел, как казаки, казачки и малолетки – готовившиеся к призыву подростки и даже казачата – легко взлетали на своих коней! И проделывали такие номера, что в кавалерийском полку, где в германскую войну служил Федорахин, позавидовал бы самый лучший наездник. Они на скаку выхватывали, бросали и ловили шашки, совали их в ножны, делали «солнце», легко прокручивались под животом лошади на полном скаку, нагнувшись и изловчившись, подбирали с земли брошенную фуражку…
Романа ткнул в бок Евдоха, тот самый пожилой казак, который привёз Федорахина в Больше-Зерентуйскую.
– Ты так можешь?
– Коня бы мне своего! Позанимался бы месяца два, может, и показал бы тоже что-нибудь! – сконфуженно пробурчал Роман.
– Если только что-нибудь! – ухмыльнулся Евдоха.
– Да брось ты, Евдоха, к парню вязаться! Он только от ран отошёл, а так, может, и показал бы нам что! – вступился за Федорахина стоявший рядом с Евдокимом дружинник.
В это время взгляд Романа упал на казачек. Ульяна, как росомаха, вспрыгнула на коня, на котором приехал отец, и легко, быстро взяла все препятствия, завладев призом в виде рулончика ситца на платье. «Ну что ж, ещё не вечер», – подумал Роман. И когда началась борьба, посмотрев первые схватки, он протиснулся вперёд и тоже заявился участвовать. Борьба была для Романа тоже не совсем обычная: казаки-забайкальцы применяли много приёмов из монголо-бурятской борьбы. Но Федорахин, присмотревшись, знал, что будет делать. И когда очередь дошла до него, он легко за несколько секунд выиграл первую схватку. Схватив противника под локти, Роман дёрнул его на себя, и тут же нырнул в ноги. Противник лежал на лопатках. Вторая схватка прошла гораздо тяжелей. На Федорахина вышел казак бурятского происхождения. Как Роман ни старался его поймать на контрприёмы, никак не выходило. В то же время казак сам беспрестанно атаковал, изматывая Федорахина. После ранения столь длительное, силовое противоборство было ещё тяжким. Наконец, оба покатились по земле, Роман больно ударился прооперированным плечом. Но именно оказаться на земле и надо было Федорахину. Монгольская борьба мало нацелена на партер[70], и, в конце концов, развернув бурята на спину, Федорахин плотно припечатал его к земле. А третья схватка, хоть и ныло плечо, прошла быстро. Противник, жаждавший прохода в ноги, упал от броска через спину.
Но вот в четвёртом бою перед Романом предстал кряжистый широкоплечий дружинник, местный силач, больше и толще Романа раза в полтора, а то и поболее. Но Федорахин легко уходил от его цепких захватов, нырял под руки, стараясь заставить противника двигаться, и это у него получилось. Силачу надоело стоять на одном месте и хватать руками пустоту, он сделал выпад, полуразвернулся, хватая Романа, но тот, сблизившись, подсел, подбивая тазом противника, и тот секунду оказался на груди Федорахина. Встав на мост, Роман перебросил силача через грудь приёмом, называемым в борьбе суплесом. Все ахнули… Если бы дружинник упал на Федорахина, то попросту раздавил бы его! Больше желающих бороться не было, и старики подняли руку Романа. Толпа ликовала. На приз была конская упряжь.
– Уздечку бери! – крикнул Фёдор Сизов.
Тут же к Роману сквозь толпу пробрался Евдоха и полез обниматься. От последнего уже несло перегаром.
– Это же мой крестник! Я его второй отец! Это я его нашёл и привёз! Он умирал! А сейчас, смотрите, вон какой казачина, как есть наш казак!
Роман едва вырвался из его объятий и побрёл к своему теперешнему дому. Плечо и грудь нестерпимо болели. Войдя во двор, он влез на поветь и там лёг. Закрыв глаза, застонал. И не заметил, как вслед за ним туда же влезла и Ульяна. Ладонью, пахнущей конской сбруей, она накрыла его горячий лоб и прошептала:
– Молодец! Но дурной… А если раны откроются?
Федорахин, прекратив стонать, не ответил. А она ласково стала поглаживать его раны. Решившись, Роман прямо спросил:
– Я хочу сватать тебя, Уля! Как ты думаешь, отец согласится?
– Какой быстрый! А меня ты спросил? – поджимая губы, спросила казачка.
– Так я спрашиваю, – сдерживая очередной стон, сказал Федорахин.
– Подумаю сперва!
– Меня ведь атаман на учёт у воинского начальника поставил! В любой момент вызовут на комиссию, а там в войска отправят! – тихо проговорил офицер.
– Тогда давай, дерзай! Посмотрим, что получится.
И со смехом она убежала с повети. Федорахин так же медленно, как и поднялся, слез. Боль понемногу утихла. Войдя в дом и пройдя к себе в комнату, он скинул гражданскую одежду, надел гимнастёрку с погонами, орден на ленте за поход и снова отправился на гульбище, при этом стараясь не встретиться с Сизовым. Неподалеку от праздничного гула, на брёвнах с двумя стариками сидел тот, кого он искал.
– Дядя Евдоким! Вы только что крестником меня нарекли и вторым отцом назвались, выручайте!
Последний недоумённо уставился на подпоручика.
– То есть как «выручайте»? О чём ты?
– У меня нет здесь родни! Будь моим сватом! Посватай за меня дочь вашего командира Ульяну! – выпалил на одном вдохе Роман.
– Таа-к! – протянул Евдоха. – А она согласна?
– Да-а!
– Но вот отдаст ли Фёдор… Я этого батарейца знаю, он себе на уме! Но не горюй! Сосватаем. Только с тебя причитается!
– Да что ты, дядя Евдоким, я и так у тебя в долгу!
– Э, нет, тот долг я не считаю, любой бы так поступил! А вот за это… неси для начала два банчика спирта! А я к Авдотье схожу, с ней и пойдём к батарейцу.
Подвыпившие старики понимающе закивали головами. Роман заметил, что Сизова не называли командиром: то Фёдором, то батарейцем… «Интересно, как же его называли до командования дружиной, когда он был станичным атаманом?» – почему-то задумался Роман…
Прибежав обратно домой, он обратился к хозяйке, удивлённой его суете.
– Евдокия Матвеевна! Выдайте мне для дела два банчика китайского спирта и позовите срочно домой Фёдора Григорьевича!
– А что случилось! Зачем? А спирт тебе для чего, это не он ли тебя подослал? – заподозрила Евдокия.
– Нет, говорю, для дела важного! Важного для меня и для вас!
Выдав Роману спирт, хозяйка направилась на гульбище звать мужа. А обрадованный Федорахин, как мальчишка, побежал вновь искать Евдоху.
И вот к дому Сизовых они подошли уже втроём – Роман, Евдоха и тётка Авдотья. Казачка Авдотья овдовела ещё во времена русско-китайского конфликта 1901 года. Она занималась самогоноварением и виноделием, продуктами которого иногда рассчитывалась за мужские рабочие руки. К ней часто захаживали и останавливались приезжие казаки, а местные прибегали к её услугам по сватовству. Можно сказать, что это была здешняя «весёлая вдова»… Являясь военным сословием, казаки гораздо чаще других категорий российского населения гибли, в том числе и в расцвете лет, оставляя вдовами молодых женщин. Казачье общество относилось к ним с пониманием. Им многое прощалось, позволялось и не осуждалось. Да и в целом казачки были гораздо свободнее и раскованнее крестьянок. Ведь им иногда приходилось браться за оружие и отстаивать свой очаг наравне с казаками. А порой, когда мужья бывали в походах, жены стояли на охране окраин. Вся забота о хозяйстве и обороне станицы в такие времена полностью ложилась на женские плечи…
…Как только вошли в дом, Евдоха сразу же с порога, без предисловий и лишних присказок огорошил хозяина:
– Вот, Фёдор, сватать к тебе пришли!
– Ты?! За кого! – удивляясь, но всё же смотря на Романа, спросил батареец.
– Вот за этого молодца! – толкнул Евдоха вперёд Федорахина.
– А ежели я скажу, что ещё не время?
– Продешевишь, Фёдор! – вступила в разговор Авдотья. – Девке уж двадцать первый годок идёт. Ещё немного, и никто не возьмёт.