– Виноват, товарищ капитан. – Евгений опустил голову.
– Виноват? – взревел Солоп. – Да ты, полудурок, своим остатком мозга понимаешь, что натворил? Собственными руками, вместо того чтобы уничтожить солдат врага, имея для этого потрясающую возможность, вдруг отдал им целую гранату! Да германцы просто обомлели от счастья! Едут себе спокойно, разговаривают. Вдруг из кустов выбегает боец Красной армии, дарит подарок и убегает обратно. Ты можешь представить их чувства? Как ты думаешь, дубина, они так же поступят? Нет, они этой же гранатой убьют наших солдат, твоих товарищей. И эта кровь будет на твоей совести, Чумаков! Потому что, Чумаков, ты повел себя как пособник врага. И по законам военного времени я должен расстрелять тебя перед строем, как на этом настаивает комиссар батальона. Ты это понимаешь? Тебя, недоумка, уже затребовал к себе особый отдел! Думаешь, они тебя по головке гладить будут? Нет, дорогой мой, ты совершил тяжелое преступление, за которое должен заплатить по полной.
Конечно, особиста комбат сегодня еще не видел, да и комиссар попросил особо не кричать на своего любимчика – дескать, на первый раз простим. Но и оставлять проступок солдата безнаказанным Солоп не собирался. Минут десять, матерясь так, что у берез от стыда свернулись листья, он описывал предстоящие «прелести» работы особого отдела с Чумаковым – от ареста до предстоящей могилы.
– Чего сопли распустил? – не унимался комбат, увидев набежавшую слезу на лице красного, как вареный рак, Евгения. – Как гадить своим, так ума хватило? А отвечать за свой поступок – что, кишка тонка?
– Простите меня, товарищ капитан, – всхлипнул Женя, – растерялся сильно. Но я исправлюсь, обязательно искуплю вину. Не расстреливайте меня, пожалуйста.
– Скройся с глаз моих! – рявкнул Солоп. – И сегодня вечером лично доложишь мне порядок работы с гранатами. И не дай бог хоть где-то запнешься! Понятно?
– Так точно. – Евгений козырнул и, развернувшись, поспешил ретироваться от разъяренного комбата.
– Что-то ты разошелся, Петр Тихонович. – К Солопу подошел комиссар, слушавший разговор, стоя поодаль, чтобы в случае чего вмешаться. – Парнишка стоял краснее институтки, увидевшей голого мужика. Зачем ты его до слез довел? Мог бы спокойнее быть.
– Не чеши мне мозг, Семеныч, – выругался комбат, – это нам еще повезло, что немцы никого не ухлопали. А то сейчас мы с тобой имели бы бледный вид и мокрые кальсоны, общаясь с особистом.
– Подумаешь, с кем не бывает. – Комиссар вытащил сигарету, затем протянул пачку Солопу. – Первый бой у солдата, растерялся. Всё обошлось, вот и славненько, а ты его до свекольного состояния довел.
– Ничего страшного, будет урок на будущее. – Комбат закурил, успокаиваясь. – Мы с тобой для наших бойцов папка и мамка. Поэтому обязаны их сберечь от глупых смертей. Сам видишь, впереди боев еще столько будет, на всех нас хватит. Ладно, – он махнул рукой, – пошли в палатку, скоро сеанс связи с Гудковым. Что-то он в последнее время не в духе. Видимо, сейчас моя очередь побыть институткой.
Солоп докурил, затоптал ногой окурок и направился к поджидающему его на входе связисту.
Глава 8
– Смотрите, гуляет! – удивленно сказал Гришка, показывая на черно-белого кота, который спокойно сидел около кухни, ожидая, не перепадет ли случайно что-нибудь вкусное. Греющееся под жарким солнечным лучом, которому удалось пробиться сквозь ветви разлапистой сосны, животное лениво бросало пренебрежительные взгляды желтых глаз на проходивших мимо солдат, видимо, не особо рассчитывая на подачку от них.
– Ведь не боится так далеко от деревни отходить, – не переставал восхищаться животным Гришка, – могут же съесть волк или лиса, например.
– Да кому он нужен? – лениво ответил Федор. – Одним больше, одним меньше, никто и не заметит.
– Федька, а у тебя дома котяра есть? – любуясь животным, спросил Гриша.
– Есть, конечно, – хмыкнул тот, – только у нас кошка. Она мышей лучше любого кота ловит. Правда, раз в полгода котят приносит, но батя их быстро закапывает.
– Фу, живодер! – Гришка возмущенно посмотрел на друга.
– Почему сразу живодер? – не открывая зажмуренных глаз, ответил Федор. – Куда ж их девать-то? Солить про запас не будешь, а если бы не закапывал, то их столько бы расплодилось, шагу не ступить, попробуй прокормить такую свору. В деревне у каждого коты да кошки есть, иначе мыши с крысами одолеют, урожай сгрызут.
– Гришаня, – подал голос Иван, раскинувшись на теплой земле, – а у вас в Москве животных держат?
– Кто как, – уклончиво ответил тот, откинувшись спиной к мощному стволу. – У нас, например, кошка Боська есть, у верхних соседей собака, а у нижних только тараканы. Про остальных не знаю, в окна не заглядывал.
– Не понимаю, как кошка в квартире может жить? – потянулся Федор. – Стены каменные, мышей нет, ни погулять, ни кошака найти. Скукотища.
– Хорошо ей, – Гришка улыбнулся, – наша любимица семейная. Отец принес, когда котенком была. Однажды по пути домой зашел в магазин, а она на крыльце сидела, мяукала. Он руку протянул, Боська и прыгнула на ладонь. Замурчала, стала ласкаться. Видно же, что ничья, пропала бы – либо от голода издохла, либо собаки разорвали, а то и мальчишки могли прибить. Жалко стало, домой принес. Мама немного поворчала, но быстро успокоилась. Отец с Босей возился, мыл в ведерке, лучшие кусочки подкладывал. Она ему лаской и мурчанием отвечала. Мама, по-моему, даже немного ревновала отца к ней. – От приятных воспоминаний у Григория заблестели глаза, словно их коснулся лучик человеческого счастья. – Однажды летом дачу снимали за городом, под Химками. Отец хотел, чтобы мы с мамой свежим деревенским воздухом дышали, отдыхали от каменных стен и городского шума. Сам почти каждый день приезжал, хоть и далеко было от места службы. А ближе к осени учения начались, отец в лагеря уехал под Подольск, а мы стали в город собираться, как-никак учебный год на носу. И вдруг пропала Боська. Вышла, как обычно, утром во двор погулять и не вернулась. Мы с мамой всю деревню обошли, нет нигде нашей кошки.
– Невелика потеря, новую бы завели, и дело с концом, – махнул рукой Федор.
– Дуралей ты, – взглянул на него Иван, – это ж член семьи.
– Вот именно! – Гришка потянулся. – Искали мы ее, искали, а наутро у меня ангина сильная. В тот день холодный дождь шел, вот я и вымок, да еще и замерз. Мама за меня и к доктору, тот горло глянул, температуру измерил. Положили в больницу на две недели. Ангина гнойная оказалась, мог и помереть.
– Во-во, туда тебе и дорога, немощь городская, – незлобно рассмеялся Федя.
– Ой, дурак! – в ответ покачал головой Гришка. – Вскоре вернулся папа с учений. Я только из больницы, слабый совсем. Боси нет, кто ж ее искать-то будет? Да и времени прошло много. Мама видит, что папа из-за кошки очень расстроенный ходит, предложила съездить на птичий рынок, новую купить. Но отец сказал, что нашу найдет. На следующий день после работы поехал на дачу. Облазил там всё, с местными поговорил. Кто-то сказал, что видел похожую кошку, но не уверен, наша это была или нет. Отец сдаваться не стал, начал каждый день туда ездить. Пообещал местным мальчишкам за поимку мешок шоколадных конфет, а взрослым мужикам – ящик водки. Один раз даже увидел Босю, но она за это время одичала. Позвал ее, она голос узнала, стала осторожно к нему подходить, но тут соседка из дома вышла, дверью хлопнула, Бося тут же и убежала в траву. Отец искал, звал, но она больше не показалась.
– В итоге-то нашли? – заинтересованно спросил Иван. Ему хотелось сходить по нужде, но рассказ товарища заинтересовал.
– Батя понял, что кошка жива и прячется где-то неподалеку. Тогда он стал каждый день приносить еду и класть под крыльцо дома, туда, где ее миска стояла. Говорил, что целью было, чтобы Бося никуда не ушла из деревни и находилась где-нибудь поблизости. Так почти две недели и ходил. Вечером туда, а домой только под утро добирался. Поспит часок и на работу. Похудел сильно за это время, но не сдавался. Потом ему в части какой-то умелец соорудил ловушку. Прочную такую, из металлической проволоки. Зверь туда заходит, к миске с едой, а как до нее дотронется, срабатывает пружина и дверца закрывается. Принес отец эту ловушку, установил и через пару часов выловил нашу Боську. Она за это время совсем дикой стала. Полчаса шипела, билась о стенки, чуть всю конструкцию не разнесла. Испугалась сильно. Как успокоилась, отец ее в этой же в клетке домой принес. Когда выпустил, кошка сразу спряталась под кровать, несколько часов там просидела, потом вылезла, покушала, воды попила и на свою лежанку пошла. Двое суток спала.
– Намаялась, скотинка, – тяжело вздохнул Федор, тронутый рассказом друга.
– Ага, – кивнул Гришка, – но ничего, со временем в себя пришла. Теперь только с отцом спит. А если его нет, всю ночь у окна сидит, ждет. Как мама говорит, Бося только одного папу любит, а остальных терпит.
– Ванька, отойдем на пару слов. – К отдыхающим подошел Тимоха. Выглядел он очень взволнованным и напряженным.
– Сходил, мать его, до ветру, – поежился Иван, вставая. – Говори здесь, все свои. Кого нам стесняться?
– Пойдем, сказал! – настойчиво повторил свое приглашение друг.
Ваня, видя суровое лицо друга, не стал спорить, поднялся и пошел следом. Отойдя поближе к болоту, они остановились.
– Смотри, что ребята нашли. – Тимоха посмотрел по сторонам, нет ли еще кого-то поблизости, и сунул Ивану в руки сложенную пополам замусоленную школьную тетрадь.
– Что это? – спросил тот, небрежно пролистав исписанные листы.
– Сам глянь. – Тимофей продолжал вертеть головой, словно опасаясь, что рядом окажется кто-то посторонний, для которого не предназначался этот разговор.
Иван вздохнул и стал читать. Через несколько секунд по спине пробежал мерзкий неприятный холодок. Тетрадь представляла собой заполненный ровным красивым почерком сборник доносов. Действия, поступки, слова бойцов и командиров обрели здесь совсем другой смысл. Исказившись сквозь призму недоверия и подозрительности, они представляли собой то, с чем так нещадно боролись сотрудники НКВД и их уполномоченные, выкорчевывая с корнем всё, что хоть каким-то образом могло, по их мнению, навредить советскому строю. Созданная государственная репрессивная машина с легкостью перемалывала любого, попавшего в ее жернова. Построенная на недоверии к собственным гражданам, она легко превращала это в ненависть, пожирающую тело и души граждан, словно ненасытная химера. Порой нужно было одного заявления, да что там его, хватало и легкого намека – и всё, ломалась не только жизнь конкретного человека, но и коверкались судьбы многих окружающих его людей. До самой смерти клеймо «враг народа» преследовало и обладателя, и всю его семью, загоняя в сформированную касту бесправных, ненавидимых и унижаемых.