Шлепнул криво разорванным пакетом по столу, долго смотрел на огорошенного подпоручика – вона как устал, почти всю ночь не слезал с коня, все по дозорам да караулам ездил: упаси бог уснуть! Когда изба без запора и свиньи в нее влезут!
– Вот и конец нашим надеждам, – тихо проговорил Илья Кутузов, сел на лавку у печки, устало смежил глаза. – И где те команды, когда ждать их?.. Успеют ли?..
«Мальчик мой, – с нежностью подумал Иван Кондратьевич, глядя на дремлющего против воли подпоручика Кутузова. – Крепко обманулись мы с тобой на сикурс от гусарских эскадронов. А стало быть, теперь самим какие-то действия надобно предпринимать… Хоть посылай тайного подлазчика с наказом пристрелить себя оберегающего от калмыков воеводу. Тогда и останется единый путь – перебегать с командой к объявившемуся государю Петру Федоровичу, которому присягал однажды… Ох, господи, так и в самом деле до измены дойти можно… А мне надобно себе сотворить запасную лазею. Вдруг фортуна повернется лицом к тому самому Петру Федоровичу и всем нам придется жить под его державной рукой?..»
Иван Кондратьевич сел за стол и сидел тихо, дал подпоручику подремать не более часа, потом тихонько тронул за плечо. Подпоручик повинился за сон, встал перед командиром, слушая его решение.
– Надобно сделать вылазку под Алексеевск и попытаться выбить из него передовую партию воров, покудова не подошли главные силы идущего на нас атамана. Этим действием мы принудим злодеев остерегаться приступить к Самаре. И, бог даст, выждем несколько дней до возможного прихода сикурса… откуда-нибудь.
Илья Кутузов повторил приказание. Иван Кондратьевич вызвал к себе прапорщика Панова и казачьего есаула Тарарина, которым и надлежало провести первое сражение с подступающими к Самаре неприятельскими командами.
К полудню 23 декабря погода испортилась. Низкие, снегом набитые тучи повисли над Жигулевскими горами, цепляясь за лесистые вершины отвислыми рваными лохмотьями. Северо-западный ветер тянул ровно и пока что без поземки.
Санный отряд Ильи Кутузова в сопровождении конных казаков прапорщика Панова беспрепятственно шел к Алексеевску по Оренбургскому тракту. Вскоре миновали по левую руку от тракта лощину с глубоким замерзшим озером. По обе стороны озера видны были засыпанные снегом строения хуторов Тимашева полка, с садами и городьбой вокруг разработанных земельных угодий.
– Отсюдова разделимся, – решил подпоручик Кутузов, когда отряд остановился у Орлова оврага, который своим верхом достигал далекого отсюда Студеного оврага за Иустиновой бугриной с ее хуторами.
Прапорщик Панов повернулся в седле к Илье Кутузову, молча смотрел на подпоручика в ожидании решения старшего в команде.
– Я со своими солдатами на санях еду по главному Оренбургскому тракту до пригорода. По ходу будем осматривать хутора и деревни, не затаились ли там разбойные дозорцы. Вы, господин прапорщик, с казаками спуститесь к самарскому берегу, перекройте дорогу на Красносамарскую крепость по левобережью реки Самары. Когда офрунтим пригород, по вашему сигналу делаем нападение с двух сторон, чтоб те злодеи не могли бы сбежать в сторону Бузулука и известить своих главарей о наших действиях.
Прапорщик Панов ни единым мускулом худощавого долгого лица не выказал отношения к приказу подпоручика, скомандовал есаулу Тарарину поворотить коней вправо. Миновав речушку Падовку, занесенную снегом по верхи прибрежных кустов, краем круглого Гусиного озера казаки спустились к самарскому берегу, за тем берегом вскоре и пропали.
– Поехали, – распорядился Илья Кутузов и впереди санного отряда своей полуроты тронулся дальше. Миновали слева Дубравин овраг, заросший высокими деревьями, свернули на боковую дорогу и въехали в деревню Нижнепадовку, Смышляевку тож. Проехали вдоль двух рядов изб – тихо, спокойно. На берегу Падовки голосистые ребятишки катались на крутом берегу кто на санках, а кто на ледянках с вмороженными в них веревками.
– Надо же! – удивился в передних санях солдат Степан, который к этому походу уже поправился после памятного сражения с яицкими казаками при речке Сакмаре. – В десяти верстах от них злодейская ватага пригород взяла, а тут – тишь, да гладь, да божья благодать…
– Ты о ребятишках говоришь? – переспросил Степана его неразлучный дружок щербатый Тарас.
– О каких ребятишках! – неожиданно суровым голосом отозвался гренадер Степан. – А ну, скинь треух!
Шербатый Тарас, ничего не подозревая, живо стащил треух. И тут же Степан диаконовским голосом громко прогудел:
– Ну, я тако и знал. Глядите, братцы, у Тараса на плеши разыгралися три вши! – и к подпоручику Кутузову: – Ваше благородие, прикажите холодным оружием прикончить извечных солдатских супротивников!
Гренадеры с саней ответили дружным хохотом. Смущенный Тарас – уже который раз попадает под розыгрыш зубоскала Степана – поспешно прикрыл голову суконным треухом, рассмеялся и тут же съязвил в ответ:
– Сам-то экий красавец: под носом румянец, во всю щеку лишай!
– Вши – это что за незадача, – не унимался Степан. – А вы знаете, братцы, как на прошлое Рождество ходил наш Тарас по Самаре да выспрашивал, где живет непременно купеческая да уж непременно раскрасавица дочь?
Гренадеры занукали, подбадривая балагура на новую шутку. Илья Кутузов, не спуская глаз с дворов Нижнепадовки, вполуха слушал веселую побаску.
– И вот сыскался вроде бы дом купеческий и девица в нем на выданье. Тут наш Тарас к свахе да с расспросами: «Пригожа ли невеста?» А сваха крест на себя кладет и божьим именем клянется, что невеста раскрасавица, каких свет не видел… Только случилось тут идти мимо протопопу Андрею Иванову. Оскорбился он святотатством под крестным знамением да и речет: «Еще бы не красавица невеста! В окно глянет – конь к воротам прянет, на двор выйдет – три дня собаки с перепугу лают!» Сваха за палку схватилась да на протопопа с руганью, а наш Тарас ноги в руки да шасть с того подворья! Так и бегает по сию пору бобылем…
Гренадеры снова посмеялись шутке, а Илья Кутузов дивился другому: нижнепадовские мужики преспокойно чистят коровники, с луговой стороны Самары волокут сено для скота, бабы снуют по своим дворам, хлопочут по хозяйству да на ребятишек прикрикивают. «Живут мирно, будто и смуты у порога нет никакой… А что, если им сие нашествие самозванца и не в страх вовсе, а будто царская усобица: чей верх будет, тому и покорятся?»
Илья Кутузов ответил на приветственный поклон крестьянина, встретившегося по дороге, – бородатый, лет тридцати мужик в кафтане и в опояске тащил громоздкие санки с навозом.
– А что, братец, не слышно ли о ворах, в Алексеевск въехавших? – спросил Илья Кутузов и попридержал коня.
Мужик, сняв шапку перед офицером, махнул тыльной стороной ладони по мокрому лбу, без всякой робости ответил:
– Приезжал ныне по самой рани из того войска казачий есаул, сзывал наших мужиков, указ объявившегося государя Петра Федоровича читывал, что жив он, дескать, и о престоле своем озабочен.
Илья Кутузов нахмурил брови – речь мужика сверх всякой меры смела и дерзка. Вот и гренадеры уши навострили, прислушиваются к разговору.
– И ты веруешь тому лжесоставленному указу вора и самозванца Емельки Пугачева?
Мужик деловито надел шапку, поправил ее, потянул сани – веревка врезалась в ватный кафтан. Через три шага, удерживая веревку натянутой, словно не сани у него, а сноровистый конь, вполуоборот к Илье Кутузову, он сказал, решив, что таиться нет резона:
– Не при нас то было, добрый господин офицер, когда свергали с престола Петра Федоровича. А вот алексеевский гвардеец Горбунов приезжал ныне и подтвердил: подлинный государь объявился! В долгих скитаниях изведал мужицкую нужду с лихвой, потому и дает черному люду волю, землею и верой жалует, кому какая от отцов и дедов досталась. Не обессудь за слова: каковы в меня вошли, таковыми тебе и пересказал.
Илья Кутузов крякнул – мужик, не оборачиваясь, потянул санки в сторону своего поля. И даже тени страха не выказал перед офицером, который мог приказать солдатам заломить ему руки и сопроводить в пытошную под батоги. И в казанский тюремный острог на дыбу угодить недолго за такие смутные воровские речи…
Подпоручик оглянулся – гренадеры на санях с неменьшим удивлением смотрели вслед мужику с санками. И никакого осуждения мужицкой дерзости в их глазах! Будто на торге перекинулись зряшней сплетней, от баб услышанной. Невольное сомнение подступило к сердцу. Как же на сражение идти, ежели у солдат нет никакой злости против самозванца? Нет у них, пожалуй, и веры в манифест государыни Екатерины Алексеевны, что не Петр Третий объявился на Нике, а донской казак Емелька Пугачев, вор и раскольник, слуга дьявола, а стало быть, совратитель душ праведных.
Гренадер Степан, словно угадывая мысли подпоручика, почесал за ухом, хотел было пустить какую-то шутку, но передумал – не к месту теперь балагурить, сказал сочувственно:
– Да плюньте на него, ваше благородие! Мудрит мужик, а делает так, как прикажут. А иной из них завсегда так – куда покляпо, туда и гнет. Возьмет наш верх, так сами ж мужики того самозванца будут величать вором и разбойником.
– Поехали дальше! – распорядился Илья Кутузов и стременами слегка тронул коня.
Миновали деревню, крутым водоразделом между Волгой и Самарой приблизились к Алексеевску. Остановились на хуторе отставного ротмистра Андрея Углицкого. Бывшие на хуторе сторож и одноглазый из отставных казаков конюх впустили солдат обогреться и сготовить скорый ужин.
– Ти-ихо у нас с у-утра, – заверил отставной казак, слегка заикаясь, а Илье Кутузову не по себе было от его сверкающего черного глаза: зыркает этим глазом, словно нечистая сила в ночи из-за печки! Потому ради бережения на открытых местах, чтоб далеко было видно возможного врага, выставил три санных дозора – все же теплее на сене, нежели на снегу да еще и под ветром.
И сам долго стоял у хуторского забора – с коня хорошо виден пригород Алексеевск. Крепость эта, ключ ко всей Самарской линии, стоит на крутом обрывистом берегу против места, где река Кинель впала в реку Самару. Частокол по крутому обрыву, а со стороны плоскогорья насыпан вал, невысокие сторожевые башни. Внутри крепости мало жизни: редкие пешеходы, верховых и вовсе не приметно. Вот-вот заблаговестят к вечерне. От реки в гору тащится одинокая лошадь, впряженная в сани, на санях мужик то и дело помахивает кнутом, торопясь успеть домой засветло.