— Бывает, что я почти готова убить Бадди за то, что он живет без телефона, — сказала она. — В этом нет никакой необходимости. И как это взрослый мужчина может жить вот так — без телефона, безо всего? Никто не собирается нарушать его покой, если ему так угодно, но я совершенно уверена, что незачем жить отшельником. — Она передернула плечами и скрестила ноги. — Господи помилуй, да это просто опасно! А вдруг он сломает ногу или еще что. В такой глуши. Меня это все время грызет.
— Грызет? А что тебя грызет? То, что он ногу сломает, или то, что у него нет телефона, когда тебе это нужно?
— Меня, к вашему сведению, молодой человек, грызет и то, и другое.
— Так вот — не беспокойся. Не трать времени даром. Ты такая бестолковая, Бесси. Ну отчего ты такая бестолковая? Ты же знаешь Бадди, боже ты мой. Да если он даже забредет на двадцать миль в лесную глухомань и сломает обе ноги, да еще стрела, черт возьми, будет торчать у него между лопатками, он все равно доползет до своего логова — проверить, не проник ли кто-нибудь туда в его отсутствие, чтобы примерить его галоши! — Из-за занавеса донесся короткий и приятный смешок, хотя и несколько демонического оттенка. — Поверь мне на слово. Ему так дорог его проклятый покой, что ни в каких лесах он помирать не станет.
— Никто и не говорил о смерти, — сказала миссис Гласс. Она без видимой необходимости чуть-чуть поправила сетку на волосах. — Я целое утро дозванивалась по телефону до его соседей, которые живут дальше по шоссе. Они даже не отвечают. Просто возмутительно, что к нему никак не пробиться. Сколько раз я его умоляла перенести этот дурацкий телефон из комнаты, где они раньше жили с Симором. Это просто ненормально. Если что-то действительно стрясется и ему будет необходим телефон — это просто невыносимо. Я вечером звонила два раза и раза четыре сегодня.
— А почему это невыносимо? Во-первых, с чего это совершенно чужие люди должны быть у нас на побегушках?
— Никто не говорит ни о каких людях ни на каких побегушках, Зуи. Пожалуйста, не дерзи, слышишь? Если хочешь знать, я ужасно волнуюсь за нашу девочку. И я считаю, что Бадди должен знать обо всем. К твоему сведению, убеждена, что он мне никогда не простит, что я в таком положении не обратилась к нему.
— Ну, ладно, ладно! Так почему ты дергаешь его соседей, а не позвонишь в колледж? Ты прекрасно знаешь, что в это время его дома не застать.
— Будь любезен, не кричи во весь голос, молодой человек. Здесь глухих нет. Если хочешь знать, я уже звонила в колледж. Только я по опыту знаю, что от этого никакого проку не будет. Они просто кладут записочки ему на стол, а я уверена, что он в свой кабинет вообще не заглядывает.
Миссис Гласс внезапно наклонилась, не вставая с места, протянула руку и взяла что-то с крышки бельевой корзины.
— У тебя там есть мочалка? — спросила она.
— Она называется «губка», а не мочалка, и мне нужно, Бесси, только одно, черт побери, — чтобы меня оставили одного в ванной. Это мое единственное простое желание. Если бы я мечтал, чтобы сюда нахлынули все пышнотелые ирландские розы, которым случилось проходить мимо, я бы об этом сказал. Пора, давай двигай отсюда.
— Зуи, — терпеливо сказала миссис Гласс. — Я держу в руках чистую мочалку. Нужна она тебе или не нужна? Скажи, пожалуйста, одно слово: да или нет?
— О господи! Да. Да. Д а. Больше всего на свете. Бросай ее сюда!
— Я не собираюсь ее бросать, я ее дам тебе в руки. В этой семье вечно все швыряют.
Миссис Гласс поднялась, сделала три шага к занавесу и дождалась, когда оттуда протянулась рука, словно отделенная от тела.
— Благодарен до гроба. А теперь, пожалуйста, очисти помещение. Я и так уже потерял фунтов десять.
— Ничего удивительного. Сидишь в этой ванне буквально до посинения, а потом… Это еще что? — Миссис Гласс с неподдельным интересом наклонилась и взяла с полу рукопись, которую Зуи читал перед ее приходом. — Сценарий, который тебе прислал Лесаж? — спросила она. — На полу?
Ответа она не получила. Так Ева могла бы спросить у Каина, неужели это его чудная новая мотыга мокнет под дождем.
— Прекрасное место для рукописи, ничего не скажешь. Она отнесла рукопись к окну и бережно водрузила ее на батарею.
Потом осмотрела рукопись, словно проверяя, не подмокла ли она. Штора на окне была спущена — Зуи читал в ванной при верхнем свете, — но утренний свет пробился в щель под шторой и осветил первую страницу рукописи. Миссис Гласс склонила голову набок, чтобы удобнее было читать заглавие, и одновременно вытащила из кармана кимоно пачку длинных сигарет.
— «Сердце — осенний бродяга», — медленно прочла она вслух. — Необычное название.
Ответ из-за занавески послышался не сразу, но в нем звучало явное удовольствие.
— Какое? Какое там название?
Но миссис Гласс не удалось застать врасплох. Она отступила на прежнюю позицию и уселась с сигаретой в руке.
— Необычное, я сказала. Я не говорила, что оно красивое или еще что, поэтому…
— Ах, силы небесные. Надо вставать с утра пораньше, чтобы не пропустить классную вещь, Бесси, детка. А знаешь, какое у тебя сердце? Твое сердце, Бесси, — осенний гараж. Как тебе нравится заглавие для боевика? Черт побери, многие люди — многие невежды — полагают, что в нашем семействе нет прирожденных литераторов, кроме Симора и Бадди. Но стоит мне подумать, стоит мне на минутку присесть и подумать о чувствительной прозе и о гаражах… я готов все перечеркнуть, переиначить.
— Хватит, хватит, молодой человек, — сказала миссис Гласс.
Безотносительно к тому, какие заглавия телебоевиков ей нравились, и вообще независимо от ее эстетических вкусов в ее глазах блеснуло — мгновенно, но блеснуло — наслаждение знатока той манерой дерзить, которая отличала ее младшего сына, единственного красавца среди ее сыновей. На долю секунды это выражение согнало налет бесконечной усталости, который с самого начала разговора оставался у нее на лице. Однако она почти мгновенно снова приготовилась к защите.
— А что я сказала про это название? Оно и вправду очень необычное. А ты! Тебе ничто и никогда не кажется необычным или прекрасным! Я ни разу в жизни от тебя не слыхала…
— Чего? Чего ты не слыхала? Что именно мне не казалось прекрасным? — За занавесом послышался плеск, словно там разыгрался бесшабашный дельфин. Слушай, мне все равно, что бы ты ни сказала о моей родне, вере и убеждениях, Пышка, только не говори, что у меня нет чувства прекрасного. Не забывай, что это моя ахиллесова пята. Для меня все на свете прекрасно. Покажи мне розовый закат, и я весь размякну, ей-богу. — Что у г о д н о. «Питера Пэна». Еще и занавес не поднимется в «Питере Пэне», а я уже к черту изошел слезами. И у тебя хватает смелости говорить мне…
— Ах, замолчи ты, — рассеянно сказала миссис Гласс.
Она тяжело вздохнула. Нахмурясь, она сильно затянулась сигаретой, потом выпустила дым через ноздри и сказала — скорее воскликнула:
— Если бы я только знала, что мне делать с этим ребенком! — Она сделала глубокий вдох. — Я просто ума не приложу, что делать! — Она пронзила занавеску для душа рентгеновским взглядом. — Ни от кого из вас нет никакого толку… Никакого. Твой отец даже говорить ни о чем не хочет. Ты-то знаешь! Конечно, он тоже беспокоится — я вижу по его лицу, — но он попросту не желает смотреть правде в глаза. — Миссис Гласс поджала губы. — Сколько я его знаю, он никогда не желал смотреть правде в глаза. Он думает, что все непривычное и неприятное само собой исчезнет, как только он включит радио и какая-нибудь бездарь завопит во весь голос.
Из-за занавеса донесся громкий взрыв смеха. Он почти не отличался от прежнего хохота, хотя какая-то разница и чувствовалась.
— Да, так оно и есть, — упрямо и уныло заявила миссис Гласс. Она наклонилась вперед. — А хочешь знать, что я на самом деле думаю. Хочешь?
— Бесси. Бога ради. Ты же все равно мне скажешь, так зачем же ты…
— Я думаю, честное слово, — и это совершенно серьезно, — я думаю, что он до сих пор надеется услышать всех вас по радио, как раньше. Я серьезно говорю, пойми… — Миссис Гласс снова глубоко вздохнула. — Каждый раз, когда ваш отец включает радио, я и вправду думаю, что он надеется поймать «Умного ребенка» и послушать, как все вы, детишки, один за другим, отвечаете на вопросы. — Она крепко сжала губы и замолчала, подчеркивая этой неумышленной паузой значение своих слов. — Я сказала: «все вы», — повторила она и внезапно села чуть прямее. — То есть и Симор, и Уолт. — Она снова резко и глубоко затянулась. — Он весь ушел в прошлое. С головой. Он почти не смотрит телевизор, когда не показывают т е б я. И не вздумай смеяться, Зуи. Это не смешно.
— Господи, да кто тут смеется?
— Да это чистая правда! Он абсолютно не подозревает, что с Фрэнни творится что-то неладное. Абсолютно! Как ты думаешь, что он мне сказал вчера после вечерних новостей? Не кажется ли мне, что Фрэнни съела бы мандаринчик? Ребенок лежит пластом и заливается слезами от каждого слова, да еще бормочет бог знает что себе под нос, а твой отец спрашивает: не хочет ли она мандаринчик? Я его чуть не убила. Если он еще хоть раз…
Миссис Гласс вдруг умолкла и уставилась на занавеску.
— Что тут смешного? — сурово спросила она.
— Ничего. Ничего, ничего, ничего. Мне мандаринчик понравился. Ладно, от кого еще нет никакого толку? От меня. От Леса. От Бадди. Еще от кого? Раскрой мне свое сердце, Бесси. Ничего не утаивай. В нашем семействе одно нехорошо — больно мы все скрытные.
— Мне не смешно, молодой человек. Это все равно, что смеяться над калекой, — сказала миссис Гласс. Она не спеша заправила выбившуюся прядь под сетку для волос. — Ох, если бы я только могла дозвониться до Бадди по этому дурацкому телефону! Хоть на минутку. Он — единственный человек, который может разобраться во всех этих нелепостях. — Она подумала и продолжала с досадой: — Если уж польет, то как из ведра. — Она стряхнула пепел в левую руку, сложенную лодочкой. —