– Вот так встреча! Неужто это ты, брат Федор? – первым, делая вид, что крайне обрадовался, заговорил Антон Коротков. – Что за нужда гонит тебя, в стылую ночь глядя, неведомо куда?
Целовальник тако же признал алексеевского купца, но поостерегся, для большей безопасности спросил:
– А ты откуда, Антон? Неужто по своей воле в Самару едешь?
Антон Коротков решил играть роль беглеца.
– Кабы по своей! Набежала в пригород воровская ватага, купцов пограбили, отставных чинов, кто выказал сопротивление, побили кого до смерти, кого до беспамятства… Я в холодной бане отсиделся. Как сбежал – Бог помог, не иначе. На хуторе взял коня, спешу известить коменданта Самары да и укрыться в городе. А ты, вижу, своей волей в когти ворам просишься? Езжай, езжай, в пригороде теперь такое творится – страх! Корова ревет и медведь ревет, а кто кого дерет, сам черт не разберет! Не-ет, скорее в Самару, под укрытие гусарских полков.
Целовальник, поеживаясь на ветру, ответил, что и он едет не своей волей, а по решению самарских жителей, которые без ведома коменданта Балахонцева собравшись на сход толпой у Большого питейного дома, послали его, Федора, проведать, великая ли сила сошлась к Алексеевску и каково там обходятся с мирными обывателями.
– Того я, брат Федор, самолично насмотрелся и наслушался за день, – решив повернуть целовальника в город, строго заявил Антон Коротков. – А ты, коль послали тебя, езжай, ежели в рай просишься и смерти не боишься.
– Да нет, должно, не поеду, коль ты всему самовидцем был, – тут же отрешился от своих намерений целовальник. – Аль я враг себе? Да и не змей о трех головах к тому ж…
– Ну, коль так, то поспешим. – Антон Коротков тронул коня в легкий бег. Целовальник послушным ребенком повернул своего мерина и погнал его за купцом. Антон вполоборота к нему досказал: – Явимся к капитану Балахонцеву да к бургомистру Халевину и все без утайки им поведаем. Еще скажу, что на околице Смышляевки приметил я за стогами тайно выставленный воровской караул. Коль дале поехал бы – аккурат им в плети да под расспрос угодил бы.
Целовальник, ойкнув, зябко передернул плечами и еще ниже пригнул рыжую голову, с трусливой нетерпеливостью поглядывая на приближающуюся Самару.
Сумерки пали на землю, но от чистого снежного покрова было довольно хорошо видно и темную дубраву за оврагом, и унавоженный Оренбургский тракт, уходящий от кузнечного ряда к охраняемым рогаткам у междуовражья, где еле различимо толклись на снегу дозорные. В сторонке, около караульного сруба, горел костер, у коновязи стояли четыре лошади под седлами; случись что – сполошным выстрелом дадут тревогу и пришлют нарочного на пушечный бастион, где постоянно пребывал с солдатами кто-то из офицеров.
Капитан Балахонцев снял рукавицу, теплой ладонью погрел крупный прямой нос: на стылом ветру прихватывало морозом щеки и ноздри, на усах быстро нарастали крупинки изморози.
– Господин капитан, идите к нам. Здесь гораздо теплее! – позвал коменданта подпоручик Илья Кутузов. Сойдя с бруствера, он хоронился возле безжизненных заледеневших пушек. И тут было довольно холодно, зато не донимал секущий редким снегом низовой ветер.
– Кто-то у рогаток объявился, – ответил капитан Балахонцев на приглашение Ильи Кутузова. Подпоручик по скользким ступенькам тут же поднялся к коменданту – от рогаток ехали трое: караульный казак с ружьем за спиной и двое обывателей.
– Откуда их принесло в такое позднее время? – крикнул Илья Кутузов, едва всадники приблизились саженей на десять к бастиону.
Пожилой казак рукой махнул в сторону Нижнепадовки.
– От пригорода Алексеевского, ваше благородие. Сказывает вот этот, будто тамошний купец. А это наш, целовальник Федор. Его всяк знает, как Протопопову собаку…
Иван Кондратьевич дал знак подъехать ближе, и всадники остановились у засыпанного снегом рва. Самарского целовальника комендант признал сразу, алексеевского купца Короткова – лишь вглядевшись. Понял – не по зряшному делу в ночь прибежал в Самару купец. Не такое нынче время, чтобы даже ради наступающего великого святого праздника Рождества Христова разъезжать темными вечерами. Шел седьмой час пополудни.
– Послан кем, ильбо сам по себе в Самару едешь? – сурово спросил капитан Балахонцев у Антона Короткова.
Солдаты подпоручика Кутузова, притопывая сапогами, с любопытством тянули шеи рассмотреть позднего гостя и узнать, что за новости привез он с вражьей стороны.
– Сам по себе прибежал в Самару, Иван Кондратьевич, а ни от кого не послан, потому как верный раб матушки Екатерины Алексеевны и готов послужить ей своим радением…
Капитан Балахонцев положил руку на плечо подпоручика, негромко сказал своему помощнику:
– Оставайся, голубчик Илья, на бастионе при команде. Я приму гостя, допытаю все доподлинно… Заодно и отужинаю с ним. А потом и тебе дам время подкрепить силы и отогреться малость. Казака отошли к рогаткам – пусть зрят в оба глаза вдоль оврагов, не крадутся ли тайно воровские отряды, чтоб на город налететь.
– Вдоль тех оврагов доглядывают дозорные казаки прапорщика Панова, – напомнил Илья Кутузов коменданту, который проворно, скользя по снегу, сбежал с вала в ров, утонул в снегу выше колен, но быстро и сноровисто выбрался на дорогу.
– А ты зачем ездил в поле? – строго спросил капитан Балахонцев у целовальника. – Что за нужда? К ворам вознамерился бежать?
Целовальник, смешавшись от сурового спроса коменданта, невразумительно начал пояснять, что был послан самарскими обывателями проведать по причине их страха, далеко ли стоит воровская шайка. А если уже близко, то чтоб бежать им из города. А теперь, видя солдат у пушек, так он и вовсе спокоен.
– Марш домой! – прикрикнул капитан Балахонцев. – Ежели еще раз попадешь на глаза за полем – велю запереть в холодном амбаре вместе с голодными крысами! Понял? А ты, Антон, поедешь ко мне… Отужинаем вместе.
– Рад буду согреться горячим чаем, – живо откликнулся Антон Коротков. – Благодарствую, Иван Кондратьевич, за приглашение, хотя в Самаре у меня немало есть добрых товарищей…
Денщик Васька с рубцами на щекастом лице – успел-таки малость помять соломенную подушку – вскипятил самовар, покидал на стол, что попало под скорую руку: холодное отварное мясо, сало, хлеб с луком и мед в деревянной миске.
Ели оба весьма торопливо – проголодались на морозе, да и недосуг с новостями мешкать. За чаем Антон Коротков поведал Ивану Кондратьевичу о наезде атамана Арапова на пригород, о том, что тамошние казаки служилые, а тем паче обыватели из отставных солдат и казаков, безропотно признали самозванца Емельку Пугачева за истинного государя Петра Федоровича, особенно по уверению отставного гвардейского сержанта Алексея Горбунова.
– Тот отставной сержант Горбунов, – доверительно добавил Антон Коротков, подставляя пиалу под самовар, чтобы Иван Кондратьевич наполнил ее кипяточком еще разок, – из гвардейского полка вышел будто бы…
– О прошлом Горбунова я уже сведущ, – нетерпеливо перебил купца Иван Кондратьевич.
– Так вот, он сказывал обывателям, будто многократно самолично видел государя на парадах и смотрах. Посланный тайным образом, – шептал Антон Коротков коменданту, поглядывая на дверь, которая подозрительно поскрипывала: у денщика Васьки, оказывается, весьма длинные уши, – ездил тот Горбунов под Оренбург в Берду опознавать самозванца.
Иван Кондратьевич сдавил чашку с чаем, невольно и со стоном подумал, не поднимая глаз от подрагивающих пальцев: «Господи, за что испытываешь нас такими муками? Ведь было же объявлено – умер и похоронен государь Петр Федорович. А выходит, воскрес, Иисусу Христу подобно. Но того Господь вознес из могилы на небеса, а этого кто? А если и этого Господь вознес, чтобы наказать порок на нашей грешной земле? Тогда царедворцам Орловым не миновать плахи… Ну а нам-то, слугам матушки-государыни, как быть? Куда приклониться беспромашно?»
Спросил, скрывая невесть откуда упавшее в сердце сомнение и непривычную робость:
– И что же тот сержант Горбунов? Сказывали мне, будто признал в том самозванце истинного государя… Верно ли сказывали? Может, обман какой злоумышленный?
– Опознал, Иван Кондратьевич, и гнева на меня не держи, ваше благородие, я и сам в великом сомнении и страхе пребываю от этих слухов и сказов… Пересказываю лишь то, чему самовидцем был. Тот Горбунов оповещал алексеевским казакам и отставным солдатам, что до Бузулука он ехал с атаманом Араповым, а как получил копию манифеста того якобы объявившегося государя, так и поспешил к пригороду с малой силой, объявил жителям смутьянскую весть. От той вести все в великое возбуждение и впали. По тому известию и атамана Арапова с его отрядом встретили без всякого сопротивления, а боле того, к нему пристали немалым скопищем.
«Об этом же, вижу, и самарские обыватели хлопочут, – догадался Иван Кондратьевич. – Оттого и на земляную фортецию с пустыми руками вышли да своего нарочного целовальника гоняли в воровскую шайку проведывать… Ох, Господи, вразуми вещим словом, пожалей раба своего… Знать бы истинную правду, тогда и колебаний в душе не было бы. А так будто скользят слабые ноги врозь, как у пьяного мужика, каждая сама по себе норовит идти в свою сторону».
Спросил, стараясь отогнать от себя черные думы:
– Велика ли сила у тех… злодеев?
Антон Коротков отхлебнул из чашки, доверительно наклонился к капитану Балахонцеву, а сам покосил черными прищуренными глазами на неплотно прикрытую дверь боковушки. Подумал: «Я не успею уйти из канцелярии, а солдаты от комендантского денщика уже будут знать…» – и проговорил довольно громко:
– По моим подсчетам, будет поболе четырех сот казаков, господских крестьян, калмыков да башкирцев с чувашами. Пушек привезли на дровнях до дюжины. А довелось слышать по их пьяной болтовне сказанное, будто из Красносамарской крепости на подходе к ним еще отряд атамана Чулошникова силой до двухсот казаков и много пушек. И будто ныне в ночь всей силой грянут на город для разграбления богатых обывателей, которые не успели, дескать, еще из города выбежать к Сызрани.