– Да уж… – Солоп продолжал измерять шагами пол. – Мне комкорпуса приказал: лобовой атакой взять острова. Наступали каждый день, поддержка была, но, черт возьми, много ли вреда нанесет артиллерия, если острова сплошь из камня? Танки вплотную подходили, лед крепкий, а толку-то? Ваши стрелки пехоту отсекали и начинали машины по одной сжигать, после таких потерь танкисты старались близко не подползать, стреляли издали.
– О! Капитан, – пленный оживился, в уголках губ промелькнула едва заметная ухмылка, – раз уж ты там был, скажи, пожалуйста, что произошло днем шестого марта? Вы тогда нас с острова практически выбили. Светило нам по льду отступать, но вдруг ваша авиация помогла: стала куда-то в глубь острова бомбы метать, мы под ее прикрытием практически без потерь отошли. Что за щедрость такая?
– Да, черт их побери, – Петр Тихонович махнул рукой, – летчики не рассмотрели с воздуха, а им, видимо, не сообщили, что мы уже ваши позиции прорвали. В тот раз к штурму хорошо подготовились. Высокое начальство из Москвы прибыло, наш комфронта решил по всем правилам наступать. Соседнюю 37-ю мотострелковую хорошо усилили, и нам немного легких танков досталось. Артиллерия мощно отработала, прямо на загляденье. Но когда в атаку пошли, мою первую роту ваши пулеметчики прижали, голову не поднять. Ты, небось, и молотил в нас.
Пленный пожал плечами:
– Может быть. К этому времени Тойво тяжело ранили, я сам за пулемет лег.
Сев за стол, комбат продолжил:
– Пришлось третью роту вводить, благодаря ей к полудню подошли к острову и захватили часть территории, до второй линии окопов. Я запросил у комбрига артподдержку. Наши вам и влепили, камни, как пушинки, в небо взлетали. Роты снова в атаку поднялись, всё как по маслу, финны отступают. Еще чуть-чуть – и побегут. Вижу, самолеты подлетают. Только успел подумать, как же всё хорошо получается, словно сам себя сглазил. Давай сталинские соколы моих бойцов обстреливать. У меня глаза чуть на лоб не вылезли от неожиданности. Начинаю со штабом связываться, никак не получается. То ли провод порвался, то ли перебило его. Нервничаю жутко, там бойцы гибнут, а я ничего поделать не могу. Вдруг какие-то люди в маскхалатах на КП батальона вваливаются. – Солоп улыбнулся. – Один из прибывших командира батальона спросил, так я чуть по матушке не послал, не до гостей сейчас. А потом вижу: ворот маскхалата немного отошел, а под ним звезда маршальская. Чуть не поседел во всех местах, даже самых неприличных. Холодно было, а пот прошиб. Маршал Кулик собственной персоной, да еще и прокурор корпуса при нем. Ну всё, думаю, хана мне. Но Кулик быстро в суть дела вошел, приказал своему радисту немедленно связаться с авиаторами и перенести удар севернее.
– Мы к этому времени приказ на отход получили и вышли, остался только арьергард, – вставил замечание пленный.
– Когда мои бойцы дальше двинулись и стало понятно, что остров скоро будет наш, маршал лично мне руку пожал и ушел с сопровождающими. Мы к вечеру полностью все очистили и закрепились на случай вашей контратаки.
– А нам приказали готовиться к ней, но потом отменили, так как потери были большие. Отступили северо-восточнее, на новые позиции. Там и встретили окончание войны.
– Да и у нас в тот день почти четыре сотни убитых и раненых. Четыре танка утопили, семь ваши артиллеристы подбили. Я рапорт комбригу писал, поэтому цифры помню. Но и трофеи были хорошие, одних пулеметов более трех десятков. Твой, наверное, тоже был. – Солоп озорным взглядом окинул Семена.
– Нет, – улыбнулся тот, – я свой вынес. Мне за это уже после войны капрала присвоили. Последний день запомнился массовой стрельбой. Целых две ленты в вашу сторону выпустил, ну и от вас прилетело, лес ходуном ходил. Снаряды, мины, пули – как будто апокалипсис. И все в белый свет как в копеечку. У нас всего один раненый был, да и то отлетевшей от дерева щепкой лицо расцарапало.
– А с двенадцати ноль-ноль такая тишина наступила, – подхватил Солоп, – слышно было, как снежинка на землю ложится.
– Это точно, – вздохнул пленный. – Нас потом демобилизовали. Территория, где Веикко жил, к Советскому Союзу отходила. Я ему помогал вещи собирать и семью перевозить, дом он напоследок поджег. Плакал сильно, переживал, что столько труда и всё насмарку. Там же его корни, могилы предков остались, с собой-то не заберешь. Около Наантали, на западе, правительство выделило Веикко кусок земли, я снова при нем работником остался. Идти всё равно было некуда, но вас после этого еще больше возненавидел. Мало того, что свою страну загубили, зачем было в другие лезть?
– Не твое собачье дело, – вмешался молчавший на протяжении всего диалога Гаврилов.
– Конечно, не мое, – согласился пленный, – твое, видимо.
– Тихо, успокоились оба! – Солоп в очередной раз пристукнул ладонью по столу. – Всё, повспоминали минувшие дни – и хватит. Как у немцев-то оказался?
– Уже к весне этого года и слепому было ясно, что у Сталина с Гитлером разлад наметился. Оно и понятно, двум змеям в банке не ужиться. Поползли слухи о скорой войне. Это только вы очевидного не замечали. Я в первый день нашего наступления, вечером двадцать второго числа, некоторых пленных опрашивал. Они рассказывали, что накануне, в субботу, лекцию слушали о планах английских империалистов напасть на СССР и о том, что немецкие войска – это всего лишь отвлекающий маневр Адольфа Гитлера перед броском за Ла-Манш. Как можно было верить в подобный бред и не замечать происходящего? Но не суть, когда стало ясно, что война – дело ближайшего времени, рассказал я Веикко о своем желании попасть в Россию, пусть даже на броне немецкого танка. Он похлопотал перед нашим военным командованием, те тоже в стороне не остались, и пошло-поехало. К тому же Финляндия с Германией крепко дружили, впрочем, как и Советский Союз, поэтому финская молодежь активно учила немецкий язык. Веикко мечтал отправить старшего сына в Берлинский университет, поэтому нанял репетитора, который приходил три раза в неделю. Вечером всё равно работы почти нет, вот хозяин меня тоже на эти занятия пристроил. Так что через год я вполне сносно мог общаться на немецком. В общем, совместными усилиями всех знакомых и незнакомых мне людей забросила меня судьба в третью танковую. Им как раз в разведывательный батальон был нужен человек, знающий русский язык. Мой бывший командир дивизии хорошие рекомендации выдал, не забыл, кстати, про тот бой за Максимансаари написать. Может быть, это тоже повлияло. Взяли меня без особых трудностей, звание капральское сохранили, новую форму выдали. С коллективом сошелся быстро, успел и в лагерях побывать, и на учениях, где нас муштровали без конца. Как-то так, – подвел итог своего рассказа Винников. Шумно выдохнул, хлопнул себя по коленям: – Всё, капитан, выложил как на духу, теперь можешь спрашивать. Юлить не буду.
– Что ж ты, тварь, Родину-мать свою предал? – Гаврилов встал из-за стола, подошел к пленному и внимательно посмотрел на него: – Почему подстилкой фрицевской стал?
Мужчина вскочил с полена, в его глазах сверкали молнии.
– Родину? Родину?! – вскричал он, багровея от гнева. – Вот это чудовище, которое превратило меня в животное? Лишило детства, юности, выбросило на улицу, сделало сиротой и убило всех, кого я знал и любил?! А потом годами издевалась, требуя слепого повиновения, превращая в забитого запуганного раба. Ты об этой Родине, комиссар? С чего это вдруг ты и тебе подобные решили, что они и есть моя Родина? Вы превратили огромную страну в ад, уничтожив цвет нации, паразитируя на бесплатной работе миллионов заключенных, лишили крестьян вековой способности работать на земле, загнав их в колхозы с кабальными условиями! Теперь гордитесь этим? А ради чего? Ты можешь ответить, ради чего вы это сделали? – Пленный с ненавистью смотрел на комиссара, который вытащил из кобуры пистолет и сейчас нервно сжимал его рукоятку, не отрывая взгляда от противника.
– Ну-ка, быстро успокоились! – в свою очередь заорал Солоп и со всей силы ударил рукой по столу. – Семеныч, отойди от него и сядь на место! Я приказываю!
Гаврилов бросил злой взгляд на комбата и сделал шаг назад.
– Если эта гнида не прекратит оскорблять мою страну, пристрелю, – в сердцах сказал он, усаживаясь на свое место и положив оружие перед собой.
– Наругаетесь еще. – Петр Тихонович кивнул в сторону пленного: – А ты чего вскочил? Садись. Теперь я буду вопросы задавать. В какой части служишь? Цели и задачи?
– Хорошо. – Винников уселся на полено. Со всей силы втянул ноздрями воздух, успокаиваясь. – Капитан, говорил же тебе в самом начале: или переводчика нормального найди, или сам научись документы читать. Пригодится.
– Не умничай, – подал голос комиссар, но пленный проигнорировал этот выпад.
– Служу в третьей танковой дивизии, разведывательный батальон. Воинское звание: унтер-лейтенант, неделю назад погоны получил.
– А чего не лейтенант или капитан? – язвительно вмешался Гаврилов.
– Так у нас в армии другие принципы, – Семен усмехнулся, – звания дают за заслуги, а не за то, как ты яростно задницу начальнику вылизываешь.
– Ах ты, падла! – подскочил комиссар.
– Сядь на место! – приструнил его Солоп. – Еще слово – и выйдешь наружу. Не мешай допрашивать военнопленного!
– Понял, извини. – Гаврилов уселся, продолжая ерзать на месте.
– Какую задачу выполняют дивизия и разведбат?
– Дивизия после переправы через Березину должна рывком, не отвлекаясь на добивание противника, проскочить до рубежа Жлобин – Рогачев, форсировать Днепр и закрепиться на плацдарме, дожидаясь подхода основных сил. – Пленный говорил спокойно-деловым голосом ведающего человека. – Моя группа имела задачу обследовать территорию южнее и восточнее Глуска с целью уточнения обстановки и выявления противника. У командования нет четкого представления о силах Красной армии в этих местах, поэтому нужно выяснить, имеется ли потенциальная угроза правому флангу. Тем более что в тылу еще находятся окруженные советские дивизии, чей разгром не завершен. Также массы разрозненных военнослужащих, гражданские беженц