– Ну, братцы, вот мы и в государевом войске! Идем ночевать на чердак. Утро вечера мудренее. Даст господь случая, так и самого государя-батюшку завтра увидим своими глазами, в ножки ему поклонимся и в сражение супротив Чернышева попросимся…
Утром Илья Арапов проснулся от суматохи, которая происходила от конского ржания и топота, от людского многоголосья и скрипа снега под санными полозьями.
– Эгей, братцы! – вскочил Илья. – Никак мы чего проспали? – Подхватился с соломы и по зыбкой лестнице, не боясь сломать шею, слетел вниз.
Свежий воздух опьянил – за ночь так нанюхался сенного духа, что голова пошла кругом.
– Ух ты-ы! – восхитился Илья Арапов этому шумному солнечному утру. – Слышь, Иван Яковлевич? Никак государево войско в поход двинулось!
Арапов мигом оседлал в ночь укрытого теплой попоной коня, повелел своим казакам быть наготове, а сам помчался обочиной дороги к дому Военной коллегии. С кем ни пытался из верховых казаков заговорить, куда, дескать, выступает войско, все отгоняли его с угрозой – не вражеский ли подлазчик тут шныряет да выспрашивает! Наконец приметил походного атамана Овчинникова, пробился к нему.
– A-а, бузулукский армячный атаман! – весело пошутил Андрей Афанасьевич. – В сражение просишься? Нет, брат, на сей раз придется тебе дома побыть. Обучай покудова своих мужиков ратному делу – сгодится, и весьма скоро. Ну а мы сейчас перекинемся словечком с твоими знакомцами – полковником Чернышевым и его господами офицерами. Будь здоров! – И походный атаман с группой казаков ускакал вслед уходившему к Оренбургу войску. А вскоре по Берлинской слободе прошел слух, что и сам государь Петр Федорович выступил с яицкими казаками, которые стояли лагерем под осажденным городом.
Бузулукцы развели костры с подветренной стороны амбара, прирезали привезенного с собой барана. Местные женки из прихваченной в имении Матвея Арапова муки замесили тесто, нарезали лапши. Гаврила Белый выказал изрядную сноровку в приготовлении еды и с общего согласия был возведен в старшие кашевары.
Умостившись прямо в санях, обжигаясь, хлебали лапшу из глиняных мисок и гадали, как обернется поход Петра Федоровича. За разговорами нет-нет да и прислушивались: вдруг долетит отзвук далекой пушечной пальбы? Но ветер дул с востока, Оренбург был на юге, а корпус полковника Чернышева, идя в обход, наверняка теперь в Татищевой или в Чернореченской крепости. А может, уже и на подходе к осажденному Оренбургу…
Под этот говор поначалу не обратили внимание на серого в яблоках жеребца и на человека, который, стоя в санях на коленях, подъехал к ним с явным намерением здесь и остановиться.
– Хлеб да соль, земляки! – крикнул мужик, улыбаясь бузулукцам, как давним знакомцам. – Не помешаю вам? – А сам уже стрижен по-казацки, кружком. В санях поверх сена лежало длинное копье, у пояса висела кривая киргизская сабля.
Илья Арапов без труда признал – это он, уезжая с отрядом яицких казаков Маркела Опоркина, увозил своего приказчика на государев суд. Радушно отозвался:
– Спаси бог и тебя, Иван. Правь к нашему огню! Гаврила, не сыщется ли там еще черпачок лапши?
Гаврила заглянул в котел, почесал затылок:
– Да коль поскрести со дна, то и мисочка, поди, наберется.
Иван Кузнец обрадовался, подзадорил кашевара:
– Будь ласков, Гаврила, поскреби от души. Чай, котел еще не отдавали собакам вылизывать?
Подведя сани к амбару, он нагреб охапку сена, разнуздал коня, ласково потрепал по шее:
– Ешь, Ворчун, ешь.
Конь фыркнул, будто и вправду проворчал на слова хозяина, уткнулся в душистое сено. Иван примостился на санях рядом с Ильей, принял из рук Гаврилы полную с верхом миску лапши, перекрестился. Жмуря припухшие от бессонницы красные глаза, принюхался к запаху баранины.
– Ух, как забористо, аж слюнки текут! – И языком прищелкнул от предвкушения удовольствия. – Кой день впроголодь. Чудно, вроде бы среди своих, а к чужому котлу не вдруг присунешься. У казачек купил бы чего пожевать, да в кармане – вошь на аркане да блоха на цепи… Вот и мыкаюсь волком у овчарни: нюхаю, да на зуб не положишь.
– Работай ложкой, брат Иван, потом беседовать будем: баранина, да еще на холоду, быстро стынет, – присоветовал Иван Яковлевич Жилкин, присматриваясь к словоохотливому гостю единственным темно-зеленым глазом.
Поели, помолились, оборотись на купола церкви, что стояла в центре Берды.
– Где ж теперь твой ласковый приказчик? – спросил Илья Арапов, поглядывая искоса на Ивана Кузнеца. Тот, развалясь в санях, сухой былкой чистил зубы.
– Должно, у врат небесных толкается… Только, думается мне, вряд ли святой Петр впустит его в рай! Весьма грешен был и злопакостен. Когда обсказал я пред государем его вины, так и повелел батюшка Петр Федорович приблизить приказчика к Господу… вместе с помещиками, коих мужики привезли в Берду. А иных отпустил с миром, не найдя за ними злого умысла и притеснения крестьянам.
– Стало быть, везут мужики своих господ на государев суд? – спросил Иван Яковлевич.
– Еще как везут-то! – оживился Иван Кузнец. – Токмо господа не дюже радуются лицезреть государя Петра Федоровича, трепещут и слезьми горькими исходят.
– Знает волчья порода, что за ягнят порезанных и с нее шкуру снимать будут! – со злостью проговорил Гаврила Белый. – Кабы нам изловить свово хозяина Дементьева – сущий демон! Тако ж поволокли бы кривоносого за седые космы пред государевы очи. Глядишь, и его приблизил бы на два аршина поближе к Господу…
– Да-a, о вашем барине вся округа наслышана, – поддакнул Илья Арапов, вспомнив, сколько горьких жалоб довелось слышать от ближних соседей – крестьян Дементьева: жесток, мол, барин да капризен сверх всякой меры, а уж греховодник – так и липнет к девкам да молодым бабам! – Бог даст, ни ваш Дементьев, ни наш Матвейка Арапов не минуют суда государева. А мне бы еще и нашего приказчика Савелия Паршина изловить не худо. Ох и поизмывался над ними! – Илья кивнул на своих односельцев, которые, закутавшись в тулупы на соседних санях, прислушивались к беседе. – Когда на барщине отрабатывали, не одна мужицкая рубаха его плетью была рассечена… Да и государева казака он из ружья побил.
Илья Арапов помолчал недолго, спросил, куда теперь направляется Иван Кузнец. К родительскому дому или здесь, на службе государевой, останется?
– Коль примете, пристану к вашей артели. Глядишь, и в наши края государь свои полки пошлет, тогда будет и на нашей улице праздник!
– Оставайся, – подытожил Илья Арапов. – А там уж государь решит, как нами распорядиться. Ну, братцы, кончай ночевать! А то вернутся с-под Оренбурга наши, спросит с нас походный атаман, чем занимались. Что ответим?
…Утром четырнадцатого ноября в государеву Военную коллегию прискакал посыльный казак с доброй вестью: побит и пленен корпус полковника Чернышева вместе со всеми офицерами и пушками! Пятнадцать пушек взято и увезено под Оренбург, чтобы установить на позиции и громить из тех орудий супротивников государя Петра Федоровича!
Но почти в тот же час Берду достигло другое, только безрадостное известие: со стороны Сакмарского городка в осажденный Оренбург пробился бригадир Корф с отрядом в две с половиной тысячи человек, при двадцати пушках и с большим продовольственным обозом.
Гонец известил в Военной коллегии Ивана Творогова и дьяка Ивана Почиталина, что государь, узнав о прорыве Корфа, собрал всех бывших при нем казаков и кинулся было в угон за тем бригадиром. Однако время было упущено – отстреливаясь, под прикрытием городских пушек, Корф успел войти в город.
– Теперь, братцы, жди большой драки с генералом Рейнсдорпом, – заключил государев дьяк, молодой грамотей Иван Почиталин, объявляя эту безрадостную весть собравшимся у Военной коллегии казакам. – Оренбургский губернатор, после стольких своих неудач, всенепременно захочет выслужиться перед царицей Екатериной, а потому будет стараться нанести нашему государю крепкое поражение. Да только не таков наш батюшка государь!
– Слышь, братец, – прокричал из толпы собравшихся Илья Арапов стоящему на крыльце Почиталину. – Коль нужна государю подмога, так мы в одночасье соберемся и под Оренбург…
– О том будет особое распоряжение походного атамана Овчинникова! – Почиталин поклонился собравшися казакам и покинул высокое, с резными столбиками крыльцо.
Отряды, оставленные в Берде для ее охраны от случайного неприятельского набега, не расходились целый день, так и толпились у Военной коллегии. Временами, когда порывистый ветер задувал со стороны киргиз-кайсацкой степи, даже здесь хорошо были слышны отдаленные пушечные выстрелы, которые порой сливались в сплошную канонаду. Казаки крестились, до хрипоты спорили, чьи пушки чаще и громче бьют: свои или крепостные?
День тянулся томительно медленно, и только к вечеру на дороге со стороны Оренбурга показались три верховых казака, скакавших галопом в ставку. Караульные, издали заприметив гонцов, поспешно раздвинули рогатки.
– Чево там? Как государь? – сунулся было к вестникам старший караула, да не дождался ответа – проскакали мимо.
На церковной площади гонцов остановила плотная толпа и дальше не пропустила. Их дергали за полы кафтанов, иные даже грозились выдернуть из седел и взять в кулаки, ежели и далее будут молчать.
– Говорите, как там, у города-то?
– Чей верх вышел? Наш ли?
– Жив ли батюшка государь?
Илья Арапов, сжатый в толпе чужими крепкими плечами, узнал одного из гонцов, не утерпел, закричал ему:
– Слышь, Маркел, не томи казаков! Скажи: верно ли, наш верх?
Маркел Опоркин, а с ним его брат Тарас и еще один, совсем молодой безусый казак, так и не пробились до крыльца Военной коллегии, где переминался в валенках и в накинутом на плечи полушубке Иван Почиталин. Незлобиво отругиваясь от наседавших, Маркел обернулся на крик Ильи, помахал ему рукой и, пытаясь перекрыть гул толпы, закричал:
– Да ну вас, черти горластые! Ишь, всей ярмаркой встречь выкатили! Да наш верх, наш! Побили губернаторово войско! Крепко побили! Едва тот генерал упятился в крепость!