– Господи! – чуть не взмолился Тарас такому непониманию. – Воистину легче мертвеца рассмешить, чем дурака научить! Тебя что, с колокольни блином убили, да? Толкую, трава от порчи лешего или водяного… – Пояснение прервали дружным хохотом. Тарас понял, что его самого разыгрывают, дико выпучил глаза, хотел взорваться руганью, но, увидев, что и подпоручик Кутузов закатился в беззвучном смехе, прикрыв рот рукавицей, не сдержался и сам захохотал:
– Ах черти, ах болотные кикиморы, вот я вас…
Бомбы рванули нежданно, более десятка фонтанов земли и снега взметнулись выше стоящих у дороги деревьев. Илья Кутузов, скорее подсознательно, чем осмысленно, крикнул своим гренадерам:
– В ружье! Ложись к бою! – и сам соскочил с коня, чтобы не маячить под возможным ружейным прицелом.
– Бунтовщики! – резанул душу чей-то звонкий и надорванный испугом крик, заглушенный вторым, не менее точным, будто заранее пристрелянным залпом.
Не успели осесть поднятые взрывами вихри, как по обе стороны дороги, сминая кустарник и утопая по колена в снегу, словно из-под земли, черной парящей дыханием на морозе стеной встали сотни мужиков и с громкими воплями кинулись на оторопевший гренадерский батальон майора Естифеева и собранных по крепостям солдат. Расстояние до мятежников сокращалось быстро и надо было как-то их остановить.
– Целься точно! – Илья Кутузов, себе на удивление, не растерялся, словно это не первое его сражение с настоящим врагом, а всего лишь учение с рекрутами в глухом местечке Студеного оврага под Самарой. Гренадеры залегли кто в санях, кто рядом, вскинули ружья, начали ловить на прицел набегающих бунтовщиков.
Илья Кутузов выхватил шпагу и поднял ее над головой. До набегающих врагов осталось шагов тридцать. Видны раскрытые черные рты, из которых клубами, словно из узких волоковых оконцев бани, выталкивался горячий пар, видны снегом и сединой припорошенные бороды, раскрасневшиеся лица молодых мужиков и малолетков лет по двадцать. Бежать, утопая, было тяжело, но враг надвигался неумолимо, беспощадно: Илья Кутузов отчетливо видел зловещий отблеск на выставленных далеко вперед тяжелых рогатинах, пиках, а у иных непривычные для мужиков солдатские ружья со штыками…
– Пали! – вскрикнул Илья Кутузов, деревенея спиной, словно мужицкая рогатина вот-вот вспорет ему ненадежно прикрытую мундиром грудь. И взмахнул легко свистнувшей шпагой.
Залп получился столь удачным, что с десяток нападавших завалились в рыхлый снег. Прочие остановились, раздвоились и отхлынули в стороны, норовя обойти арьергадный полувзвод и кинуться всем скопом на остальное войско, где, обняв ружья, в санях минуту еще назад дремали в надежде весьма скорого отдыха в Оренбурге гренадеры майора Естифеева и где теперь творилась сущая паника, подхлестываемая беспорядочной стрельбой солдат и воинственными криками тысячной набегающей толпы…
– Зарядить! Целься спокойно! Не дрожи рукой! Пали! – снова подал команду Илья Кутузов, чтобы хоть как-то помочь батальону и дать возможность гренадерам изготовиться к залповой стрельбе. Но в голове колонны снова рвануло разрывами пушечных бомб, эхо артиллерийской стрельбы смешалось с криками дерущихся. Кто-то, бросив ружье, уже поднял руки на милость победителей, где-то пытались небольшой кучкой штыками пробиться к лесу и там найти спасение, а оттуда, где был командир корпуса, как раскаленный шар, от саней к саням перекидывали страшные слова: «Засада! Измена!»
На дороге, со стороны главного обоза, минуя сдавшихся гренадеров, показались до полусотни всадников. С их стороны по арьергарду Ильи Кутузова ударили торопливые выстрелы.
– Разворачивай сани! – крикнул Илья Кутузов. – Хватай вожжи! Живо уходить по дороге на Чернореченскую! Не трусь, ребята! Как щука ни остра, а не возьмет ерша с хвоста! Пали!
Ездовые стеганули коней, лихо, почти на одном месте, развернулись и погнали лошадей на дорогу. Да не всем повезло – одни сани наскочили на незамеченный в снегу пень, опрокинулись. На солдат тут же кучей навалились пешие мятежники, кинулись бить и вязать руки.
Илья Кутузов скакал обочь последних саней, оглядывался на преследовавших казаков, командовал солдатам:
– Не суетись! Стрельба в две шеренги! Четверо заряжай, трое стреляй! Бейте по коням, заваливайте дорогу! Пали! Вот так! Отменно, братцы! Еще – пали!
Несколько передних всадников на всем скаку вместе с лошадьми рухнули на землю, остальные пустили вдогон саням горячие пули. Одна из них стеганула Илью Кутузова вскользь по бедру, вспорола мякоть мышцы.
– Проклятье! Мой новый мундир! – Схватив побитое место, Илья поднял руку – кровь. «Ну, свет мой Анфисушка, молись скорее во спасение души моей!» – мысленно проговорил Илья Кутузов, откинул полу кафтана – пусть малость потерпит нога. Сберечь бы голову – враг на спину садится!
Илья через левое плечо прицелился в грудь ближнему коню, выждал момент, когда собственный конь, поджав ноги, еще не сделал прыжка, и выстрелил.
– Ура-а-а! – по-ребячьи заголосил Илья Кутузов, радуясь удачному попаданию. С последних саней гренадеры еще трижды успели ударить из ружей, и яицкие казаки начали осаживать своих лошадей, поняли, что этих солдат голыми руками на узкой дороге не взять, а снежным полем обогнать и загородить путь нет никакой возможности.
Готовые к засаде в каждом узком междулесье, проскакали еще версты три, потом перевели лошадей на легкую рысцу, потом на мерный шаг. Сделали поспешные перевязки Илье Кутузову и еще четверым легко раненным гренадерам. И ехали молча, оглядываясь на дорогу, на поднявшееся поверх голых деревьев солнце.
Первым нарушил молчание краснощекий Степан, который только что, казалось, разыгрывал безобидной шуткой своего товарища. Он бережно умащивал раненую левую руку, спросил у Ильи Кутузова:
– Господин подпоручик, это что же, выходит, мы повоевали с ворами и разбойниками самозванца?
– Повоевали, брат Степан, повоевали, – отозвался Илья Кутузов, осторожно поглаживая пораненную ногу – через платок просачивалась кровь. Рана саднила и стыла безбожно от морозного колючего воздуха. Поправляя на шее шарф, подарок Анфисы Ивановны, ненадолго задержал его возле губ – уцелел от воровской пули, знать, молилась за него Анфисушка! – бережно упрятал под мундир, посуровел лицом: уцелел, да не дома еще!
– Тогда непонятно, кому награда будет, нам иль бунтовщикам? – пошутил неудачно краснощекий Степан, сам понял оплошку, крякнул. – Жаль товарищей из полуроты, сгибли, должно.
– Там многие сгибли, – ответил Илья Кутузов. – Ладно, если кто отбился штыками да отошел счастливо, те объявятся. Еще, может, калмыки да самарские казаки, успев перейти на тот берег, ускакали в Оренбург…
– Ехал мужик в лес по дрова, чтоб баню истопить да кости попарить… Да хвать – в том лесу на лекаря наехал, – проговорил Степан, толкая локтем Тараса.
– Какой в лесу тебе лекарь? – проворчал отвернувшийся было от него Тарас.
– Как какой? Да медведь-костоправ. Беда вышла мужику от этой встречи – самоучка был тот лекарь, не там мял мужику кости, где они у него болели, а какие под лапу попались.
Гренадеры, подавленные явным разгромом корпуса, отозвались скупыми улыбками. Тарас уважительно кивнул головой на Илью Кутузова, ответил на шутку товарища:
– Кабы господин подпоручик не тормошил нас, чтоб не спали, да не крикнул вовремя «В ружье!», и нас теперь лечил бы тот лекарь-самоучка.
Солдаты дружно согласились. Илья Кутузов, который годами был моложе доброй половины своих гренадеров, смутился от солдатской похвалы, ответил:
– Мы, братцы, исполнили устав и присягу. И вины нашей в разгроме корпуса никакой нет, про остальное же все выявится после… А урывать награду после всего виденного – не честь солдату… Вона, Чернореченская крепость показалась. – И подумал вслух, словно совещаясь с солдатами: – Будем въезжать? Или на Нереволоцкую погоним? Не верю я тамошним казакам. Не их ли люди известили самозванца о нашем походе? Вот Емелька Пугачев и учинил нам засаду в удобном месте, выждал, покуда корпус разделится у переправы, да и ударил всем скопищем воровским!
Прикинули, сколько съестного осталось в солдатских мешках, и боковой проселочной дорогой миновали сумрачную, ощетинившуюся стылым частоколом Чернореченскую крепость с наглухо закрытыми воротами.
Когда она уже осталась за спиной, из-за лесистых взгорков попутный ветер донес еле различимый звон: в церкви благовестили к обедне.
– Ждут в Самаре победной реляции, а мы явимся, аки черные вестники, – сокрушенно проговорил Степан. – Выходит, истину говорят умные люди: не гонкой волка бьют, а уловкой! Генерал Кар гнал того волка, мы гнали…
– Теперь поздно сетовать, брат Степан, – вздохнул Илья Кутузов. – Обожглись мы – другим будет наука… Бес всех умнее оказался, а люди все ж не хвалят его за это. – И подумал про себя: «А до Самары нам еще добраться надобно, братцы гренадеры. Полковник Чернышев обезлюдил все крепости по Самарской линии, лучших солдат с собой побрал… Воспрянут духом бунтовщики от столь легких побед над двумя корпусами, умножатся их шайки – слабосильные крепости возьмут в осаду, дороги перехватят своими дозорами. Одна надежда – ваша преданность долгу и присяге…»
И, словно прочитав его тревожные мысли, пожилой гренадер проговорил в задумчивости то, о чем и думать боялся Илья Кутузов:
– Еще свидимся мы с теми ворами, что наших товарищей побили да в плен похватали. Со дня на день, гляди, будут и под Самарой…
Недолго благопристойная часть жителей Самары со вниманием выслушивала в церквах молитвы святых отцов о даровании скорой победы воинству матушки-государыни над самозванцем и вором Емелькой Пугачевым. Недолго и тешили себя надеждами, что вновь во всей округе восторжествует мир и покой и каждый займется своим делом: править хозяйство в своем имении, торговать, мастерить рукоделия или ловить и торговать рыбицей…
Через два дня по уходе полковника Чернышева на Оренбург в Самару на загнанных лошадях примчался курьер с вестью, что мятежные скопища самозваного царя Петра Третьего взяли крепости Сорочинскую и Тоцкую, что комендант крепости Бузулук подполковник Данила Вульф ждет с часу на час атаки и на свою крепость.