лезешь.
– А Гришка как? Жив?
– Не знаю, после Нежина его не встречал.
– Может, всё-таки не к Федьке ушел, на облака, – горестно качнул головой Иван. – Если живой, то выкарабкается, он жилистый.
– Я когда сюда, под Оржицу, попал, – Сашка потер затылок, отгоняя комара, – какой-то полковник меня за пулемет посадил, чтобы по своим стрелял. Говорит, как только кто-то к воде подойдет, не жалей, открывай огонь. А не будешь – лично тебя расстреляю как пособника трусов и дезертиров. Вот ты бы смог стрелять по своим? Их здесь тысячи были! Полковник тот всё бегал, пинками людей в окопы гнал, матерился сильно. На окраине села целый день бой шел, а я в тылу в качестве пулеметчика загрядотряда стоял, чтобы не сбегали.
Сашка вытащил флягу, отхлебнул воды, затем продолжил:
– Вначале еще наши самолеты летали туда-сюда, говорят, тыловиков вывозили. Потом немцы совсем близко подошли, стали взлетку обстреливать, последний самолет едва смог подняться. Заперли нас около реки знатно, не вырваться. Спереди фашисты, сзади за рекой болото, за ним тоже немецкие танки. Наши бойцы прямо под огнем мост отстроили, надеялись, что прорвемся по дамбе. Первыми кавалеристы ушли, пробили путь. Потом нашу колонну сформировали. Но гансы к этому времени снова дорогу перерезали, и мы под сильный обстрел попали. Убитых и пленных много было. Я уж думал всё, хана мне, в воду бросился и поплыл в сторону. До сих пор не верю, что спастись удалось. Вымок, замерз, еще и сапоги потерял. Ногу так судорога свела, выл от боли. Еле выкарабкался, значит, еще поживу маленько. Сапоги на острове с мертвого красноармейца снял. Ему всё равно, а мне пригодятся.
– Ох, – Иван сглотнул, – такие колонны ведут на запад, не сосчитать. Это ж сколько людей фрицы захватили? Всем нам несладко пришлось, Сашка, видимо, судьба такая, вытерпеть эту беду.
Полещук вытер мокрые глаза.
– Такого здесь насмотрелся, век не забудешь. Особенно как раненые наш отход прикрывали. Их тут много осталось, с собой в прорыв забрать не смогли. Вот они на смерть ради нас и вышли. Безрукие, безногие, обгоревшие, грязными бинтами перемотанные. Я видел, как их на позиции несли. Мы когда через мост уходили, плакали. У нас шанс выжить был, а у них нет.
– Голодный? – Иван развязал вещмешок. – У меня кукуруза есть вареная. Жесткая, но жевать можно.
– Погоди. – Сашка, поковырявшись в яме, вытащил завернутую в листья камыша куриную ногу. – Держи. Здесь птицеферма недалеко, сторож разрешил курицу поймать. Я вчера бульон сварил. Правда, сразу много съел, очень голодный был. Потом ночью животом мучался, резало сильно, только сегодня отпустило.
Перекусив, они, сытые, отдыхая, откинулись на спины, устроившись прямо на земле. Сашка не спеша ковырялся в зубах сорванной травинкой.
– Правильно, что прямиком через болото не сунулся, там очень много людей утонуло, не сосчитать. Трясина – она и есть трясина, в два счета засосет, и не вылезешь. До сих пор по ночам людские стоны слышны, страшно до жути.
– Даже не знаю, как так получилось, карты-то нет, а ночью не видно, болото здесь или река. Мост присмотрел, вот и решил вблизи его держаться. Завтра давай переправимся и дальше потопаем, только теперь севернее надо брать, вроде отсюда до Кременчуга недалеко, а там будут сильный гарнизон и много патрулей.
Сашка выплюнул травинку.
– Я когда сюда попал, тоже рвался дальше идти, да с одним человеком познакомился, отговорил меня. Военный техник танкового полка по фамилии Романов, толковый дядька. Говорит, переждать надо, пока немцы от дамбы уйдут, тогда и двинемся. Вечером сходим за курицей, будет чем поужинать, сейчас уже опасно. Так что выкопай себе укрытие недалеко, будем дневалить здесь. – Сашка покачал головой. – На своей земле, а как бандиты – каждого шороха боимся.
Как и говорил Полещук, утром раздался негромкий металлический лязг гусениц. Около небольшого моста, ведущего на остров, остановился немецкий танк и не спеша принялся крутить стволом по сторонам. Под его прикрытием развернулась пехотная цепь. Переходя от одной копны соломы к другой, гитлеровцы тщательно проверяли их, протыкая штыками. Ивану с Сашкой было видно, что из некоторых стогов вылезали ночевавшие там красноармейцы. Построив пленных в колонну, весело переговариваясь, немцы погнали их в село.
– И так каждый день, как на работу. – Сашка взглядом проводил уезжающий танк. – Всё, больше сегодня не появятся. Пойдем, познакомлю с другими сидельцами.
Иван с Сашкой пошли вдоль берега, стараясь не вылезать из тростника и громко не шуметь. Как оказалось, здесь, на острове, было полно народу, таких же горемык, кто не смог пробиться через немецкие заслоны, уйдя из Оржицы. И сейчас они коротали дни, дожидаясь возможности сделать это более безопасно.
– Это как на охоте. Удача не у того, кто сильнее или быстрее, а у кого выдержка крепче. Фрицы скоро успокоятся и дальше пойдут. Значит, большая часть постов и засад будет снята. Вот тогда и нам безопаснее будет. Путь-то неблизкий. Кто его знает, где наши войска их остановили? – напутствовал невысокий худощавый человек в форме военного техника. Это был тот самый Романов Виктор Андреевич, о котором рассказывал Полещук.
– А вы думаете, у нас еще остались те, кто может остановить? – усмехнулся Сашка.
– Страна большая, и людей много, – уклончиво ответил техник, – скоро подтянутся дальневосточные дивизии.
– Их уже давно обещают, – хмыкнул пожилой сержант. – Первый раз про это услышал, когда под Могилевом стояли.
– Ну, ты ж не знаешь, может, они и переброшены, – перебил его заросший связист. – Эх, сейчас бы радио послушать, хоть обстановку можно узнать. А то, судя по немецким листовкам, гансы уже Москву взяли.
– Так, может, и взяли, – передразнил сержант, – откуда знаешь, что это не так?
– Успокойтесь, – повысил голос Романов, – если бы столица пала, то фрицы точно нас уже не вылавливали бы.
Немного поговорив с военным техником, Иван в очередной раз удивился, насколько интересными могут быть совпадения.
Оказалось, 18-й танковый полк, в котором служил Романов, входил в состав 32-й кавалерийской дивизии и перед войной квартировался в Крыму. В середине июля дивизию перебросили в Белоруссию, где шло формирование кавалерийской группы, которая вскоре, переправившись через Птичь, ушла в рейд на Глуск, Слуцк и Старые Дороги.
– Мы в тех краях воевали, – причмокнул Иван. – Это получается, что мы оттуда ушли, а через пару дней вы появились.
– Полк в рейд не взяли, с танками возни гораздо больше, чем с лошадьми, – усмехнулся Романов, – бензин залей, масло смени, свечки почисти, траки натяни. Обязательно нужны и технички, и бензовозы, и машины со снарядами. К тому же не всякий мост бронированное чудо выдержит. А ведь рейд должен быть глубокий, выход планировался в районе Орша – Могилев. То есть огромный крюк должны были по тылам проделать. Так что пришлось нам остаться.
– И куда вас направили? – заинтересованно спросил Сашка, сидевший рядом.
– Присоединили в помощь к 232-й дивизии, у них пару броневиков было, и всё. А бои вели на большой территории.
– И как? Дали немцам жару? – подмигнул связист.
– Ну, – Романов на мгновение замялся, – как раз 24 июля, когда конники пошли в рейд, у нас под Романищами бой случился. В нем почти все танки и потеряли. Попали в засаду, из походной колонны в боевые порядки пришлось разворачиваться уже под огнем немецкой артиллерии. Танки у нас легкие, типа БТ, от малейшего попадания вспыхивали. Короче, разгромили нас. До сих пор в ушах крик нашего командира майора Смирнова: «Романов, полка больше нет!». Мы ночью некоторые машины сумели вытащить с поля, убитых рядом с деревней похоронили.
– Ваня, – толкнул товарища Сашка, – это та деревня, через которую мы проходили.
– Так вы что, без разведки сунулись? А как же боевой дозор? – изумленно пожал плечами Иван. – Есть же прописные истины.
– Сам не знаю, почему так вышло. Смирнов сказал, что в Романищах батальон 232-й дивизии находится. Мы к ним на поддержку шли, чтобы немцам пути подвоза окончательно перекрыть. После того разгрома, через несколько дней, наши разведчики пленного взяли, тот рассказал, что накануне в их штаб прибыл перебежчик, советский офицер, который и выдал наши планы. Фрицы подняли по тревоге своих противотанкистов и за ночь подготовили нам ловушку.
– Я бы эту падлу собственными руками удушил, – гневно сказал Иван, нахмурившись. – Это ж надо додуматься – своих предать.
– Мда, – задумчиво кивнул Сашка. – Дальше как воевали, в пешем строю?
– По-всякому. – Романов ненадолго замолчал, прислушиваясь к доносившимся со стороны реки далеким выстрелам. – Похоже, кто-то напоролся на пост.
Собравшиеся какое-то время сидели, не говоря ни слова, думая о своем незавидном положении.
– Был у нас рядом отряд какого-то подполковника, – нарушил тишину техник, – с бронепоездами.
– Курмышев, – подсказал Иван.
– Точно! Имя еще такое необычное: Леонтий. Так вот, на одном бронепоезде на платформах три танка Т-34 стояли, обложенные мешками с песком. Когда немцы паровоз разбомбили, мы эти машины себе забрали. Сам ездил с командиром эскадрона Селецким, помогал снимать и перегонять. Один танк потом в болоте застрял. Пока дергались, передачу заклинило. Экипаж машину бросил и отошел, так как совсем рядом фрицы в деревне сидели. Могли услышать и захватить в плен. Смирнов как узнал, разнервничался, Селецкого от командования отстранил. Говорит, в трибунал тебя сдам за утерю танка.
– А сам целый полк потерял, – хмыкнул Сашка, – и ничего, не арестовали.
– Под утро нам сказали тридцатьчетверку вытаскивать. Пошли мы ремонтировать, Селецкий с нами. Пока ребята бревна под гусеницы таскали, я коробкой занялся. Разобрал кожух, вижу – шестеренку закусило. Пришлось рычаг кувалдой выбивать. А ночь тихая, далеко слышно. Вот немцы и подошли со стороны Кнышевичей посмотреть, кто там в брошенном танке ковыряется. Наши ребята постреляли немного и отступили, а я не успел. Задраил люк, сижу, молчу. Фашисты подошли, стали по броне прикладами стучать, мол, открывай. Ну, думаю, сейчас гранатами обложат и взорвут к чертям, или в плен придется сдаваться. Но, слава богу, Селецкий собрал бойцов и отогнал немцев, спас меня. Пока ребята с фрицами перестреливались, мы с ним вдвоем рычаг выбили, танк завели и из болота выбрались. Остановились, пулеметным огнем заставили немцев вернуться в деревню. Затем посадили ребят на броню и домой поехали.