– На основании данных мне полномочий прошу сдать оружие и следовать со мной на станцию! – вежливо приказал Федорахин.
Подъесаул протянул ему свой маузер, отстегнул и отдал шашку. Приказал то же сделать и своим подчинённым. Затем, уже по дороге, спросил:
– Может, всё же объясните, поручик, за что нас разоружили и ведёте на станцию?
– За грабежи, за изнасилования, за поджоги и убийства мирного населения! Достаточно? – со злобной усмешкой спросил Роман.
– Мирного? Вы, каппелевцы, пришли сюда не так давно и наших дел совсем не знаете! И не знаете, какая это сволочь – партизаны! И не знаете, что они творят! Поэтому, если не помогаете с ними бороться, так уж не лезьте в наши дела! В этом посёлке, между прочим, каждый второй партизан! А атаман их пособник! Я его на площади, суку, публично выпорол! А если для меня всё благополучно кончится, ты, поручик, ещё отвечать будешь!
– Всё кончится для тебя, подъесаул, я думаю, по законам военного времени!
Но Роман не успел договорить. Подъехал всё слышавший Маслаков и вставил своё слово в разговор офицеров:
– Пётр Максимыч зовут атамана. Я его знаю, какой же он пособник партизанам?! У него сыны и зять у Семёнова как раз воюют с партизанами!
– А что же он мне шарики вкручивал?! Я его три раза спрашивал: покажи дома, где партизаны живут, а он заладил, что нет у нас партизан и всё тут! А мне доподлинно известно, что есть! Пришлось публично выпороть этого вашего праведника, да самим заняться дознанием насчёт партизан, а это всегда худо! Вот так!
– Атамана пороть? Да где ж это видано? Да и молод ты ещё супротив Петра Максимыча, в дети ему годишься, щенок! – гневно кипятился Панкрат Филипович.
– Ты как с офицером разговариваешь? – вдруг крикнул подъесаул. – Жидам продался, старый хрыч?
– Ты мне не офицер…
Договорить Маслаков не успел. Подъесаул вдруг откуда-то из-под гимнастёрки выхватил кинжал и прыгнул на вахмистра. Но Роман среагировал так же мгновенно! Он с самого начала ареста ожидал чего-то подобного и, выхватив шашку, молниеносно нанёс нападавшему удар плашмя по руке с кинжалом. Кинжал выпал, после чего подъесаулу связали за спиной руки. А Панкрат Филиппович, растрогавшись, поблагодарил Федорахина.
К приведённым на станцию семёновским карателям вышли Смолин и штабс-капитан Вандзяк.
– Что, разбойник, сколько своих земляков в партизаны отправил да по миру пустил?! Ведь ты же и есть партизанский пособник! Ты их дома сжигаешь, порешь, а они потом в партизаны уходят, потому что им идти больше некуда, кроме как тебе же мстить!
– Я жидам отчёта в своих действиях не даю! – заявил командир карателей и плюнул Смолину в лицо. Вандзяк несколько раз выстрелил в живот подъесаулу.
– Зачем так грязно, капитан? Я его хотел лично атаману представить! – грустно проговорил генерал, вытирая плевок. И, недовольно обратясь к Роману, сказал:
– В следующий раз, поручик, этих ко мне не приводить, я же дал вам полномочия! Разбойников вешать на месте! Если и арестовывать-судить, то только штаб-офицеров, начиная с полковников! Кто из этих участвовал в бесчинствах? – указал он рукой на стоявших казаков.
Те молчали.
– Кто желает искупить свою вину перед мирным населением, защитив его как от партизан, так и от карателей и от наступающей Красной армии? Шаг вперёд!
Шагнули все.
– Всё, поручик, принимайте их к себе! – отрубил генерал.
Роман подозвал Панкрата Филипповича и приказал тому, пройдя перед строем бывших карателей, выбрать, кого взять, а кого нет. Вахмистр отобрал человек пятнадцать, остальных посоветовал не брать, о чём Роман доложил генералу. Смолин приказал комендантской команде отослать неотобранных в пункт, контролируемый семёновцами.
Позже у Федорахина был ещё инцидент с задержанием полковника, спешившего пересечь китайскую границу. Полковник отказался предъявить документы на свой багаж, который везли на нескольких подводах. Показать содержимое багажа тоже воспротивился. А после того как Федорахин предложил ему проехать на станцию Оловянную, вдруг выхватил пистолет и выстрелил себе в рот. Роман со своими подчинёнными нашли в его обозе золотые коронки, часы, браслеты, кольца и кокаин.
Вскоре начались тяжёлые затяжные бои. Хотя генерал и обещал, что эскадрон Романа будет действовать только для поддержания порядка, их все равно бросили и против наступающей Красной армии или армии ДВР, что было одно и то же. Отряд понёс потери. Но произошло то, что полностью изменило сознание Романа и его подчинённых. В конце сентября Панкрат Филиппович весь эскадрон приглашал на свадьбу своего сына. И вот неожиданно в один из дней из станицы Озёрной прискакал нарочный и сообщил такое, что у Романа стали волосы дыбом. Подняв весь эскадрон по тревоге, он поскакал в Озёрную. По приезде в станицу им предстала страшная картина. Дома всех дружинников местной самоохраны были сожжены! Жёны и дети уведены партизанами. Что касается семьи Маслакова, то как раз на их беду младший сын-жених был дома, и приехавший на свою беду старший сын-подъесаул тоже был там! Оба офицера висели на собственном сожжённом подворье с вырезанными лампасами на ногах и вбитыми в плечи гвоздями, по количеству звёзд. Невестка была изнасилована и приколота штыком к обгоревшему плетню, жена была убита выстрелом в упор, видимо, пыталась прикрыть своих сыновей руками. Так и умерла, раскинув руки возле своих детей…
Федорахин хотел отстранить вахмистра от должности, но тот, заплакав, отказался. Ярость охватила бойцов Федорахина. Чувство мести не покидало и самого Романа теперь уже до конца войны. Вспоминал ли он тогда слова о зверской жестокости партизан арестованного им подъесаула – об этом доподлинно неизвестно…
Вскоре случай отомстить красным партизанам не заставил себя долго ждать. Посланные в разъезд казаки сообщили о передвижении вдоль берега реки Ингоды какого-то отряда. Высланный в разведку Фарид Валинуров сообщил о красных бантах на фуражках. И Федорахин, пользуясь утренним туманом, атаковал красный отряд. Прижатые к реке партизаны сопротивлялись недолго. Большая часть их была перебита, меньшая сдалась. Увидев среди пленных женщин, Коломиец было предложил поразвлечься с ними, прежде чем пускать в расход, но Роман так свирепо на него глянул, замахнувшись нагайкой:
– Кобелировать с красными?!
Но Коломиец, ловко увернувшись, отскочил на безопасное расстояние. Роман, обойдя пленных, ткнул пальцем в двоих, чем-то интуитивно ему не понравившихся:
– Ты! И ты – шаг вперёд! Я знаю, вы оба коммунисты! Комиссары! Этих повесить! – махнул рукой казакам из станицы Озёрной.
Отобрав самого молодого, ровесника Аристарха, громко сказал Валинурову:
– Этого утопи!
И тихо добавил, так чтоб слышал один разведчик:
– Доведи до реки и дай коленом под зад! Аристарх, всех остальных под пулемёт! Стреляй, пока лента не кончится! В мёртвых стреляй!
В стороне, куда Фарид Валинуров увёл юношу-партизана, треснул сухой выстрел. Вернувшийся вскоре Фарид на вопрос Романа ответил, что пристрелил и этого красного при попытке к бегству:
– Зачем ему жить, если эти умерли? – махнул он в сторону расстрелянных.
Заняв приисковый посёлок и не найдя в домах мужчин, Федорахин приказал сжечь весь прииск. На ругательства и посылаемые проклятия женщин и стариков ответил:
– Ваши мужья у нас не только дома жгут, они землю у нас под ногами зажгли!
Земля действительно горела у белогвардейцев под ногами. Всё ближе и ближе они отходили к границе. Из одной из отступающих вместе со вторым корпусом семёновских частей Романа окликнул офицер, в котором поручик узнал младшего брата Ульяны. Тот сообщил, что отец распустил дружину. Кто захотел, подались вместе с ним за реку Аргунь[72], кто осел в Бакалейках, а кто поехал с отцом в Трёхречье. Успокоил Романа, рассказав, что с Ульяной всё в порядке, что она ждёт его там же, в Трёхречье…
Вот настал и последний день пребывания на родной земле. Последовав примеру тестя, Федорахин обратился к своим подчинённым с предложением самим сделать свой выбор: мыкаться на чужбине или тем, кому можно рассчитывать на снисхождение большевиков, остаться дома. Часть казаков и солдат, действительно, не захотели отступать и, попрощавшись, повернули назад. С Романом опять осталось около десяти человек, как и во время ледяного похода. Он видел, как собиравшиеся идти на чужбину бойцы клали, заворачивая в тряпку, по горсти родной мёрзлой земли. Он тоже сделал это… Последний день на Русской земле выдался холодным, с колючим ветром и то начинающейся, то затихающей метелью.
«Неласково провожает нас Родина, – подумал Роман. – Ничего не поделаешь, побеждённых никто не любит! Даже природа».
Прошли последнюю станцию 86-й разъезд. Шли медленно, под прикрытием так же медленно двигающегося дымящего бронепоезда. Коней вели в поводу, хоть напоследок желая облегчить жизнь своим четвероногим боевым товарищам. Верхом ехал только Панкрат Филиппыч. Сломленный горем старик стал совсем плох. Роман разглядывал идущих: вот идёт седовласый полковник, справа от него капитан с перевязанной головой, позади них, еле передвигая ноги, понуро бредут два немолодых унтер-офицера. «Видимо, семьи остались в России…» В это время поравнялись с высокой сопкой, поросшей густым кустарником.
«Вот так же, под Алапаевском, когда-то и я сидел в засаде, подорвав железнодорожный путь перед отступающими белогвардейцами! Надо бы бронепоезду дать по этим кустам залп-другой».
И как бы отвечая мыслям Романа, раздался нестройный залп, но со стороны сопки. Один, другой, третий… Упал седовласый полковник. Рухнул, как подрубленный дуб, прапорщик. И самое печальное, что могло произойти: медленно стал сползать с коня вахмистр Маслаков. Его сейчас же подхватили на руки подскочившие Шевчук с Коломийцем. В это время прогремели орудия с бронепоезда, по кустам сопки ударила шрапнель, и обстрел прекратился.
– Не надо, ребята! – слабым голосом попросил Панкрат Филиппыч. Бок его бекеши окрасился в красный цвет. Глазами он поманил к себе Романа. Ткнул себя пальцем в живот: