За Самарой, по накатанной дороге на Красносамарскую крепость тоже неприметно никакого движения. А может, дальние приречные густые заросли скрывают, да и дымка уже заволакивает заснеженные просторы, так что более чем на три версты ничего не разглядеть в опустившихся сумерках…
«Будто и нет никаких злодеев в том пригороде, – дивился Илья Кутузов. – А может, въехали да, убоявшись своего малолюдства, к себе в Бузулук снова побежали?»
Но сам себе же возразил: а кого им бояться? Наверняка осведомлены, что в Самаре солдат да казаков на одну добрую горсть не набрать! Вот выехали с ним пятьдесят человек, а кто в городе остался? Десять казаков да десятка полтора солдат из пятидесяти человек по списку в роте поручика Счепачева. А остальные в разъездах, по караулам да больные… Ну и войско!
«Должно, затаились воры в пригороде. Надеются, что въедем нечаянно внутрь, а они, закрыв ворота, нас и перехватают! Что-то прапорщик Панов посыльного не шлет. Вышел ли за пригород на Красносамарскую дорогу, нет ли?»
Конный отряд прапорщика Панова тем временем сильно заснеженной и давно не используемой дорогой низом, вдоль реки Самары, пробирался к пригороду Алексеевску. Панов отослал вперед бесшабашного и рискованного до невероятия есаула Тарарина с тремя казаками высматривать, нет ли где в приречных зарослях хитро устроенной от злодеев засады.
– А то влетим головой в чугун, как влетел полковник Чернышев, сам наехав на воровские пушки, – остерегал прапорщик Панов разудалого есаула.
– Ништо, – отвечал тот и помахивал обнаженной заранее саблей. – Мы у того чугуна живо донышко вышибем!
Подъехали к осыпной алексеевской круче – вверху по невысокому валу вбит частокол: тут не то что на коне, а и на четвереньках не влезть, обледенело все. Проехали самую малость и у спуска дороги от пригорода к мосту через Самару в сторону Красносамарской крепости приметили топчущихся на одном месте трех человек в долгополых шубах и с копьями в руках.
– Тихо, братики, не гомоните! – прошептал есаул Тарарин и приподнялся над седлом, словно орел на краю пропасти, завидев далеко внизу мелькнувшую добычу.
Прапорщик Панов подъехал с прочими казаками бережно, понял, что его дозор кого-то обнаружил.
– Вона, на мосту караул стоит, – доложил есаул и тут же предложил: – Налетим спешно, чтоб знак в пригород не сделали?
Панов прикинул, виден ли мост от пригорода. Вдруг там кто-нибудь следит за караулом? Вряд ли: крутой берег своим обрывистым выступом прикрывает мост, и дозорные от башни у крепостных ворот их не видят.
– Взять караул без пальбы, – приказал прапорщик. – Пики к бою! Марш! Марш!
Понукая коней плетьми, казаки по рыхлому снегу в пять минут преодолели участок берега до моста, налетели на караульных столь внезапно, что они, озябшие и укутавшие лица в поднятые воротники, не успели не только убежать от моста в гору, но и вынуть пистоли, чтобы выстрелом поднять тревогу в пригороде.
– Кто такие? – Панов, нацелив копье на одного из караульных, подъехал к нему вплотную, отжав спиной к перилам моста. Мужик закрестился:
– Не губи, господин офицер! Поставлены мы от наших командиров пригорода по наряду. Мы из пахотных мужиков, не своей волей стоим здесь, а по приказанию казаков, приехавших из войска объявившегося Петра Федоровича.
– Много ли тех воров въехало в пригород? Да не таи, говори, как на исповеди! Заврешься – без соборования отойдешь на тот свет. Мне недосуг тебе под этим мостом попа искать!
– Въехало до сотни, господин офицер, – охотно говорил мужик, не спуская широко раскрытых глаз с острого конца копья, который покачивался в вершке от бороды, как раз против горла. – Но которые далее в Кинель-Черкасскую слободу последовали, которые к Бугуруслану на санях отъехали. А ныне еще с десять верховых, сказывали, будто к Сергиевску, в калмыцкое войско Дербетева, отбыли.
Прапорщик Панов обдумывал услышанное недолго. Это хорошо, что воровская партия числом уменьшилась, стало быть, их вряд ли больше, чем под командой у Кутузова. Ежели въехать в пригород и сразу арестовать главных злодеев, то и прочие воры скоро покидают на землю свое оружие.
– Есаул Тарарин, шли одного казака к подпоручику Кутузову с известием, что я попытаюсь въехать в Алексеевск от реки Самары. Пусть он спешит к пригороду. А ежели услышит в крепости ружейную пальбу, то б начинал, не мешкая, атаку.
Есаул Тарарин подозвал к себе бывалого казака, отдал распоряжение от прапорщика. Панов легонько ткнул караульного копьем в грудь, угодив в деревянную пуговицу шубы.
– Ну, борода седая, веди нас прямо к дому, где главный вор на постое живет. В воротах караульным скажешь, что мы своею волею идем послужить государю Петру Федоровичу, как тако ж поступали многие солдаты и казаки протчих крепостей Самарской линии. Уразумел, борода?
– Уразумел, господин офицер. Единого прошу – не лишайте живота, дома детишки мал мала меньше, пятеро их…
– Сделаешь, как велю, – жив будешь. – Прапорщик Панов сказал это столь твердо, что караульный поверил, перекрестился, поднял оброненное копье и пошел с моста в сторону пригорода. Двое его товарищей под охраной верховых казаков, обезоруженные, остались заложниками на мосту.
Не отошли и полусотни шагов к алексеевскому подъему, как за Самарой, за голыми вязами, послышались далекие колокольчики – по слуху обоз был достаточно велик, не двое-трое саней, чтобы не поопаситься едущих.
– Есаул Тарарин! Это дело аккурат по тебе! Встань у моста за караульного. Окликнешь, кто едет, а себя не выдавай! Я с казаками ради бережения отойду за поворот. Опасаясь, что опоздали мы доискиваться пригорода, едет главная сила воровской команды.
Есаул Тарарин с тремя казаками похрабрее да помоложе, накинув поверх одежды мужицкие шубы, спрятав оружие, с копьями, едва успели встать посредине моста: на Красносамарской дороге показались сани. Впряженные сытые кони легко бежали по укатанной дороге, под дугами заливались валдайские колокольчики.
– Сто-о-о-й! Сто-о-ой! – Есаул Тарарин вскинул над головой казацкое копье, растопырился посредине моста, загораживая проезд санному поезду. – Кто такия? Што за народ и кому служите?
С передних саней ездовой, не задерживая легкого бега лошади, заорал в ответ:
– Поди прочь, мужик лапотный! Едет государев походный атаман, слуга верный батюшки Петра Федоровича!
Тарарин едва успел отскочить к перилам моста – с гиканьем и хохотом передние сани промчались мимо, за ними покатили другие, и знакомой, стало быть, уже дорогой потянулись к алексеевскому подъему в пригород.
Есаул старательно считал сани, считал людей, досматривал, как вооружены воровские людишки, а когда поравнялись с ним последние, чуть поотставшие, крикнул своим казакам:
– Вались! Вяжи воров!
Молодые и здоровые казаки упали в сани, пистолями пооглушили беспечно лежавших в них мужиков, заломили им руки, коленями вдавили в промерзшие объедки сена, постеленные для тепла. Есаул Тарарин изо всей силы ахнул кулаком белокурого ездового, сбил его на спину и мертвой хваткой вцепился в вожжи, погнал коня не вслед уходящему санному поезду, а влево, вдоль реки Самары. Ездовой сумел-таки вывернуться из-под есаула и криком позвать своих товарищей на помощь. Тарарин еще раз оглушил его, теперь уже рукоятью пистоля, навалился на пленника всем телом и крикнул:
– Гони! Стреляйте в них, братцы!
Казаки выхватили пистоли и открыли огонь по двум саням, которые, поотстав от поезда, сделали было попытку пуститься в погоню, паля из ружей, и в то же время видно было, что стреляли над головами похитителей, опасаясь побить и своих схваченных собратьев. К тому же прапорщик Панов всем отрядом выехал навстречу есаулу Тарарину, отогнал злодеев десятком прицельных выстрелов. Побили кого, нет ли – в сумерках разглядеть не удалось, но преследовавшие сани тут же повернулись и вскоре скрылись за поворотом кручи.
– Скорее езжай к подпоручику Кутузову, – послал Панов второго казака. – Пущай возвращается к Нижней Падовке, там мы и встретимся. Под пригород пусть не ходит – опоздали! – И вырвалось невольно с досадой: – Эх, кабы вчера в ночь или нынче по самой рани нагрянуть бы нам! Глядишь, тех воров побили бы, да и этих могли бы ружейной пальбой отогнать от Алексеевска!
У Нижней Падовки, в довольно густых уже сумерках, оба отряда соединились и спешно поехали к Самаре. На передних санях стонали повязанные и помятые четыре пленника – верные слуги самозваного государя Петра Федоровича, которым, противу их собственного желания, первыми придется лицезреть город Самару.
– Господин капитан, подпоручик Кутузов и прапорщик Панов из выхода под пригород Алексеевск воротились с неудачей! – Илья Кутузов, стыдясь смотреть коменданту в глаза, отдал честь и смирно встал в ожидании укора от коменданта словом или просто долгим взглядом из-под нахмуренных бровей.
– Доложите, как дело было, – приказал капитан Балахонцев, по привычке меряя комнату тяжелыми шагами. Потом, когда оба офицера высказались, распорядился привести одного из задержанных.
Ввели молодого еще, лет тридцати, мужика среднего роста, беловолосого и синеглазого. По скулам и на переносье даже зимой видны светло-коричневые пятна конопушек. Мужик, разминая побитые челюсти, несколько раз осторожно приоткрыл и закрыл рот. Капитан Балахонцев, приняв это за издевку, зло крикнул:
– Ты чего это пастью пустой хлопаешь, будто рыба на горячем песке?
Пленный презрительно глянул на капитана, приложил ладонь к разбитому в кровь затылку, и столько укора было в этом взгляде, что комендант, сам того не ожидая, смешался, убавил гнева в голосе.
– Кто ты? – гораздо тише спросил Иван Кондратьевич, садясь за стол. Оба офицера присели на лавку и сбоку смотрели на злодея и изменщика с немалым любопытством, впервые видя перед собой вот так, совсем рядом, одного из слуг «мужицкого царя» Емельки Пугачева.
Пленник устало пошевелил плечами, снова разжал припухшие после удара есаула Тарарина губы и ответил: