Генерал Потапов настаивает на том, чтобы теперь его войска срочно отступили за Десну к Чернигову, где уже ведет бои 21-я армия РККА, отступившая из Белоруссии, но ему отказывают. А когда, наконец-то, он получает разрешение на отход, становится слишком поздно, часть 5-й армии оказывается в окружении, из которого пришлось вырываться, бросив почти всю технику. Немцы доложили, что только в плен было взято 4600 солдат и офицеров Красной армии.
Ситуацию усугубляет частичное смешение друг с другом частей 5-й и 21-й армий, воюющих в одном и том же районе. Растет неразбериха, успешно сдобренная паникой, сказывается отсутствие единоначалия и знания штабами быстро меняющейся обстановки. Ослабевшие и изнуренные, понесшие огромные потери, практически не имея танков и противотанковых орудий, советские дивизии уже не в силах сдерживать напирающего с трех сторон противника.
Всё это время бойцы воздушно-десантного корпуса, несмотря на обещания самого Буденного, используются на разных участках фронта в различных армиях как обычная пехота, продолжая затыкать дыры в обороне. Тяжелые бои не прекращаются ни на день. У каждого человека есть свой предел стойкости, когда смерть уже не кажется таким страшным событием. И многие солдаты, выжатые до предела, переступили через него. Ряды защитников стремительно редеют.
Погибли командир роты Козел, взводный Луценко, в конце августа в районе Черкасс попал в плен сам командир бригады полковник Гудков Иван Потапович, разделив судьбу миллионов таких же несчастных солдат и офицеров Красной армии. Да и сама бригада уже была по численности меньше одного батальона.
Лица у Ивана и товарищей почернели от усталости, порохового дыма и грязи. О том, чтобы передохнуть, помыться и поесть досыта, не было и речи.
В самом начале сентября батальон Солопа срочно перебросили из-под села Старый Белоус, где он защищал западные подходы к Чернигову, на юго-восток от города. Там передовой отряд фашистов сумел беспрепятственно переправиться через Десну и захватить плацдарм в районе сел Подгорное, Пески и Выбли. По звукам, доносящимся с берега, было ясно, что гитлеровцы строят переправу. А значит, совсем скоро танки и мотопехота продолжат теснить отступающие советские части.
– Плацдарм удерживает 260-я пехотная дивизия, – докладывал Солоп в штаб корпуса, – та самая, с которой мы в Белоруссии сталкивались.
Командование Юго-Западного фронта, видя, что фитиль огромной пороховой бочки предстоящей катастрофы уже зажжен, не жалело сил, чтобы сбросить вражеских автоматчиков в реку, но атаки оказались бесполезными. Немцы, имея мощную артиллерийскую поддержку, рассеивали наступающие цепи, нанося им большой урон. Вскоре от роты Ивана осталось меньше трети бойцов.
– Смолин, – позвал его комбат, выскочивший из блиндажа, – есть для тебя задание. Нужно подобраться поближе к немецкому плацдарму и на какой-нибудь полянке выложить большую букву «Т», при этом, запомни, вертикальная палочка должна быть направлена на фрицев. Это будет сигнал для наших бомбардировщиков, которые вот-вот должны появиться и снести к чертям всё, что германцы сумели построить. Понятно?
– Так точно, – вытянулся Иван, – а из чего букву делать?
– Не нервируй меня, Смолин! – Было заметно, что Солоп сильно раздражен. – Сам придумай, вроде не первый день в армии. Главное, чтобы с высоты было заметно. Давай поторопись, времени в обрез.
Иван больше не стал задавать вопросов, понимая, что ни помощи, ни совета ждать не стоит. Поэтому быстро перелез через бруствер и, пригнувшись, побежал к лесу, принимая левее, чтобы случайно не нарваться на врага. Добравшись до деревьев, он на время остановился, прислушиваясь, словно дикий зверь, который стремится избежать опасности.
Постояв минутку и не услышав ничего подозрительного, кроме привычной, не прекращающейся сутками канонады, крадучись пошел вперед, сжавшись, словно пружина, готовая вырваться из рук от малейшего неосторожного движения. Заметив среди деревьев в сотне метров от себя желтый песок вражеских окопов, дальше идти не рискнул. Немного подумав, махнул рукой и снял рубаху. Помогая ножом, разорвал ее на куски, из которых, ползая на животе, соорудил требуемую букву, прикрепив ткань к земле небольшими срезанными из ивняка колышками.
«Надеюсь, летчики глазастые будут, заметят», – подумал, пробираясь обратно. Доложив о выполненном задании, Иван вернулся в свой окоп, думая, как выпросить у старшины новую рубаху.
Вскоре послышался гул тяжелого бомбардировщика. Какое-то время самолет кружил неподалеку, а затем улетел обратно, не сбросив ни одной бомбы.
– Твою мать! – матерился ему вслед Солоп. – Ближе, ближе надо было, придурок! Здесь немцы! Неужели не видно?
Получив очередную взбучку от командования, Петр Тихонович приказал готовиться к новой атаке, назначив ее на вечер.
Однако, когда солнце практически скрылось за деревьями, немцы открыли шквальный огонь из орудий и минометов, словно разгадали намерения комбата. Снаряды и мины рвались без остановки, ломая в щепки большие деревья, снося любые укрытия, где можно было спрятаться и переждать огненную бурю, несущую смерть всему живому. Видимо, враги решили уничтожить здесь всё, что могло хоть каким-то образом помешать постройке моста через реку.
Десантники, прижавшись друг к другу и наклонив головы, на которые с каждым новым взрывом сыпался сухой песок, прятались от налета в наспех вырытых норах, молясь, чтобы случайный снаряд прямым попаданием не разворотил их, превратив ее в братскую могилу. Вместе было легче пережидать творящийся ад, не то что в своем одиночном окопчике, в котором ты словно отрезан от мира. И не столько боишься пуль и осколков, сколько пугаешься собственных дум, гонишь их от себя, а они, словно настырные вши, продолжают кусать, бередить душу: «Эй, посмотри, все уже отступили, ты пропустил сигнал и остался один. Один против этой армады, которая сомнет, сотрет тебя в порошок, превратит в кровавое месиво из мяса и костей. И никто никогда не найдет твою могилу. Встань, беги, догони их». Мысли клокочут в голове, подгоняют, подталкивают. Но стоит поддаться, запаниковать, привстать, как тут же можно схлопотать пулю в лоб. Сколько уже товарищей погибло вот так, ни за понюшку табаку, просто решив увидеть то, что творится вокруг, наплевав на элементарную военную истину: не высовывайся без команды.
– Федор, ты крестишься, что ли? – прокричал Сашка Полещук, боковым зрением заметив короткие частые движения руки своего соседа.
– Ага, – кивнул тот. – Богородица, спаси и сохрани, – продолжил молиться Федор.
– Так бога же нет, забыл? – Сашка отряхнул с каски новую порцию песка. – Ты ж комсомолец, атеист.
– Да пошел ты, – выругался Федор, – не твое дело.
– Все мы атеисты, пока под огонь не попали. – Иван крепко сжал в кулаке маленький крестик, подаренный мамой перед уходом на службу. «Бог за всеми не уследит, – сказала она, целуя сына на прощанье, – почаще вспоминай ангела, сыночек, он поможет».
Сидя в хрупком укрытии, находясь на краю жизни, в голову пришли лишь старые фразы, запомнившиеся в детстве: «Ангел мой, будь со мной! В горе и радости, счастье и печали, болезни и здравии, будь со мной, не покидай меня».
Молиться богу не хотелось, хотя Иван помнил кое-какие слова обращения к нему. Воспитанный обществом на других идеалах, он как-то незаметно для себя вынес, неоднократно испытав на собственной шкуре несправедливость жизни, что богу действительно наплевать на людей. Хотя, может быть, он настолько занят созерцанием созданного, что не хватает времени вмешаться в судьбу или просто услышать просьбу отдельного человека. Либо всё проще – и бог отдал планету на откуп людям, наблюдая со стороны, словно лаборант, за подопытными крысами.
Но, как бы там ни было, маленький теплый кусочек латуни, который Иван таскал в кармане гимнастерки, чтобы не нарваться на смех товарищей или крик старшины, действительно немного успокаивал.
Взрыв, прогремевший совсем близко, подбросил солдат вверх, чтобы через долю секунды звоном столкнувшихся касок собрать в общую кучу.
– Все живы? – сквозь грохот прокричал Волков.
– Вроде. – Иван рукавом вытирал глаза, которые щипало от попавшего песка.
– Господи, помилуй, – снова мелко закрестился Федор.
– Как же, помилует. – Сашка почесал шею, отряхиваясь.
– Заткнись уже! – защищая друга, вмешался в разговор Гришка. – Твое какое дело?
– Да надоел уже со своими молитвами, – не унимался Полещук, – гундосит и гундосит себе под нос. А толку ноль! Что его бог сделать может? Ничего!
– Рты закрыли! – проорал сержант. – Ругани мне еще здесь не хватало! Кто еще слово скажет, ночью в карауле стоять будет.
Дальше сидели молча. Иван про себя отмечал, как далеко взорвался очередной снаряд, словно пытался в голове составить немецкую таблицу обстрела и понять, удачно он настоял, чтобы щель вырыли здесь, или нужно было копать в другом месте.
Минут через двадцать артобстрел прекратился.
– Ну, сейчас наша очередь. – Отряхиваясь, Волков Абрам стал вылезать наружу. – Всем по местам, – подал он команду через плечо.
Следом потянулись остальные, чтобы занять свой наспех вырытый индивидуальный окоп, среди душистой желтеющей травы. Ее запах до обстрела напоминал о лете, а сейчас это была безжизненная причудливая местность, наполненная запахами пыли, пороха и огня, больше напоминающая лунный пейзаж, чем голубую Землю.
Мимо бойцов, держась прямо и с достоинством, пренебрегая затаившейся рядом смертью, прошел неизвестный полковник, держа в руке пистолет. Он подошел к Солопу, что-то ему сказал.
– В атаку! Вперед! – раздался через минуту громкий голос комбата, заставив бойцов оторвать тела от спасительной земли и выпрямиться во весь рост, превозмогая страх шагнуть навстречу вспыхивающим точкам от выстрелов.
Цепь десантников, медленно разворачиваясь, двигалась по лесу, набирая скорость, стремясь как можно быстрее добраться до вражеских окопов, чтобы наконец-то уйти от грядущего безжалостного артиллерийского обстрела. Ведь не будут же немцы бить по своим. А там уже дело второе – рукопашный смертельный бой, кто кого. Зато всё по-честному! Впереди бойцов бежал тот самый полковник, сосредоточенно глядя вперед.