Охотников набралось изрядно, да и сам Илья Арапов своей властью выбрал из крестьян еще десятка два, а всего постригли в казаки чуть больше ста человек. Всех рассадили по саням и великим обозом и табуном двинулись в Араповку.
Кузьма Аксак встретил атамана добрыми вестями – поболее двух десятков охотных мужиков на своих санях явились к нему служить государю. Да одно беда – оружия, почитай, никакого у новоприбывших: вилы, самодельные кистени. Лишь у десятерых добротные копья, откованные атамановым тестем Макаром. У иных самодельные, из кос перекованные сабли да из серпов длинные, до двух вершков, ножи.
– Не беда это, Кузьма Петрович, как ни то разживемся и мы оружием! – утешил помощника атаман. – Теперь спешно возвращаемся в Бузулукскую крепость да отправляем обоз с пропитанием в Берлинскую слободу. Государю такой подарок будет в радость.
На сборы бузулукского обоза ушел еще один день. Илья Арапов, посылая с обозом капрала Гаврилу Пустоханова и команду в десять человек, напутствовал:
– Поклонись государю от нашего воинства, подведи даренного от нас жеребца и напомни про манифест к народу. Надобен тот манифест для прочтения в дальних деревнях, где слух о государе не столь еще крепок. И пущай Иван Почиталин всенепременно напишет тебе текст присяги, чтоб воинство наше привести к законной службе Петру Федоровичу.
Илья Федорович приметил, что Василий Иванов мнется поблизости, понял молодого парня, засмеялся:
– Ну что, сын солдатский, берет охота самолично зрить государя? Об этом просить меня не решаешься?
– Берет, Илья Федорович! Да берет и сомнение: допустят ли генералы да атаманы к нему поглазеть вблизи? Накричат, дескать, под носом взошло, а в голове и не засеяно! А то и плетьми постегать прикажут на посмешище прочим.
– Ничего, Василий, не робей! Не отпыхавшись, и дерева не срубишь. Одного тебя, вестимо, не допустят, потому как всякий народ там может оказаться, в Берде, иной и со злым умыслом. А с капралом Пустохановым допустят. – И подсказал Пустоханову: – Слышь, Гаврила, ты дай-ка нашего жеребца Василию в руки, пущай он его и представит государю на осмотр.
Васька Иванов, сорвав с головы шапку, пустился в пляс, рассмешив отъезжающих с обозом казаков и пришедших проводить их жителей Бузулукской крепости.
– Садись в седло, плясун! – не сдержался всегда выдержанный Пустоханов. – Да не насмеши государя ненароком, вот тако же в пляс пустившись беспричинно. На своей шкуре узнаешь, что в ину пору и скоморохи плачут.
Илья Арапов проводил обоз за крепостные ворота, долго стоял наверху, наблюдая, как сани без происшествий переехали через речку Бузулук и, постепенно уменьшаясь в размерах, будто стираясь о накатанную дорогу, как о точильный камень, стали пропадать в мареве легкой поземки, что тянула с заснеженной равнины левобережья Самары.
Иван Жилкин, прокашлявшись в кулак, негромко посетовал:
– Какие вести, воротясь, привезут нам из-под Оренбурга? Крепкая преграда встала на дороге государя… Зима в силу входит, осаду куда как трудно держать.
– Твоя правда, Иван Яковлевич, – согласился Кузьма Аксак. – Войско кормить надобно, коням фураж добывать, людям дрова надобны печи топить, а иным и у костра греться…
– Ништо, братцы, и генералу Рейнсдорпу теперь не слаще, хотя и в городе сидит, – ответил Илья Арапов. – Еще малый срок пройдет – коней есть будет! Запросит пощады у государя Петра Федоровича. Ну а провиант для армии не только мы озабочены доставлять, но и другие отряды. До Каменного Пояса разосланы. В Бердинской слободе ежедневно выдают по караваю печеного хлеба на десять человек, да и на рынке хлеб и птицу битую можно купить у местных казаков и татар. Жалование от государевой казны выдают казакам исправно: канонирам – по пяти копеек в день, казакам – по три копейки.
– Ништо, добудем казну, и мы своим казакам тако же исправно жалование давать будем, – высказался Иван Жилкин и неожиданно заговорил о будничном: – Хватит нам степь обозревать, на то дозорцы на башне поставлены. Обоза уже не видно. Идем, Илья Федорович, в мою избу, старуха обещала накормить нас нынче наваристыми мясными щами.
Капрал Гаврила Пустоханов со своею командою налегке возвратился в Бузулукскую крепость в полдень девятнадцатого числа. Встреченный атаманом и его помощниками, сдержанно поздоровался общим поклоном, отдал коня бывшим при нем казакам, чтоб отвели на конюшню, а сам вместе с Васькой Ивановым вошел в горницу Вульфа, где Илья Арапов разместил временную походную канцелярию.
– Да сказывай ты, право, медведь неповоротливый: каково слово к нам от государя Петра Федоровича? – с нетерпением дернул за рукав кафтана Иван Жилкин улыбающегося капрала. Пустоханов неспешно снял шапку, положил ее и полушубок на широкую лавку у входа.
– Скажу, скажу, – отозвался Гаврила, пригладил взлохмаченные волосы, неторопливо перекрестился на образа. – Добрался поначалу я до главного походного атамана Андрея Афанасьевича Овчинникова, поклон ему от всех нас передал, – словно взвешивая каждое слово, говорил Пустоханов. – Порадовался Андрей Афанасьевич, что заняли мы Бузулукскую крепость и ратной силой обрастаем, а не кинулись сразу с голыми руками на Самару, где нас и побить могли бы: кто знает, каков гарнизон в том городе на Волге? Обоз с провиантом и коней принял и молодцами усердными назвал. А потом сам до батюшки-государя дошел, о нашем старании доклад сделал и о манифесте обещанном напомнил. – Пустоханов уселся на лавку около стола поудобнее, принял из рук атамана просторную пиалу чая, отхлебнул, опасаясь обжечь губы, опустил на стол. – А как сказал о даренном от нас жеребце, не стерпел – захотелось ему самому поглядеть на него. Надел шапку, тулуп на плечи накинул и выбежал на крыльцо. Глянул я на государя, а у него, как у дитяти, радость на лице неописуемая! Языком цокает, словно цыган на конной ярмарке, да по крутой шее жеребца похлопывает, в зубы смотрит – не перестарок ли. Взял у Васьки поводья, а ему награду дал. Покажи, Васька, какова тебе от государя награда-медаль досталась… Он первую ночь не спал, все в руках перед глазами вертел.
Гордый, сияющий Васька расстегнул кафтан и показал подвешенную на белой шелковой нитке серебряную медаль. Илья Федорович взял ее в руки, прочитал на изображенном восьмиконечном раскольничьем кресте надпись: «Божиею милостью мы Петр III». Перевернул, а там еще надпись выбита: «Жалую сию полтину за верность».
– Молодец, Васька, солдатский сын! – похвалил своего адъютанта Илья Федорович, не сдержался и улыбнулся радости молодого парня. Гаврила Пустоханов вынул из-за пазухи красного бархата скомканный лоскут, развернул со словами:
– И тебе, атаман Илья Федорович, от государя медаль передана. Вот, велено вручить из государевых рук в твои.
Илья Арапов принял от капрала кусок бархата, а на нем старой чеканки позолоченный рублевик с портретом Петра Третьего. К рублевику приделано ушко, в которое вдета пурпурная лента. Поцеловав изображение государя, Илья Арапов, сдерживая подступившую к сердцу радость, неторопливо надел ленту на шею, заправил медаль под полукафтан.
– Что же говорил тебе, Васька, государь, когда коня принимал? – спросил Кузьма Аксак. – Не повелел ли тебе плясать камаринского?
Васька, волнуясь, отмахнулся от шутки старого казака, ответил атаману, будто тот задал ему вопрос:
– А он так глянул мне в глаза, ласково и добро, да и спрашивает: «Желаешь ли мне, молодец, послужить верой и правдой?» – А я, сробевши, ему в ответ на колени повалился да и брякнул всего три словечка: «Власть вашего императорского величества».
– Ладно в пляс, в самом деле, не пустился, медаль получив, – добавил Гаврила Пустоханов и далее сказал, что государь повелел им заночевать, а утром явиться в военную коллегию и получить у походного атамана Овчинникова государев именной указ атаману Илье Арапову на то, как ему впредь поступать.
Илья Федорович принял толстый пакет с печатью, оттиснутой на красном сургуче. Помимо надписи от Военной коллегии с указанием, кому пакет, увидел другую, неровным почерком сделанную. Прежде чем достать из пакета бумаги, спросил:
– Кто пакет вскрывал?
Гаврила Пустоханов от этого строгого спроса поднялся с лавки, смущенно повинился:
– Атаман Тоцкой крепости Чулошников. Просил ради того, чтоб и себе знать, что впредь вместе вам делать надобно. Вот я и дал ему тот пакет, при мне читывал, без чужих ушей…
– Ну, коли так, то греха большого нет. – Илья Арапов повернулся к свету и с трудом разобрал незнакомую руку. Чулошников писал на пакете: «Сей пакет, Илья Федорович, я роспечатовал на нашей с тобой большой надежде, которым я очень радовался, смотря, и ни на ково не глядел. Ваш охотный слуга Никифор Чулошников. Провиант скорее ко мне отправляй».
Илья Федорович с изрядным волнением, бережно – не помять бы! – вытянул из пакета три бумаги. Развернул указ Военной коллегии.
– Чти, Илья Федорович, чтоб и нам было ведомо государево распоряжение, – попросил Кузьма Аксак, видя, что походный атаман молча шевелит губами, пробегает взглядом по строчкам указа.
– Да-да, – торопливо проговорил Илья Федорович, вернулся к началу. – Слушайте:
«Указ его императорского величества, самодержца Всероссийского, из Государственной военной коллегии атаману Илье Арапову.
Чрез сие повелевается тебе имеющей в окрестных селениях барской всякого рода хлеб приказывать, кому способно: немолотый – молотить, а намолоченный – молоть и, смоловши, присылать в здешнюю армию тех же или протчих жителей равенственно на подводах. А за провоз тем подвотчикам выданы деньги из казны будут. И сколько ж будет от тебя отправлено, сюда репортовать.
А как одному тебе порученное сие дело вскоре исполнить нельзя, то позволяетца тебе выбирать по себе поверенных и посылать в те жительства з данными от тебя наставлениями с принадлежащим числом конвоем для высылки сюда в армию всякого молотого хлеба; так же и овса, сколько найдется, высылать же. Да и то наблюсти, чтоб посланные от тебя поверенные не отваживались чинить крестьянам никаких обид; в противном же случае подвергнут себя его величества гнева. И порученное сие дело исполнять тебе, как можно наискорея.