– Торкнись, князь Ермак, – попросил Иван Яковлевич давнего бузулукского дружка. Гордей Ермак с готовностью тихо присвистнул, зыркнул с седла на закрытые парадные двери дома и, не слезая с коня, тупым концом копья стукнул несколько раз в калитку. На стук у амбара поднялись на задние лапы привязанные на цепи псы.
– Не бургомистр ли вызверился на нас со своей родней, со сна не разобравшись? – засмеялся атаманов адъютант Василий Иванов. – Тогда лучше было бы в город и не входить вовсе.
– Идет бургомистр. – Голубые глаза князя Ермака вспыхнули радостными огоньками. – Это не он на нас лаял!
Казаки засмеялись шутке старого Ермака, потом почтительно замолчали – Иван Халевин, набросив на тельную рубашку полушубок, скользя сапогами по пушистому снегу, встретил гостей сам, поспешил открыть широкие ворота и впустить всадников на подворье. Полушубок соскользнул с плеч на снег, и бургомистр не спеша поднял его, отряхнул, надел в рукава, не застегивая пуговиц.
– Добро пожаловать, желанные гости от государя Петра Федоровича! – Иван Халевин снял шапку и поклонился казакам. – В добром ли здравии батюшка государь и его верноподданный атаман Илья Федорович? – спросил степенно и уверенно. Прежде не раз бывшего в Самаре отставного солдата Ивана Жилкина бургомистр знал в лицо, по его черной повязке на пустом левом глазу. – А сам, стало быть, батюшка атаман еще в пригороде Алексеевске пребывает? Или на подходе к городу?
Иван Яковлевич ответил, что государь Петр Федорович и его походный атаман, слава богу, в добром здравии и на конях. А бургомистру надобно не мешкая собрать самарских жителей и сделать выход навстречу атаману, дав тем знать государю, что город приклоняется ему по доброй воле и служить государю все готовы с чистым сердцем и с полным рвением души.
– О том, батюшка Иван Яковлевич, не изволь беспокоиться, – завеличал бургомистр отставного солдата, но с достоинством, по своему чину, и с легким поклоном головы. – Теперь же разошлю людей за купеческими старшинами и за отставными казацкими командирами. Сообща все и порешим.
– Делай все, бургомистр, без мешкотни, – поторопил Иван Жилкин, – потому как походный атаман уже совсем близко, а ему город надобно изготовить к крепкому супротивлению противным государю войскам, кои могут быть и не в большом от Самары расстоянии.
– Как бы, батюшка Иван Яковлевич, беспорядка в городе не возникло, ежели наедет сюда множество разного люда, – высказал беспокойство бургомистр, сам имея в виду – не начнут ли казаки грабить брошенные дома знатных самарцев. Иван Яковлевич понял, о чем хлопочет бургомистр, сурово заверил:
– За моих казаков не печалься, бургомистр, они порядок в городе досматривать будут. К сему часу я уже взял под стражу пушки на бастионе, воинский цейхгауз, питейные дома да погреба винные, чтоб пьянства никакого не учинилось.
– То доброе дело, – порадовался бургомистр. – Потому как город остался, право, что дитя без присмотра.
За спиной Иван Яковлевича, у распахнутых ворот, загомонила толпа священников с протопопом Андреем Ивановым. Втиснувшись скопом, поклонились. Протопоп благословил подошедшего к нему Ивана Жилкина, советуясь, спросил:
– Скажи, батюшка, что ж нам теперь делать? В полном смятении души пребываем, в неведении и в растерянности, малолетним детям уподобились, едва бежал наш защитник комендант…
Иван Яковлевич расправил плечи, оглядел священников единственным глазом. Сказал с важностью и медленно, чтоб все уразумели и не переспрашивали зря:
– А вот я вам што прикажу, святые отцы. Едет сюда с немалой силой государев полковник. Дак вы встретьте его со кресты и образами. И с колокольным звоном. А протчия жители пущай встречают хлебом и солью. Вот вы ведь по наущению синода государя Петра Федоровича беглым казаком Пугачевым называете. Нет, это неправда! – Иван Яковлевич для большей убедительности ногой притопнул, выказывая свой гнев. – Ошибаетесь, святые отцы, по своему неведению и по дурному наущению! А он истинный государь. Он и сам изволит говорить своим атаманам, казакам и протчему народу, што когда он странствовал двенадцать лет, то называли его разно: иногда Сидором, иногда Карпом. А ныне, невесть почему, называют уже Пугачевым. Да он на это теперь не посмотрит! Народ давно признал своего истинного государя и животы положить за него готов!
На подворье бургомистра Халевина довольно быстро набилась изрядная числом толпа самарцев. Сквозь массу оробевших людей с трудом протиснулся и встал рядом с Иваном Яковлевичем его сын, барабанщик Ивашка Жилкин.
Священники начали откланиваться.
– Спаси бог тебя, батюшка, за наставления. Теперь идем мы готовиться служить обедню, а как час придет – встретим господина атамана по чести, с иконами и с колокольным звоном, – проговорил растерянный вконец протопоп Андрей. Священники, радуясь, что над ними не сотворили никакого телесного насилия, переговариваясь, разошлись каждый к своему приходу.
Иван Жилкин и бургомистр Халевин вошли в дом, а рассыльщика Осипова послали спешно покликать купеческого старосту.
Илья Бундов явился на зов довольно скоро. Вошел и смело оглядел Жилкина строгими, почти бесцветными глазами, медленно снял с крупной, как и у бургомистра, облыселой головы лисью шапку.
– Честь имею, почтенные, – проговорил Илья Бундов и поклонился всем, не выделяя ни бургомистра, ни атаманова посланца Жилкина, которого и прежде знавал по его службе солдатом в Самаре. Бедовали Жилкины изрядно и часто. Старая его родительница в иные весенние месяцы хаживала по самарским дворам с нищенской сумой и просила подаяния Христовым именем…
– Звал тебя, Илья, по такой нужде – надобно нарядить две лошади и послать двух людей с барабанщиком Ванькой Жилкиным к атаману Илье Федоровичу с уведомлением, что я и все обыватели города готовы ево встретить.
– Слушаюсь, – односложно ответил Илья Бундов. – Кого ж послать?
– Да вот хотя б и Дмитрия Уключинова, – сказал Иван Халевин, приметив рядом улыбчивого купца с косыми от рождения глазами.
– А еще? – вновь настаивал Илья Бундов.
– По дороге покличьте с собой Михайлу Таганцева. Он только что был здесь. Должно, к дому своему ушел.
Илья Бундов молча поклонился и ушел, тихо прикрыв за собой дверь просторной, народом набитой горницы.
– Ну, Ивашка, солдатский сын, пить нам с тобой добрую чарку из рук государева атамана за хорошие вести! – засмеялся, потирая ладони, Дмитрий Уключинов, перекидывая взгляд на Ивашку то одним, то другим глазом, отчего у барабанщика невольно вскакивали на спине холодные мурашки.
– Поспешим, – заторопился он к выходу. – Купеческий староста уже пошел коней для нас снаряжать.
Иван Халевин проводил взглядом уходящих барабанщика и купца Уключинова, обратился к собравшимся у него в доме Даниле Рукавкину, Якову Овчинникову и отставным ротмистрам Андрею Углицкому и Петру Хопренину с предложением вместе с атамановым посланцем испить чаю, ожидая возвращения посланных к атаману нарочных.
Пропустив гостей в просторную столовую, Иван Халевин, чуть придержав Данилу Рукавкина у двери, негромко спросил:
– Есть ли какие вести от Тимошки? Где он теперь?
Данила невольно вздрогнул, поднял на бургомистра серые, глубоко запавшие глаза, поджал губы, чтобы ненароком не слетело какое поспешное слою. Впалые под скулами щеки натянулись от внутреннего напряжения, когда подумал: «Неужто известился-таки от своего двоюродного братца Тимофея Падурова, что и мой Тимоша служит при государе?»
Иван Халевин, словно догадываясь о тревожных думах караванного старшины, с доброжелательной улыбкой встретил настороженный взгляд Данилы Рукавкина.
– Как в воду канул… мой внучек несмышленый, – только и нашелся что ответить он.
– Отыщется. Твой Тимошка не из молочных телят, чтоб вот так безвестно его закрутила вода… Всплывет на свет божий, да еще, глядишь, и в славном атаманском звании, – словно нарочно пошутил бургомистр, за локоть провел Данилу к накрытому столу. Самовар посвистывал паром, янтарный цветочный мед исходил кружащим голову ароматом, пышно лежали на просторных тарелках свежие пироги.
– Прошу к столу, гости и собратья. Откушаем на скорую руку, покудова наши нарочные гонят в санях к пригороду и обратно.
– Обернутся быстро, – ответил Иван Яковлевич, пододвигая к себе перво-наперво отварное мясо: с ночи не евши, проголодался изрядно. – Туда резвому коню ходу полчаса, не боле.
Долговязый Ивашка Жилкин, важничая перед встречными самарцами своим родством с атамановым помощником, смешно выпячивал грудь, водил холодной рукавицей под остреньким носом, где обидно медленно пробивались светлые усишки.
У дома Михайлы Таганцева Дмитрий Уключинов остановил сани. Торкнулись в запертые ворота – ни звука. Ивашка Жилкин через калитку окликнул пробегавшую по двору купеческую женку, спросил, где хозяин, не дома ли. А она махнула в ответ рукой, отбубнила невнятное, из чего Жилкин разобрал лишь, что хозяин как ушел на зов бургомистра, так и не возвращался еще к дому.
– Что делать станем? – Ивашка поджал губы, огляделся. – Кого еще с собой позвать?
– A-а, чего там звать! – откликнулся резким голосом нетерпеливый Уключинов. – Едем вдвоем. Не отроки, с дороги не собьемся.
– Да сказывали ведь еще человека взять, – упрямился Ивашка. – Надобно в магистрат воротиться. Может, еще кого назначат в нарочные к атаману.
Пока препирались между собой, проехали по Большой улице до Вознесенской церкви. К ним навстречу из тесного проулка, скользя по водой заплесканной дорожке и потому широко, будто чучело на ветру, размахивая руками, скатился цеховой Степан Анчуркин. О его ремесле можно было судить по одежонке: ватный изрядно поношенный кафтан до локтей в застывших мазках деревянного темно-коричневого клея. И на валенках такие же, ничем не счищаемые, будто каменные пятна. Самарцы шутили над бондарем, якобы его сивая бороденка оттого реденькая, что часто к смоле прилипает, а Степан, то и дело вскидываясь и вопя от боли, оставляет на просмоленных клепках пучки волос…