Иван Халевин глянул на Антона Короткова выпуклыми глазами, помедлил и открыл давний секрет:
– И мне брат мой Тимофей Падуров в тайне присланном известии сообщал, что пристали яицкие казаки к истинному государю… А что сыновья ваши в Оренбурге Петру Федоровичу супротивничают, то худо. Скоро им голод укажет, на чьей стороне истинная сила. Надобно и нам спешно думать, куда приклониться…
– А что думать? – Петр Хопренин дернул левой надорванной бровью, огладил побитую сединой бороду, потянув при этом кожу на отвислых щеках. – Самарцы выказали себя с лица в полной мере: по набату собрались на земляную фортецию не супротивничать, а встречать того государева атамана.
– Тако ж и надо всем вам впредь поступать, – настаивал Антон Коротков. – Коль встретите атамана Арапова без противления, поклонитесь государю Петру Федоровичу, то и будете вживе и при своем нажитом достатке. А от государя и иные милости манифестом объявлены.
– Сказывают, якобы лиходейничают казаки того атамана Арапова, – выказал беспокойство Андрей Углицкий и повел на Короткова ястребиным взглядом, словно вознамерился в петушиную драку кинуться с поздним непрошеным гостем. – Мы ему поклонимся, а он возьмет да и обойдется с нами, аки с агнцами, для заклания приведенными. Спросят потом дети: «Отчего ты так глуп был, родитель, вора за государя принял?» А мы им в ответ оправдательное: «Да у нас вода, дескать, такая!»
Алексей Углицкий, крякнув, медленно кивнул, соглашаясь с опасениями брата. Антон Коротков, для большей убедительности повернувшись к иконостасу, перекрестился.
– Истину говорю – курицы единой не взято во всем пригороде. Что и берут из съестного, то по согласию хозяина и деньги платят исправно. Кого и казнили, как слышал, в крепостях Самарской линии, – для большего страха знатным самарцам добавил Антон, – так только вставших с оружием в противоборство…
– А на хуторах наших уже похозяйничали те «смирные» казаки, – угрюмо отбурчался на увещевания Короткова простуженным голосом Андрей Углицкий. – А ты тут толкуешь нам о курице единой…
– В помещичьих имениях и на хуторах берут скот, коней да съестное, – подтвердил Антон Коротков. – Войдет атаман в Самару, так вы подайте ему реестр побранного, и он велит вам тотчас же возвернуть деньгами…
– Как же, однажды взвыла собака себе на голову, – скептически скривил маленький рот Андрей Углицкий. – Мы ему в резвые ноженьки с поклоном реестр поднесем, а он нам петлю на шею повелит подобрать помягче… Куда спокойнее будет, ежели смолчать о пограбленном. Как-нито поправим опосля свое хозяйство и без атамановых целковых.
– Вот-вот, – подхватил его слова брат Алексей. – Нас нынче дома нет, господа хорошие, приходите в гости вчера…
– О чем толковать! – закручинился и сделал скорбное лицо Иван Халевин. – Видит бог, по великой нужде и противу воли своей надобно нам бить челом тому атаману от имени всех самарцев, над которыми мы поставлены старшими… А не склоним головы – отлетят они, голубушки, откатятся… От бессилия нашего коменданта поневоле принуждаемы брать на себя вину покорности и с видимой готовностью понесем атаману самарскую хлеб-соль…
Данила Рукавкин, усмехнувшись хитроумию бургомистра, без притворства тяжело выдохнул, сказал то, что долго зрело в душе:
– Иного пути и я не вижу. Надобно ныне и нам взять сторону сильного, за кем народ валом валит… А потом Господь да будет нам в защиту от гнева матушки-государыни: ежели комендант города не удержит, то и мы ему не велика опора без воинских команд. Какие из нас теперь воины? Муху и то зашибить не под силу.
– То так, – поддакнул Даниле отставной казачий ротмистр Петр Хопренин. – Не выйдем встречь атаману с хлебом-солью, так лишимся не только скота на хуторах, а и всего нажитого… Придется идти по миру с сумой.
– Вот и славно будет слышать атаману ваше решение, – хлопнул о стол ладонью Антон Коротков. – Какой резон самим в петлю лезть? Успеем мы со своими грехами на тот свет и по божьей воле.
Андрей Углидкий скосил глаза на повеселевшего Антона Короткова, усмехнулся и, погрозив ему пальцем, не без ехидства спросил:
– Скажи честно, Антон, славные колокола отлил ты, сказывая о силе атамана Арапова, чтоб нагнать страху на коменданта Балахонцева и на всех нас? Ну-тка побожись перед святыми иконами!
Антон Коротков и глазом не моргнул.
– Провалиться мне на этом месте! Ни в коей мере! Ну, ежели только о пушках слух дошел до меня несколько преувеличенным. А о ратной силе истинную правду говорю.
Петр Хопренин, вспомнив, хлопнул себя пальцами по лбу, поднялся со словами:
– Утром обещали мы капитану Балахонцеву ночевать вместе при пушках. Надобно сдержать слово, чтоб не подумал, будто испугались и порешили дома отсидеться. Идемте все на бастион, тамо и позрим, так ли по-прежнему крепок в своем решении оборонять город наш комендант?
Данила Рукавкин надел шапку, проговорил словно бы себе самому:
– Что держит в мыслях наш комендант, то ведомо лишь ему… А простой люд на вал с оружием не явился. Не явился, потому как умирать ему не за что. Резона нет никакого умирать, коль царь с царицей за трон удумали великую потасовку сотворить… И тут смешно учить застарелого хромого ковылять! Вот кабы к Самаре турки подступили или кочевые ногаи на город налетели, тогда иной резон биться за кров свой и за Отечество…
Антон Коротков услышал рассуждения Данилы Рукавкина, засмеялся и поддакнул:
– Вот-вот, нет нужды невестке, что деверь не ел! Какой царь ни сядет на трон, нам, купцам, все едино… Это крепостным мужикам воля обещана от помещиков, они и хватаются за рогатины. А нам, окромя своего интересу, блюсти нечего…
С этими рассуждениями и вышли на подворье Углицкого. Тихо было в ночной Самаре. По небу еле приметно двигались серые низкие облака, обещая обильный снегопад. Где-то далеко, у Большого питейного дома, с надрывом и жалостливо заливалась лаем одинокая, кем-то обиженная собака.
– Держись, Данила, а то вижу – скользишь на подъеме, – проговорил Петр Хопренин и подал Даниле руку.
– Да вот, брат, как вышло – все кузни исходил, а некован воротился… – пошутил невесело над собой Данила Рукавкин. – Кабы только подковами отделаться нам в это лихое время… Сидя в Хорезмской земле, зрил чужую междоусобицу, ругал хивинского хана Каипа за то, что не может навести порядка в своей стране. А теперь и у себя дома куда в какую усобицу попали! В столице матушка-государыня сидит, на нее через наш двор батюшка-государь с войском великим идет… Кому служить? Было бы две головы, так и не страшно, хоть одна да уцелела бы… – Данила поднимался по крутому склону следом за тучным, тяжело сопящим Хопрениным, ворчал на лихолетье. Отставной ротмистр, отдуваясь, прерывисто проговорил:
– Ничего, брат Данила… Не первая и не последняя усобица на Руси. Попробуем и мы рожь на обушке молотить… Авось что и получится съедобное.
Хопренина прервал скрипучий голос Андрея Углицкого:
– Странно, отчего на бастионе дозорного солдата не видно?
Земляной вал, белый от снега и потому хорошо различимый на фоне серых облаков, был совершенно пуст: там, где еще недавно прохаживались караульные солдаты, чуть приметно перехлестывала через высокий вал снежная поземка.
Поспешая один вперед другого, словно не веря вспыхнувшему в душе дурному предчувствию, вскарабкались на западный угол земляной фортеции, по верху побежали к северному бастиону, где днем стояли в своих бойницах шесть изготовленных к стрельбе пушек.
Часового на бастионе не было… Не было рядом и полуроты Нижегородского батальона подпоручика Кутузова, на которого так надеялись именитые самарцы: его солдаты не чета гарнизонным старцам поручика Счепачева. Бургомистр Иван Халевин вдруг по-мальчишески присвистнул, оглядел земляную фортецию сверху – казармы темны, часовых нет ни у батальонного цейхгауза, ни у казенного винного выхода. Правда, у казармы с поселенцами и каторжными одиноко маячил солдат из роты поручика Счепачева, должно, забыли его забрать с собой…
– Неужто… – начал было недоверчивым голосом Андрей Углицкий, насупленно с высоты бастиона озирая пустую крепость.
– Чего там «неужто»! – взорвался неожиданным криком Петр Хопренин, словно разуверился во всем святом на этой земле. – Бежал наш военный комендант! Забрал солдат и казаков и, нас не упредив, тайно бежал из города. У рогаток, смотрите, и то караул снял! Бежал налегке, пушек не вытащив, к сызранскому воеводе искать укрытия и защиты. А нас воры приходите и берите в постелях голыми руками!
Антон Коротков, скрывая усмешку, негромко сказал:
– Ну так за вами и вины никакой не будет, ежели без сопротивления встретите государева походного атамана Илью Федоровича.
Андрей Углицкий равнодушно глянул на сиротливые, снегом припорошенные пушки, словно они в чем-то были виноваты перед самарцами, и сказал Алексею:
– Поспешим домой. Надобно хоть что-то из казны понадежнее укрыть от завидущего чужого глаза…
Данила Рукавкин в сопровождении Антона Короткова пошел к своему подворью.
– Идем, брат Антон, и мы попытаемся отдохнуть пред тяжким завтрашним днем. Ночи совсем мало осталось…
– Нет, Данила, мне надобно спешить к своему двору. – Антон отвязал коня, снял с него теплую попону, начал надевать седло. Данила, поглядывая на темное окно своего дома, стоял в раздумье рядом, смотрел на его сборы. Потом спросил:
– Весть подашь тому атаману Арапову про Самару?
– Всенепременно. Я у государя Петра Федоровича теперь на службе, – ответил Антон, надел на коня узду и повел за ворота.
«Вот, – подумал скорбно Данила. – Еще один мой давний знакомец на службе у объявившегося государя… Скоро, Тимоша, к тебе все мои знакомцы переметнутся… Неведома мне, увы, истина, потому и не знаю, кому служить».
И вдруг помстилось: а ежели завтра поутру увидит он пообок с атаманом родного Тимошу и добрых знакомцев Опоркиных?
«Вряд ли такое чудо может свершиться… У того государя куда как много мест сражений, везде нужны бывалые казаки».