– Да заткнись ты. – Иван откинулся спиной на ствол сосны. – И так тошно, ты еще тут нервы дергаешь.
Через полчаса раздался голос комбата.
– Батальон, стройся! – проорал он голосом, не сулящим ничего хорошего. Бойцы знали этот тон: так Солоп кричал в период сильного раздражения, когда происходило что-то совсем неприятное, заставляющее выходить из себя, хоть это бывало довольно редко.
Выстроив подчиненных, комбат вышел на середину. Рядом с ним находилось несколько человек из истребительного батальона, в гражданской одежде, с мятыми кепками на головах. Недоверчиво осматривая стоящих перед ними бойцов, они держали в руках старые потертые винтовки, видимо, выпущенные еще при царе Горохе.
Раздосадованный комбат приказал выделить людей для поиска разрозненных групп десантников, в помощь им придавались местные ополченцы и несколько полуторок. Также батальону было велено на месте дожидаться прихода машин, которые отвезут всех в Мозырь. При этом оружие необходимо будет погрузить в отдельный транспорт, в котором поедут сопровождающие из местных. Раненого красноармейца Лифара вместе с погибшим младшим сержантом Востриковым к этому времени на отдельном автомобиле увезли в госпиталь.
– Ну вот, разоружили нас колхознички, – шепнул Ивану Сашка, – позорище-то какое.
– Отставить разговорчики! – рявкнул Солоп. – Еще один писк из строя – и кто-то сразу уедет на гауптвахту.
Через несколько часов томительного ожидания, погрузив в прибывшие грузовики, десантников увезли в столицу Полесской области – город Мозырь, разбросанный на крутых холмах рядом с величавой спокойной Припятью. Высадили на территории кафедрального собора, который уже шесть лет являлся тюрьмой НКВД, дополнив свою историю тысячами трагических судеб местных жителей, превратившись в страшное место. Заключенные к этому времени были эвакуированы, поэтому десантникам нашлось место. Правда, камеры не стали закрывать, запретили только покидать территорию тюрьмы, на всякий случай выставив вооруженную охрану. Руководство города позаботилось о питании и ночлеге, что было уже само по себе неплохо. Тем временем в отношении батальона началась проверка – мозырское начальство не могло поверить в то, что большая группа вооруженных людей оказалась на их территории по ошибке. Так как числились они на одном фронте, а оказались на территории другого, разборка грозила затянуться.
Настроение у всех было подавленное. Еще бы – летели воевать с врагом и вдруг оказались пленниками своих же. К тому же понесли первые потери.
Время тянулось медленно, словно кто-то невидимый и всемогущий придумал изощренную пытку для тех, кто сейчас оказался в этом неприветливом месте.
Иван пробовал спать, усевшись прямо на брусчатку тюремного двора и прислонившись спиной к нагретой стене собора, но ничего не получалось – мысли сумбурным ходом перебивали всё, оставляя бодрствовать накопленную усталость.
– Черт возьми, даже почитать нечего, – возмущался Гришка, крепко сложенный брюнет, служивший с Иваном в одном взводе. Гришка до армии успел закончить философский факультет одного из институтов Москвы. Его отец был действующим офицером Красной армии, поэтому Гришкино детство прошло в различных военных гарнизонах в разных уголках огромной страны. Это существенно расширило кругозор юноши, а природная тяга к чтению и стремление к знаниям сделали его весьма эрудированным человеком.
– Да я здесь окончательно деградирую, – продолжал сокрушаться Гришка, сидя рядом с Иваном.
– А я тоже, как это, градирую здесь, – вторил ему закадычный друг Федька, такой же крепыш с большими залысинами на голове, несвойственными молодому возрасту.
– Феденька, для того чтобы деградировать, тебе для начала развиться нужно, – парировал его желание товарищ.
– Ну уж, это, не дурнее некоторых, – обиделся тот, косо глядя на Григория.
Говорят, противоположности притягиваются. Пожалуй, это было самое логичное объяснение крепкой дружбы таких непохожих друг на друга людей. В отличие от Гришки, Федор отличался туповатостью. Выросший в глухой деревне под Минском, он едва окончил четыре класса, с трудом научившись читать по слогам. Еще тяжелее ему далось выучиться на тракториста, в этом Федору помог дядька – председатель местного колхоза, сумевший пропихнуть нерадивого племянника в автотракторное училище, расположенное в райцентре. Сколько поросят отвез он туда, замасливая начальство, даже сосчитать трудно. В противном случае не продержался бы племянник и одного месяца. Через год, после получения заветных корочек, Федор вернулся в родную деревню, где стал работать по специальности на только что полученной от государства машине. Тяги к работе, правда, ему было не занимать, мог сутками не вылезать из-за рычагов своего гусеничного чудовища. Поэтому дядька и расстроился, когда племяннику выпал срок отправляться в армию.
В танкисты Федор не попал, по росту не прошел. Слишком уж тесно было ему на месте механика-водителя.
– Ну как я этого дылду в танк впихну? – негодовал офицер-танкист, прибывший в военкомат набирать призывников в свою команду. – Да у него башка из люка торчать будет! А это по уставу запрещено. Дайте мне подобного, но пониже ростом.
Поэтому Феде светила прямая дорога в транспортную роту. Но и здесь он сумел учудить, не ответив ни на один заданный вопрос и едва не запоров двигатель единственного военкоматского трактора, на котором обучали группу Осоавиахима.
– Уберите его с глаз моих, – ругался другой «купец», набиравший команду в артиллерийские войска. – Мне тягач нужен, чтобы орудия таскать, а не давить их. Этот болван мало того что трактор угробит, так еще хорошо, если никого на тот свет не отправит.
В результате оказался Федор в десанте на должности хлебореза. К Луценко во взвод он попал полгода назад, умудрившись каким-то образом так сильно провиниться на кухне, что при встрече с бывшим хлеборезом у начальника столовой начинал дергаться глаз. В парашютном взводе Федя очень быстро сошелся с Гришкой, признав его непреклонный авторитет как человека грамотного и бывалого. А Гришкины рассказы о путешествиях на море или в горы сделали этот самый авторитет совершенно недосягаемым. С открытым ртом Федор слушал о соленой воде, гигантских штормовых волнах или снежных вершинах Кавказских гор. Ему, выросшему на равнине среди небольших холмов и болотистых озер с черной торфяной водой, не верилось, что где-то есть совсем другой мир с необычной природой.
– Разве у человека может быть всегда черная кожа? – искренно удивлялся парень, рассматривая в бригадной библиотеке книги с цветными иллюстрациями. – Я во время уборочной так не загорал, как эти, бесштанные, – тыкал он пальцем в изображения негров.
Но тем не менее, в отличие от более тонкого, интеллигентного Гришки, Федя был силен своей мужицкой мудростью, впитанной с молоком матери-земли, прошедшей через тяжелый крестьянский труд. Федору каким-то образом удавалось сохранить то самое по-детски наивное восприятие мира, когда он кажется ярким, цветным, огромным. Как никто другой, Федя умел получать удовольствие от той красоты, которая давно стала незаметной обыденному человеческому взгляду.
Несмотря на то что Федор с Гришкой были закадычными друзьями, это не мешало им бесконечно шутить друг над другом, вызывая у невольных слушателей приступы гомерического смеха. Даже сам Солоп называл их «веселыми гусями», мурлыкая под нос старую детскую песенку про неразлучных птиц, живших у бабуси.
За время пребывания во взводе Федору удалось совершить первый и до сегодняшнего дня единственный прыжок с парашютом. Этим событием он гордился особо, как самым большим достижением своей жизни. Гришка, имевший к этому времени на своем счету добрый десяток прыжков, не упускал возможности поддеть Федю, задавая ему в какой-нибудь неподходящий момент один и тот же вопрос:
– Так сколько у тебя прыжков, Федя?
– Один! – гордо отвечал тот, не понимая, как этот «хвилософ» может постоянно забывать такую важную информацию…
Посмеявшись над очередной Гришкиной шуткой, десантники замолчали, думая о своем. Ну а что им оставалось делать? Только ждать…
Командир батальона был крайне раздосадован. Еще бы, высадка парашютного десанта была проведена из рук вон плохо. Самолеты оказались не готовы к десантированию, часть бойцов так и не смогла найти свои борта, расположенные хаотично по всему взлетному полю. В результате целых 75 человек, почти четверть батальона, не смогли вылететь и остались в Борисполе! Как оказалось, это было еще полбеды среди общей череды свалившихся неудач. После взлета, над Броварами, попали под обстрел своих же зениток, в результате которого осколком был ранен командир пятой роты старший лейтенант Казуб, еще в такое место, что не всякому покажешь. Хорошо, что кости не раздробило, а кровь своими силами смогли остановить. Пришлось его на борту оставить. Вот кого теперь на роту назначить? Взводные совсем молодые, не потянут, а других нет. Придется под свою опеку брать. Да и зенитчики, будь они неладны, сумели в ветрянку на самолете попасть, снайперы чертовы! Как-никак эта штука обеспечивала работу самолетной рации. Хлоп – и всё, куда дальше лететь в этой каше, непонятно. А так как вошли в густую облачность, то воздушные машины, имеющие двигатели разной мощности, просто не смогли выдержать строй. Повезло, что столкновений в воздухе не было. В итоге десант мало того что был выброшен не в указанном месте, так еще и на огромной площади, почти 80 × 100 километров. К тому же транспортники не смогли нормально вернуться обратно, заплутав и разлетевшись по разным аэродромам. Один вообще сел в поле около Киева, и сейчас командование ломает голову, как его поднять обратно в воздух. В результате только на сбор личного состава у комбата ушла почти половина суток. Еще эти стычки с истребительными отрядами, которые на фоне общей паники вполне справедливо приняли спускающихся с неба парашютистов за вражеских диверсантов. И снова непредвиденные потери: один убит, другой ранен. Пришлось рисковать, лезть на рожон, чтобы остановить эту безумную перестрелку. А потом договариваться с командованием ополченцев, соглашаться на неприятные условия по фактическому разоружению батальона и сопровождению его в Мозырь под охраной. Что может быть унизительней? Боевая задача так и не была выполнена, сроки сорваны. В довесок энкавэдэшники устроили проверку: откуда, мол, да почему десант Юго-За