– «Любишь ли так сильно?» – спросил у меня государь Петр Федорович и своей рукой с колен поднял, в глаза смотрит, испытывает. – «Больше жизни своей, государь-батюшка! – поклялся я ему. И прибавил при этом, ничуть не кривя сердцем: – Скажи она: Тимоша, дай жизнь твою за единый мой вздох – и отдам с радостью, не кручинясь, что меня боле не будет на свете». Опустил голову Петр Федорович, тихо молвил мне: – «Прости тогда, Тимоша. Моя ли вина, что и мой взгляд на ней окаменел? – Помолчал малое время да и говорит доверительно: – Будешь при мне и при ней, как только наша сила верх возьмет. А таперича служи при ней, береги ее, доколе силушки и жизни хватит», – сказал так да вскорости, не взяв штурмом кремль в Яицком городке, и уехал к Оренбургу. А там и великое побоище под Татищевой крепостью произошло в конце марта… Побили государево войско, ушел он на Каменный Пояс. Спустя малое время полки генерала Мансурова взяли Яицкий городок… В том сражении драгунский палаш и рассек мне лицо. – И Тимошка снова потрогал розовый шрам. – Чудом дядя Маркел свалил драгуна, не дал ему вторым ударом добить меня… Он-то и вывез меня из Яицкого городка темной ночью, увез на потаенное зимовье, именуемое Верхнее Примочье, что на реке Моче, от Иргиза севернее к городу Самаре. Тамо и повстречался я сызнова с атаманом Ильей Федоровичем Араповым, – неожиданно объявил Тимоша.
Данила, который слушал Тимошу и одновременно вспоминал свой сон о том, как ездил в Яицкий городок на свадьбу внука, едва не подпрыгнул от Тимошиного известия:
– Как это – с атаманом Ильей Федоровичем? – И в растерянности заглянул внуку в глаза: не шутит ли? – Неужто не сгиб он под Татищевой?.. Ведь и со мной что вышло? Сидим мы с Иваном Халевиным в казанской тюрьме, и вдруг, это выпало на утро одиннадцатого июля, слышим – пушки стреляют из города, а в городе бомбы рвутся! Смекнули: государево войско наступает! Возликовали несказанно, ждем – ну как государю выпадет добрый жребий и возьмет он Казань? И взял к обеду – солдаты и дворяне из ополчения едва успели в каменном кремле укрыться. А всех колодников из тюрьмы выпустили на волю… Отыскал я государя Петра Федоровича, в ноги ему упал, о себе и о нашей давней встрече напомнил. Да и спросить отважился про тебя, Тимоша, про Илью Федоровича…
– Неужто признал тебя? – удивился Герасим.
– Признал, признал! И говорит так печально: «Оставил я, дескать, внука твоего в Яицком городке. Атамана Арапова видел в последний раз под Татищевой крепостью – скакал он со своими казаками наперехват драгунам, которые в угон за мной пустились. Должно, сгиб отважный атаман, потому как боле его никто не видел…»
– Что еще сказал государь? – заволновался Тимоша. – Знал ли он, что Устинью Петровну увезли в Петербург, показать императрице?
– О том он, полагаю, не был осведомлен. Но думаю теперь: взяв Пензу, государь мог и прослышать от тамошних чинов, что увезли Устинью Петровну в столицу, а узнав об этом, всенепременно двинется на Москву… Но достанет ли у него силы? – засомневался Данила. – Лучшие полки работных с заводов Каменного Пояса побиты под Казанью. Башкиры, сказывали, на Москву с ним не пошли, воротились в свои земли… Да, а что же атаман Илья Федорович? Как уцелел-то? – спохватился Данила, тормоша внука.
– Пулями поранили его драгуны тогда, крепко поранили. Кузьма Петрович Аксак – сказывал ты мне о нем, помнишь? – подобрал его еле живого да и привез на то же зимовье, где и я обретался. А оттудова Кузьма Петрович увез нас всех, немощных, на потайное пристанище, давно ему ведомое, что на реке Чагре, именуемое Тепленький Овраг[34]. Тамо и отлеживались мы весну да лето. Беглые старцы лечили нас травами, отпаивали козьим молоком. Подолгу, выйдя из того оврага к излучине Чагры, сидели мы с атаманом Ильей Федоровичем между двумя молодыми осокорями, слушали птиц, говор ветра с листвой, и сами говорили о неведомом Беловодье, о государе Петре Федоровиче… А о государе в том пристанище никаких сведений не было – старцы остерегались покидать свое насиженное место. Тогда Илья Федорович и Кузьма Петрович уговорили немногих своих товарищей, в том числе и дядю Маркела, вновь идти к Алтайскому Камню, там поселиться на вольных землях. Потому как здесь, на Руси, жизни им все едино не будет – изловят всенепременно и сказнят.
– А где же Маркелов брат Тарас? – спросил Данила, ласково обнимая за плечи всхлипывающую от переживаний Дарью.
Тимоша, помолчав, ответил, что Тарас Опоркин погиб при последнем сражении под Яицким городком. У него под конем взорвалась бомба, брошенная пушками Симанова из земляной крепости.
– Когда же ушел атаман Илья Федорович из того Тепленького Оврага? – спросил Данила и сокрушенно покачал головой. – Эх, кабы остался он там, непременно съездили бы повидаться.
– Недели с три уже. Поначалу заедет в свою деревню Араповку – забрать женку и сына…
– Как? – Данила даже привстал с лавки: вот так новостей ему сегодня припасено! – Сыскалась-таки семья Ильи Федоровича?
– Сыскалась, – кивнул головой Тимоша. – Он ее отправил с надежным человеком Ивашкой Кузнецом укрыться в доме родителей женки и там ждать атамана.
– По пути к Алтайскому Камню в Самару не заедут ли?
– Они решили добираться до киргиз-кайсацкой орды, к давнему вашему знакомцу Эрали-Салтану, у которого Кузьма Петрович изрядное время служил сотником. И с его, Эрали-Салтановой, помощью дикими степями, минуя российские крепости, дойти до Алтайского Камня. Стало быть, больше не свидимся…
– Вона-а как, – выдохнул Данила, опустился на лавку. И вдруг хлопнул Тимошу по плечу. – Слепой, говорят, и в горшке дороги не видит… А эти орлы из-за тучи тропку в лесу разглядят! Быть им на вольной земле всенепременно!
Данила помолчал некоторое время, заглянул в искаженном шрамом лицо внука, тревожась, спросил:
– Местное начальство не призывало к допросу тебя, Тимоша?
Тимоша дернул бровью, нахмурился, ответил сквозь стиснутые зубы, вновь пережив те несколько неприятных минут:
– Как же! Как только прознал комендант майор Молостов, что объявился я у себя дома, тотчас прислал солдата звать к расспросу, пояснив это тем, что обо мне разные слухи по городу ходили… Да на мое счастье был по какому-то делу в комендантской канцелярии тебе хорошо ведомый подпоручик Илья Кутузов. Он-то и замолвил за меня слово, сказав, что под Оренбургом я воевал с мятежными казаками. С тем и отпустил меня обросший дикими бакенбардами майор…
– Слава, господи… Но как Кутузов в Самаре-то объявился? Почему он не в войске? Иван Кондратьевич видел его не иначе как генералом…
– По взятии Самары майором Муфелем подпоручик Кутузов некоторое время исполнял должность коменданта города. Затем, по вызову бывшего капитана Балахонцева в Казань, в секретную следственную комиссию, он спросил у начальства дозволения вступить в брак с Анфисой Ивановной. Противу ожидания, на это ему было выказано крайнее неудовольствие, поскольку бывшего коменданта зачислили в государевы преступники и ему следовал неминуемый смертный приговор…
– И что ж подпоручик? По таким резонам оставил намерение жениться на комендантской дочери? – Данила нервно затеребил бороду, словно речь шла о его собственной, а не о чужой девице на выданье.
– Напротив, – тут же ответил Тимоша. – Приняв сии резоны за оскорбительные по отношению к своей невесте, Илья не мешкая подал в отставку и обвенчался с Анфисой Ивановной. Теперь живут здесь, в Самаре, в доме Балахонцевых. И супруга Ивана Кондратьевича Евдокия Богдановна с ними проживает, в постоянной тревоге – каково будет решение военного суда…
– Хорошего ей уже не дождаться – смертный приговор ему объявили, – негромко сказал Данила, подергал себя снова за бороду, оградил ее и заговорил с каким-то вызовом: – Молодец Илья! По совести поступил с девицей, не оставил в столь тяжкое для нее время… Мне такие люди всегда по нутру. Надо будет днями пригласить его с супругой в гости… Тем паче что именитые самарцы в своем дутом чванстве начнут от опального семейства нос воротить.
Тимоша, как бы благодаря за столь смелое решение, молча пожал сухую дедову руку. Почувствовав, что пальцы Данилы слегка подрагивают, он решил порадовать деда добрыми вестями из столицы:
– От тятьки Алексея письмо днями пришло… Дядя Панфил в Петербурге объявился, из Англии, пишет, приплыл с важными послами от тамошнего короля.
Данила вскинул глаза на иконостас, мысленно перекрестился, с облегчением на душе вымолвил:
– Вот и славно… Видишь, Дарьюшка, как все хорошо обошлось! Такую усобицу пережили, а всех Господь уберег от лиха…
Тимоша хотел было возразить деду, что не всех Господь уберег от грозного суда и что государь все еще воюет за трон отца своего, но смолчал, заговорил о другом:
– Тятька Алексей пишет со слов брата Панфила, что в Англии тамошний король через послов просил у государыни Екатерины Алексеевны дать ему двадцать тысяч русского войска…
– К чему это? – крайне удивился Данила и пальцы стиснул в один кулак. – С кем воевать умыслил английский король? Неужто с французами либо с испанцами?
Тимоша отрицательно покачал головой, пояснил:
– В его американских колониях началось великое смятение. Тамошние жители вознамерились прогнать англичан и жить сами собственным государством… Пишет тятька, что германский император дал уже тридцать тысяч своих солдат, да и Петербург полон слухов о готовности к отправке в Америку двадцатитысячного войска. Но теперь по случаю собственного великого бунта под Оренбургом и даже под Москвой сие предприятие, как слышно в государевом дворце, стоит под великим сомнением…
– Вона как вшё жапутано в жижни, – покачал головой Герасим. – Во вшех жемлях неуштроенношть. Это потому, што верхи живут шытно, а нижы в притешнении и в голоде.
– Трудно придется теперь государю Петру Федоровичу, всей силушкой на него навалятся… – сокрушенно выговорил Данила, замолчал, беспокойно забарабанил пальцами по столу. На морщинистом лице некоторое время можно было различить беспокойное раздумье, которое охватило бывалого караванного старшину. И он не сдержался-таки, тихо, затаясь в душе от возможного горького известия, спросил: