– Озверел, однако, – усмехнулся Илья Арапов, глянув на окаменевшего от напряжения приказчика. – Ишь, как глазищами-то зыркаешь! Ровно бирюк[11], капканом схваченный. Знаешь свою вину?
– За батоги считаться будешь? – выдавил сквозь зубы Савелий и переступил валенками. На пол, медленно подтаивая, комочками отваливался чистый снег.
– Знал ведь, что купчая на меня фальшивая? – жестко спросил Арапов. – Что не холоп я у Матвея, колом бы его в землю?! Знал, а – сек нещадно, будто пойманного у конюшни конокрада!
– Я бы тебя не сек, так Матвей повалил бы сечь меня! Возвернешь те батоги мне в обрат, так, что ль? – И Савелий сплюнул на пол, ладонью утер усы и толстые губы.
– Батогов возвертать не буду, то пусть на твоей совести останется. А к государю Петру Федоровичу спровожу с показанием твоих злодеяний. Пусть он судит тебя за убиенного государева казака. С тебя спрос особый. Мне же Матвейка Арапов на всю жизнь чертополохом в глаз влез! Пока не выдерну – света божьего не видать! А с тебя, говорю, спрос сам государь снимет…
Савелий сверкнул недобрым взглядом, поднес левую руку ко рту, натужно закашлял, с трудом выговорив:
– Тогда все едино… конец мне будет. Идите вы все к чертовой бабушке со своим государем-вором! Наслышан, как тот беглый Емелька милует тех, кто ему не потрафит! Вот изловят вашего «государя», такой ли спрос снимут – четвертуют, а в могилу еще и осиновый кол вобьют, подобно колдуну, чтоб и после смерти не выходил по ночам и не пакостил хорошим людям…
Илья Арапов резко остановился, пораженный, хотел было кулаком оборвать поносные на государя слова, но Савелий вновь прикрыл рот широкой ладонью, закашлял, согнувшись в поясе.
– Злости и яду в тебе на десять змеиных голов! – с брезгливостью проговорил Илья Федорович. – Скажи, кому Арапов продал мою женку и сына? Зачтется тебе как доброе дело перед государевым судом…
Савелий вдруг ткнул в лицо Илье Федоровичу фигу и захохотал:
– А вот это не видел? Ты, ты причина моей лютости! Ты отнял у меня Аграфену своим наездом в деревню! Моей она была бы, а ты, а ты… Что, пожил в любови, да? Так теперь помучайся, как я мучился, на тебя глядючи! Сколь ночей караулил с ножом, чтоб прикончить, да греха божьего страшился… Ан Бог за меня сказнил врага моего! – Савелий не знал, кому и когда продал Матвей Арапов Аграфену, но злобная радость от атамановой беды крепким хмелем ударила в голову. Захлебнувшись на время воздухом, уставясь в глаза изумленного Ильи Федоровича, он продолжал выкрикивать неистово: – Не мне она теперь, да и не тебе! Ненавижу! У-y, холопья кровь!.. Не запорол досмерти, так теперь… – Приказчик еле заметным движением выхватил из просторного голенища нож и зверем метнулся на атамана. – Дорежу-у!
От сильного удара в грудь Илья Федорович покачнулся, отлетел на два шага назад, уперся в стол. Застонав от боли, увидел перед собой искаженное лютой ненавистью лицо Савелия – дикими и в то же время растерянными глазами тот уставился на вспоротый кафтан Арапова, потом перевел взгляд на нож: никаких следов крови… Заорал исступленно, поняв, что жертва ускользнула от гибели:
– А-а-а! – кинулся на атамана снова.
Пуля опередила. На грохот выстрела в горницу влетел Иван Жилкин – был в соседней комнате, с ним Иван Зверев, а чуть позже, пошатываясь, вошел и больной сержант Куклин. С крыльца вбежали караульные казаки с саблями наголо…
На полу, пачкая доски кровью, корчился Савелий Паршин. Бледный Илья Федорович сунул пистоль за пояс и сказал в назидание:
– Впредь надобно ворогов хорошенько обыскивать. Счастливо отделался, видите, только кафтан взрезал сей бирюк. Унесите его прочь с глаз!
Казаки с трудом выдернули нож из стиснутых пальцев Савелия, выволокли приказчика.
– Надо же, – сокрушался Иван Яковлевич. – И впрямь бирюк одичалый: даже подыхая, укусить норовит!
– Ну, будет о том толковать, – прервал его Илья Федорович. – Бабу родами не удивишь, казака кинжалом не испугаешь. Покличьте стряпуху, пущай пол вымоет. А вы идите, братцы, спать, поутру важные дела ждут нас.
Когда все успокоилось и, затерев пол, ушла испуганная видом крови стряпуха, Илья Федорович потушил свечи, во тьме скинул кафтан. Лег на кровать. Через прорезь полукафтана нащупал теплые от его тела железные чешуйки кольчуги, погладил их и, постепенно успокаиваясь от пережитого, уснул.
В полном безветрии и в лучах утреннего солнца Илья Арапов сделал смотр своему конному отряду и пешей команде, выстроенной перед запряженными санями. Объехал фрунт и остался весьма доволен увиденным: у всех казаков добротные нового образца кремневые гладкоствольные ружья, у иных легкого боя винтовки турецкой работы – «турки», как прозвали их казаки. Пороховницы у всех наполнены, почти у каждого за поясом пистоль, сабля, у седла копье.
У половины новопостриженных пеших казаков, вчерашних гарнизонных солдат, длинноствольные, петровских еще времен, фузеи: старослужащие солдаты держались по привычке этого оружия, оно им казалось сподручнее. Молодые солдаты имели кремневые ружья образца 1760 года с укороченным стволом, на поясах отвисали сумки с патронами. Из такого ружья можно было стрелять по врагу за двести шагов, каждую минуту делая выстрел.
«Ну что ж, и в пешей мужицкой команде, что теперь в Араповке с Кузьмой Петровичем пребывает, до полусотни таких же новых ружей, отбитых у драгун и полученных от походного атамана Овчинникова для будущего пополнения…» – удовлетворенно отметил Илья Федорович, потирая правое ухо: лет пять тому назад отморозил, и теперь оно легко схватывается даже слабым морозцем.
– Не страшно, коль доведется, и с малой регулярной командой сразиться, – вслух подумал Илья Федорович. Кроме гарнизонных солдат к нему в команду вступили девятнадцать отставных и шестеро регулярных казаков, оставленных в крепости для несения службы.
Уже к концу смотра к площади из бокового проулка вышел пожилой мужик в старом солдатском кафтане, ведя с собой крепкого малолетка в длиннополой однорядке и в серой шапке набекрень.
– Ба-а, – протяжно выговорил стоящий рядом с Ильей Федоровичем Иван Жилкин. – Да это никак мой давний сослуживец и кум Иванов Василий своего сына к нам тащит!
Отставной солдат Иванов, вспахивая глубокий снег подшитыми валенками, подошел к атаману боком, словно готовый задать стрекача при первом же суровом слове, так же боком отдал поклон и неожиданно сильно толкнул в спину сына, торопливо, как будто боясь передумать, сказал:
– Возьми и Василья моего, атаман! Сгодится попервой в ездовые аль для посылок. Малолеток еще, двадцать один годок ему, а скоро и в рекруты совсем заберут, потому как солдатское дитя…
– Моему сыну Ивашке почти ровесник, – добавил Иван Яковлевич, с улыбкой рассматривая переминающегося на снегу парня. – А тот уже службу начал в Самаре, в Ставропольском батальоне барабанщиком. – И вздохнул. – Не довелось бы под старость лет с родным сыном в драке схватиться – побьет ведь, чертов сын, куда как в плечах раздался, поди! Ну, Васька, хочешь сбегать в гости к дружку своему на Самару, ась?
Кучерявый, с кошачьими зелеными глазами солдатский сын по робости не нашелся чего путнего ответить, как брякнул не думавши:
– Я ему, твоему Ваньке, нюх расквашу! Зачем он моей невесте озорным подмигиванием смущения делал, а?
Казаки захохотали. Старый солдат ткнул сына кулаком в спину, всенародно укорил:
– О чем брешешь, непутевый? И где? Пред атамановыми очами! Посчитает за недоумка какого. – И к Илье Федоровичу с кривым поклоном: – Он у меня грамотен, читать и писать куда как бойко обучен посредством битья от батюшки Афанасия… Да вот, говорлив не в меру! Иной раз дворовый пес умнее его сбрешет, право…
– А в нашем войске, отец, будь он хоть и пес, лишь бы яйца нес! – подал реплику Ивашка Кузнец.
– Этот Васька снесет яйцо да и цыпленка высидит! – поддакнул Иван Жилкин.
Илья Федорович улыбнулся – парень ему понравился. Круглолиц, с редким пушком над розовыми, как у девицы, губами, а в зеленых глазах бесовские искорки бегают – хочет шуткой ответить насмешникам, да атаманова гнева остерегается, чтоб не подумал, что стоит перед ним не человек, а беремя пустяков.
– Будешь при мне за адъютанта, Василий, – сказал Илья Федорович и обернулся к своим старшим командирам. – Теперь едем по окрестным деревням, тамо и коней для воинства набрать надобно. Ну, братцы казаки, с богом! Господь даст удачу, а удача придаст нам крылья. Тогда и окрестные мужики непременно к нам прилепятся! – Атаман взмахнул рукой и, поворотив коня к крепостным воротам, первым поехал в поле.
На церквушке зазвенькал маленький колокол – местный священник благовестил об уходе атамана в поход и желал воинству доброго пути и всяческих удач.
Поход и вправду оказался весьма удачным.
Два дня объезжал отряд Ильи Арапова близлежащие села и деревни. Брали в покинутых имениях скот, лошадей, раздавали крестьянам из помещичьих амбаров зерно и повсюду объявляли волю государя Петра Федоровича: на господ мужикам более не работать, потому как им вышла воля на веки вечные.
На общем сходе в деревне помещика Племянникова Илья Арапов зачитал изрядно уже помятый указ государя, который дан был еще Леонтию Травкину, а кончив чтение, спросил:
– Ну что, православные, аль не верите вы этому? Говорите!
Не долго мужики раздумывали: каждый видел в указе свою пользу – земля и воля из-под помещиков им обещана. А о победах государя над питерскими генералами и они уже изрядно наслышаны, уверовали в удачливую судьбу Петра Федоровича.
– Наш истинно государь объявился!
– Как не верить? Верим, батюшка атаман! Ждем нашего заступника от барщины треклятой!
– Желаем ему, батюшке, служить верой и правдой! Научи, чево делать нам, атаманушко?
– Ну а коль желаете батюшке нашему послужить и свою волю от помещиков оборонить, то государь Петр Федорович приказал набирать охотников в казаки. Государь обещает казакам жалование доброе и всяческие привилегии за верную службу.