Заметив едущих, Степан Анчуркин, приседая на коротких ногах, протянул с нарочитым удивлением в голосе:
– Ба-ба-ба-а! – и присвистнул протяжно. – Наш бравый барабанщик без барабана кудыть-то поскакал! А ну как сбор надобно будет отстучать, что тогда, ась? – И Степан сощурил насмешливо глаза, задирая бороденку вверх к долговязому Жилкину.
– При такой нужде его родитель Иван Яковлевич повелит, чтоб ты кулаками в пустую кадь по донышку набатывал, покудова не посинеешь, – отшутился Дмитрий Уключинов и пояснил, что они едут в пригород к атаману звать его поспешать в Самару.
– Вона-а как! – засуетился у саней Анчуркин. – Возьмите, братцы: ей-ей, не пожалеете! – Степан ухватил коня за узду. – Страсть как хочется первым средь самарцев поглазеть на воинство государя Петра Федоровича и службу ему свою чем ни то выказать. Право, возьмите, – молил бондарь. – Жил серо и живу серо, лишний раз и побахвалиться нечем… А тут – встречь атаману от города первым ехать!
Ивашка Жилкин, ради собственной значимости подумав некоторое время, с видимой неохотой согласился, сказав, что вообще-то бургомистр велел покликать степенного Таганцева, а не легкомысленного бондаря.
– Да я перед атаманом буду нем, как зимний сом под корягой! – поклялся Степан Анчуркин. – Возьмите, братцы, ей-богу, угощу вас в питейном доме штофом!
– Ну, ежели нем будешь… – согласился наконец-то Ивашка Жилкин. – Дмитрий, потеснись, дай место Степану. Уселся? Да гляди не вывались из саней. Это тебе не готовая кадь – сел верхом, так и не взбрыкнет на колдобине.
– За меня не опасайся, брат Ивашка. Эх и ловок я, братцы, кабы лапти за траву не цеплялись! – засмеялся тут же Степан. – А ты говоришь – из саней не вывались. – А сам руками побольше сена под себя нагребает, чтоб теплее было. – Ништо со мною не случится, потому как еще поутру верную молитву Господу прочел.
Дмитрий, зная богохульного Степана, тут же подивился, что за верная молитва у бондаря. Может, объявилась от людей, бывших в Киеве у святых мест на богомолье?
– Да как не верная? Запоминай, может, и тебе когда сгодится при крайней нужде, – заговорил Степан, а у самого рот расползается к ушам от похабной ухмылки. – Как выйдешь из дома по темному времени, так, завидев святой крест над церковью, осеняй себя знамением и шепчи при этом с оглядкой: «Господи, прости, в чужую клеть пусти; пособи нагрести да и вынести!» Ox ты! Чего лещами раскидываешься? Аль не страшишься, что и твою кучерявую бороденку посмыкаю? – в запальчивости вскочив на колени, закричал Степан Анчуркин и принялся сучить рукава кафтана.
– А то, зубоскал, – сурово выговорил ему Дмитрий Уключинов, надевая после затрещины, отпущенной бондарю в сердцах, на руку варежку. – Не ты ли со своими дружками прошлой неделей под эту-то воровскую молитву в моем амбаре запор ломиком изуродовал? Кабы магистратские объездчики не спугнули вас, остался бы я голее гороха! Хоть по миру с сумой иди после такого воровства!
– Ишь ты! Вором обзываешь, а за руку не ухватил! Аль не грех такими словами кидать в кого ни поподя? – Степан быстро отошел от гнева – а может, вправду вину за собой чувствовал? Поправил шапчонку на голове, погрозил Дмитрию кулаком. – Поостерегись, купец, сам ведь лапти плетешь, а концов хоронить как следует не умеешь! – намекнул таинственно Анчуркин.
Дмитрий Уключинов крякнул, покосился на Степана: о чем таком потайном узнал этот проныра, ежели намекает на концы, плохо спрятанные? «Неужто про гирьки прознал как?» – забеспокоился Дмитрий: минувшим годом был он на Макарьевской ярмарке, близ Нижнего Новгорода, там заказал себе гири да упросил мастера высверлить в донышке небольшие пустоты и искусно укрыть их, за что не пожалел отдать два рубля серебром.
– Будет вам лаяться чужими псами через плетень! – миролюбиво прикрикнул на попутчиков Ивашка Жилкин. – Не на базаре ведь, на государевой службе.
– И то, – примирительно буркнул Дмитрий, вынул из кармана свежежареные тыквенные семечки, протянул Анчуркину. – Займи делом свой язык, пусть не болтается на ветру куриным пером – куда подуло ненароком, туда и летит…
Степан от семечек не отказался, но, продолжая полунамеками спор с Уключиновым, решил все же оставить последнее слово за собой. Сплюнул скорлупки, сказал с усмешкой:
– Язык что – мелет себе… Беда-то голове достается. Знавал я одного молодца – за комаром гонялся с топором, да сгинул в болоте, не совершив задуманного душегубства… – Кинул в рот пузатенькое тыквенное семечко, щелкнул им. – Запомни, брат Дмитрий, еще родитель мой покойный сказывал, что меня в ступе пестом не утолчешь. Стало быть, ловок я в жизни. Вот только бы часа мне своего не упустить… Ну, будет об этом, поехали! – И Анчуркин заливисто, действительно, словно ночной разбойник в темном лесу, засвистел так пронзительно, что шедшая далеко впереди тощенькая старушка со страху качнулась и рухнула обеими руками в снег.
Ивашка Жилкин, помахивая плетью, поворотил коней от Воскресенской церкви переулком вверх, выбрались к северному бастиону. У пушек в карауле стояли приехавшие с Иваном Яковлевичем казаки. Мимо кузнечного ряда, где витал несмолкаемый перезвон молотов, поспешили хорошо накатанным Оренбургским трактом к пригороду Алексеевску.
У околицы Нижнепадовки, Смышляевки тож, их остановил вооруженный караул. Казаки, обступив сани, пытались было скрутить руки Ивашке Жилкину, признавая в нем по военному мундиру подлазчика царицыных войск, но Дмитрий Уключинов успел-таки, пока не закрыли рот рукавицей, объявить:
– Да вы что, братцы! Да это же сын атаманова помощника Жилкина Ивана Яковлевича! А мы к атаману от самарских жителей всем городом посланы с поклоном!
– А что же сопите молча? – возмутились казаки, отступая от приехавших. – А мы подивились было: прет солдатик глупый на караул, словно очеса отсидел и ничего не видит!
Старший в карауле повелел самарским посланцам ехать к церквушке – в доме аккурат напротив остановился сам государев походный атаман со своим штабом.
У низкого крылечка, где за ровный, без всякой затейливой резьбы столбик были привязаны два добрых коня, самарских посланцев встретил хромоногий, лет шестидесяти есаул с сильно порченной верхней губой, прикрытой седыми, с рыжеватым оттенком усами.
– Кто такие и откудова? – Серые глаза есаула сурово осмотрели самарцев, остановились на солдате Жилкине, которого догадливый Степан Анчуркин кулаком пихнул в сутулую спину – выдь, дескать, да все и поясни.
Ивашка Жилкин объявил себя, своих попутчиков, сказал, что послан из Самары от бургомистра и обывателей звать государева атамана к городу, где он будет встречен жителями с великой охотой.
Суровый есаул огладил усы, бороду, улыбнулся самарским нарочным, пригласил в избу:
– Атаману в радость будет ваше известие.
С робостью, толкаясь в дверях, вошли в тесную горницу, где за ранним завтраком – а было всего часов восемь пополуночи и солнце едва выглянуло из-за горизонта – сидел среднего роста, плечистый и большеротый крепыш в казацком одеянии: поверх малинового суконного бешмета, отделанного по воротнику и по бортам шелковым желтым галуном, надет нараспашку синий кафтан с прорехами на груди, чтобы продевать руки, а сами рукава заложены назад и завязаны шнурками. Воротник кафтана, борт и прорези под мышками обшиты широким галуном – по атаманскому чину тот широкий галун полагался. Оружие – сабля и два пистоля отменной выделки – лежали под левой рукой, правой атаман держал кружку с молоком. В миске нарезаны ломти ржаного, свежей выпечки пахучего каравая.
– Хлеб да соль, атаман-батюшка, – проговорил, робея, Ивашка Жилкин: видел он за свою жизнь яицких казаков предостаточно, но такого убранства ни на ком из них и близко не было! Пообок с ним отбили торопливые поклоны Уключинов и Анчуркин, причем бондарь тут же зашмыгал носом, улавливая с голодухи дивные запахи, доносившиеся с кухни постоялого двора, где остановился атаман.
– Благодарствую за пожелание, – отозвался Илья Арапрв и посмотрел вопросительно на есаула: что, дескать, за народ и по какой нужде здесь?
– Из Самары к тебе, Илья Федорович. Сказывайте, люди добрые, да не робьте, право! Перед вами государев атаман, а не питерский генерал, от которого, чуть не так молвил солдатик, и в зубы схлопотать недолго…
Ивашка Жилкин встал во фрунт, по-солдатски четко отрапортовал атаману причину их приезда.
Илья Арапов встал, отставил недопитое молоко, вышел из-за стола навстречу нарочным.
– Стало быть, все самарские жители единодушны в желании приклониться к государю Петру Федоровичу? Так ли?
– Так точно, ваше высокоблагородие господин государев атаман! – отчеканил Жилкин и руку вскинул к треуголке. – Единодушны и пребывают в крайнем нетерпении лицезреть ваше высокое благородие.
– Меня лицезреть – не велика радость, не птица заморская, – улыбнулся Арапов, а сам потер руки: удача преподносит ему столь крупный город, где можно собрать пристойное воинство и чинить надзор за полками государевых супротивников. Он подошел к боковой двери, торкнул ее и крикнул кого-то:
– Иван! Подай добровестникам по чарке водки! С морозу-то не лишне будет! – Присмотрелся к коротконогому Анчуркину в заляпанном ватном кафтане, потом на Уключинова перевел пытливый взгляд. Дмитрий и сам без смущения разглядывал атамана и вошедшего с подносом безбородого русоволосого человека, одетого в форму регулярного служивого с сержантскими знаками различия.
– Выпейте за здоровье государя Петра Федоровича, – пригласил атаман самарских нарочных. – Да служите ему честно, принеся присягу не на словах токмо, на ветер брошенных, но и всем сердцем своим восприняв веру в государя-батюшку.
– С великой радостью, батюшка атаман, – приняв чарку, поклонился в пояс Степан Анчуркин. – Отпиши нашему милостивому батюшке, что самарские-то жители все к нему перешли без всякого принуждения и понукания. – Степан выпил, тыльной стороной ладони медленно утер реденькие усы, кинув в рот круглячок подсоленной, в росе будто, редьки, захрустел зубами. – Эх и разгуляется теперь вольная душа, держите только нас!