ы и советские руководящие кадры пытаются выйти в советский тыл. А это уже вторая задача группы – задерживать служащих Красной армии, советских чиновников, разоружать и отправлять в лагеря, для дальнейшей фильтрации. Всех беженцев разворачивать и под угрозой применения оружия заставлять возвращаться домой. Еще вопросы будут?
– Какие потери дивизии?
– Ну, капитан, как унтер может располагать такими данными? Шутишь? – снова улыбнулся пленный. – Навскидку – не очень большие. Несколько раз попадали в серьезные бои, но по-настоящему опасного положения не было, темпы наступления выдерживаются. Иногда ваши окруженцы нападают на тылы, но пока всё в норме. С топливом, боеприпасами, ремонтной базой проблем нет.
– Много таких групп катается по этому району?
– Достаточно. Около десятка. Каждая имеет схожие задачи. Приказ на рейд выдается индивидуально.
– Где расположен штаб дивизии?
– В Бобруйске. Прямо в крепости.
– Что скажешь о нашей армии? Твои впечатления?
– Честно? – Винников внимательно посмотрел на командира батальона. – Мнение двоякое. За эти дни насмотрелся всякого. От героизма до откровенного предательства. Пока одни стоят насмерть, другие пачками сдаются в плен. И не просто сдаются – тут же выдают командиров, комиссаров и евреев. Даже упрашивать не надо. Пожалуй, это самое противное из того, что происходит. Командование у вас откровенно плохое. Недальновидное, я бы сказал. Видимо, прав был Геббельс с компанией: всех грамотных вы погубили, оставив одних бездарей. Эти вам дров наломают. Не скажу, что мы всегда воюем грамотно, тоже ошибок хватает. Но с вами не сравнить. Поэтому, думаю, война будет кровавой, но недолгой. Скорее всего, к осени вермахт возьмет Москву.
– Лично ты чем потом займешься? – Солоп навис над столом, глядя пленному в глаза. – Если выживешь.
– Если выживу? – Тот ненадолго задумался. – Знаешь, капитан, немцы для меня всего лишь оружие. После окончания войны, скорее всего, покину службу. Не мое это, хочу трудиться на земле и честно зарабатывать на хлеб. А из личного… – Семен вздохнул, решая, стоит ли выдавать сокровенные желания, о которых думал многие годы, лежа на деревянных нарах, пробираясь через леса или стреляя в таких же русских, как сам, парней.
Потом махнул рукой:
– Есть у меня там, в Москве, несколько важных дел. Хочу в архивах покопаться, узнать, кто и за что убил моих родителей и где они похоронены. Наверняка что-то должно быть. Поклониться им хочу, почтить. Могилку Танечки надо поправить – поди, совсем заросла. Памятник ей поставлю, каменный, с ангелочком. Пожалуй, это то, что хочу сделать для себя. Может, после этого обрету хоть какой-то покой внутри. Из глобального? Хочу поскорее убрать это чучело из мавзолея, выбросить на ближайшую помойку. А усатого судить всем миром и повесить за преступления, которые он совершил. Очень хочется при этом увидеть, как многие из вас в воздухе переобуваться начнут: мы ничего не знали, не видели, это все он с дружками. Может, хоть тогда короста с глаз спадет, люди поймут, что хуже, чем раньше, уже не будет, по-новому жизнь начнут строить.
Иван вздрогнул от неожиданно раздавшихся выстрелов. Оторопело посмотрел на Гаврилова, который, вскочив, посылал пулю за пулей в корчившегося в агонии человека.
– Ты что творишь, придурок?! – Солоп схватился за голову. – Он же военнопленный! Я после допроса обязан его в штаб фронта отправить! Ты представляешь, что сейчас будет?
– Так, – железный голос комиссара резанул по ушам, – слушайте меня оба, ты, – он ткнул пальцем в Ивана, – и ты, – палец уперся комбату в грудь. – Только что, при полном вашем попустительстве, за оскорбление советской власти и лично вождей нашей страны товарища Ленина и товарища Сталина мною был расстрелян беглый белогвардейский прихвостень, служащий фашистам. Не велика потеря. А теперь забудьте всё, что он здесь говорил. Революция – величайшее событие в истории нашей страны. Благодаря ей у нас есть возможность создать свою, новую историю, которая покажет будущему поколению наши идеалы, за которые погибли тысячи людей. И как мы ее напишем, так нам и будут верить потомки. Пусть для кого-то она будет казаться мифом, но именно из таких легенд формируется будущее сознание страны, ее идеология. Понятно, Смолин? – Гаврилов бросил грозный взгляд на Ивана. – Если хоть малейший слушок пойдет по батальону, если хоть одна живая душа узнает, что тут произошло, я тебя лично, по закону военного времени, поставлю к стенке. Доходчиво объяснил?
– Так точно, товарищ комиссар. – Иван вытянулся по стойке смирно.
– Пошел вон! – зло крикнул Солоп внезапно объявившемуся в палатке Демину, прибежавшему на звук выстрелов. – Я же приказал сюда не входить!
Переводчик, бросив испуганный взгляд на убитого, поспешил ретироваться.
– Уши они развесили, – не унимался Гаврилов, – папка с мамкой, сестренка, загубленное детство. Чуть на слезу не прошибло. Я тоже прошел через сиротство и постоянный голод. В тридцатые собственными глазами видел, как людей и собак жрут. Месяц мышей на полях ловил и ел. Кто этот голод устроил? Такие вот, как этот фриц, саботажники, враги трудового народа. Это их потом сажали и расстреливали, когда руки добрались. А кто меня спас? Советская власть и спасла! Не бросила, не забыла! И не просто спасла, в люди вывела. Накормила, напоила, выучила. Да я теперь этой власти по гроб благодарен! И лично товарищу Сталину, который рассмотрел творящийся беспредел по отношению к простым людям и приказал навести порядок. Поэтому так, Петя, – комиссар повернул голову в сторону комбата, – напишешь, что немца, да-да, именно немца, допросить не успели. Был убит при попытке бегства. А тебе, боец, ставлю задачу, – Гаврилов повернулся к Ивану и кивнул в сторону лежащего тела, – эту гниду прикопаешь в лесочке. Только напарника себе возьми и отнесите подальше, чтобы ни запаха, ни следа не осталось. Понятно?
– Так точно, товарищ комиссар!
– Если понятно, то выполняй!
Иван козырнул и выскочил из шалаша, глубоко вдохнул свежий воздух, свободный от пороховых газов и запаха крови. В это не хотелось верить, но подсознательно молодой человек понимал, что всё, о чем говорил пленный, – это правда, прочувствованная на собственной шкуре. Не успел отойти и пару шагов, как подскочил переводчик:
– Что там у вас случилось?
– Да так, – Иван вспомнил предостережение Гаврилова, – немец пытался сбежать, комиссар его и ухлопал.
– Ого! – Демин удивленно хлопнул глазами. – А с виду дрищ дрищом.
– Товарищ политрук, поможете прикопать его в лесу?
– Ты не охренел ли, Смолин? – Переводчик удивленно взглянул на солдата. – Может, тебе еще спирта налить? Мне от штаба отходить не велено, иначе Солоп на гауптвахту отправит, возьми кого-нибудь другого.
Иван выругался и пошел в сторону своего шалаша, может, еще не все разбежались по заданиям. Настроение было плохое, сейчас на глазах ни за что ни про что убили безоружного человека. Пусть и врага, но ведь безоружного. Эта картина не укладывалась в собственном представлении о морали.
Подходя к расположению взвода, Иван увидел сидевшего Полещука. Тот сосредоточенно чистил автомат, прислонившись спиной к дереву.
– Сашка, – позвал Иван, – дело есть срочное, комбат приказал тебя разыскать.
– Что случилось? – Парень оторвался от оружия.
– Я ж сказал, надо в одном деле помочь, пойдем быстрее.
– Хорошо, сей момент. – Саша уверенными движениями быстро собрал автомат и поставил на предохранитель. – Ну вот, нормально почистить не дал, опять старшина ругаться будет.
– Не будет, – махнул рукой Иван, – скажешь, что приказ Солопа выполнял.
Когда Иван с Сашей вошли в палатку, комбат и комиссар, о чем-то яростно спорившие полушепотом, тут же замолчали.
– Товарищ капитан, нашел помощника, – отрапортовал Иван.
– Вот и славненько. – Гаврилов потер руки. – Полещук, помоги товарищу прикопать фашистского гада. Только унесите подальше, чтобы не вонял здесь.
Иван деловито забросил винтовку за спину, подошел к трупу и, стараясь не испачкаться в крови, подхватил его со спины под мышки.
– За ноги хватай и будем выносить, – кивнул он Сашке, побелевшее лицо которого выражало смесь недоумения со страхом.
– Ну, спасибо тебе, Ваня, другого найти не мог, – корил он друга по дороге.
– Скажи кого? – парировал тот. – Зато старшина орать не будет, только бы форму не испачкать.
– Тяжелый какой, – пыхтел Сашка, – вроде метр с кепкой, кожа да кости, а будто слона тащим.
– Мертвые всегда больше живых весят, – тяжело дыша, ответил Иван, протискиваясь спиной между деревьями.
Так, переговариваясь, ребята отошли от лагеря метров на триста.
– Может, хватит? – Сашка остановился, вытер рукавом струящийся по лицу пот. Иван кивнул, соглашаясь.
Отдышавшись, друзья саперными лопатками выкопали яму. Копалось легко, стоило только отбросить дерн, дальше начинался желтый песок. Углубившись почти на метр, Иван выпрямился и положил инструмент на край могилы.
– Достаточно, давай хоронить.
Подтащив тело Винникова к могиле, его опустили вниз, положив на спину прямо на песок.
– Смотри, какой ладный ремень на штанах, себе возьму. – Саша, стараясь не наступить на убитого, прыгнул в яму и принялся расстегивать пряжку.
– Да брось ты, – попытался остановить его Иван, – нельзя у мертвых вещи забирать, грех это.
– Не смеши, всё равно скоро сгниет, а так еще мне послужит. – Полещук плотно свернул снятую вещь, сунул в карман и выбрался из могилы.
– Погоди, не засыпай пока. – Иван прошелся по лесу, выискивая подходящую ель. Срубив лопаткой несколько веток, вернулся обратно.
– Не могу песок прямо на лицо бросать, некрасиво это, надо прикрыть, – сказал он, словно оправдываясь.
– Понятно, – поддержал его Саша.
Быстро засыпав могилу и уложив сверху дерн, чтобы спрятать следы захоронения, бойцы поднялись – пора было возвращаться обратно.
– Ты иди, я немного подправлю и догоню. – Иван решил задержаться, в голове созрела идея, которую он хотел воплотить.