Дмитрий Уключинов поначалу перекрестился на иконостас, огладил темную курчавую бороду, озорно подмигнул сержанту Звереву, принял чарку и промолвил:
– Отпиши, атаман, Петру Федоровичу, что самарское купечество ради победы его над супротивниками живота не пожалеет и готово последнюю полушку поставить ребром! – выпил, крякнул, положил в рот два искристых кусочка редьки.
Ивашка Жилкин выпил атаманово угощение молча, вскинул к треуголке руку, двумя пальцами коснувшись загнутых полей головного убора, – готов, дескать, исполнять волю государева атамана.
– Не мешкая поезжайте обратно и объявите бургомистру и священникам вашим, чтоб встретили меня и войско государево со крестами и колокольным звоном. Прознает о том батюшка Петр Федорович, весьма рад будет такому случаю, – распорядился Илья Федорович.
Степан Анчуркин, сияя светлыми, широко расставленными глазами, не стерпел-таки, хлопнул себя по коленям и сбалагурил:
– Не у всякого жена Марья – кому бог даст! Не всякому выпадает счастье пить атаманову чарку, а нам довелось!
Хромоногий есаул усмехнулся, положил руку на плечо низкорослого бондаря, повернул его к себе, сказал назидательно, глядя в глаза:
– Больно свято звонишь, самарец, чуть на небе не слышно! Посмотрю, каким в деле окажешься, чтоб после атамановой чарки не довелось бы потчевать тебя атамановыми батогами за леность и пустозвонство.
Анчуркин живо прикусил язык, смекнул: не со скоморохами съехался! Ответил с глубоким поклоном:
– Не посрамлю голову и руки свои, попомни меня, атаман.
Самарские посланцы отбили государеву походному атаману поясные поклоны и поспешили к своим саням ехать обратно с наказом бургомистру и священникам готовить крестный ход для встречи государева воинства и благовестить по такому случаю во все городские колокола.
– Поди прочь! Дай проехать! Да боже мой, аль оглохли все! – Ивашка Жилкин, поднявшись во весь рост, правил лошадьми к дому бургомистра. Улица и просторный двор Ивана Халевина были плотно забиты самарскими жителями – прознав об уходе из города коменданта Балахонцева, оказавшись без дела в доме по случаю великого праздника Рождества Христова, многие из них поспешили к бургомистру за новостями и наставлениями, что же теперь делать.
– Поберегись! Жмись к плетню! – вторил Жилкину Дмитрий Уключинов, а перед подворьем Халевина не сдержался и заорал на самарцев, заступивших ворота: – Да что за пчелиный рой здесь склубился! Будто перед соляным амбаром, без присмотра брошенным! Никто вам соль безденежно здесь не выдаст!
Во двор Ивашка Жилкин въехать так и не смог – лошади встали перед стеной человеческих спин. Ивашка разглядел на крыльце бургомистра Халевина, купеческого старосту Бундова, своего родителя и при нем Ивашку Кузнеца. Закричал через людские головы:
– Бывши только что пред очами государева атамана, передаем его повеление: поспешить встречать воинство государя Петра Федоровича хлебом-солью, со крестами и колокольным звоном!
Плотная толпа самарцев притихла, обернулась сотней лиц к барабанщику, ожидая еще каких-то необычных к данному моменту значительных слов. Но Ивашка Жилкин молчал.
– Далеко ли от Самары государев атаман стоит? – спросил Иван Халевин, а сам невесть с какой радости торопливо снял теплую шапку и перекрестился на купола близкого Троицкого собора.
– Войско стоит в Смышляевке, – прокричал Ивашка Жилкин. – Думаю, государев атаман следом за нами и помаршировал к городу, лишь только соизволив допить молоко и дожевать кус хлеба.
Бургомистр Халевин поискал кого-то глазами близ себя, громко позвал:
– Чумаков! Живо метись к протопопу Андрею с наказом священникам выходить с крестами на выгон! А тако ж пусть незамедлительно повелит благовестить во всех церквах по причине прихода к Самаре воинства истинного государя Петра Федоровича!
Из толпы послышался веселый голос Алексея Чумакова:
– По такой причине надобно бы снарядить от магистра доброго коня под бархатной попоной и под красным седлом!
– Не велик барин, пробежишься налегке! – с крыльца прикрикнул строго отставной солдат Иван Жилкин и постращал плетью. – Замешкаешься – велю казакам поддать тебе должной резвости. Ступай!
– Бегу, бегу! – затараторил Алексей Чумаков. – Не гневись, атаманов есаул, быстрее верхового домчусь до собора. То-то рыкнет наш вол на семь окрестных сел!
В толпе зашевелились, с трудом пропуская Чумакова к воротам, и скоро он мимо саней с нарочными, сверкая рыжими, торчащими из-под суконной мурмолки волосами, поскакал по улице, то и дело приостанавливаясь пояснить встречным самарцам, зачем и по чьему повелению бежит он к Троицкому собору.
Бургомистр между тем распорядился, чтобы купеческий староста сходил в калашный ряд и купил каравай для встречи походного атамана Арапова хлебом-солью.
– Да и вас, жители города, прошу поспешать ко встрече государева воинства.
– Когда ж идтить нам? – прокричал чей-то молодой и ликующий голос. – С самой рани ждем, глаза проглядели!
– А вот как священники от собора двинутся, так и все ступайте следом, – пояснил Иван Халевин, тут же повернулся к отставному солдату и что-то тихо сказал ему. Иван Жилкин внимательно посмотрел вдаль, к соборной церкви. Соглашаясь с бургомистром, кивнул головой, поднял правую руку с плетью, громко крикнул, обращаясь к сыну:
– Иван! Поспеши с нашим повелением к протопопу Иванову! Как бы тот не замешкался с выходом!
– Слушаюсь! – непроизвольно по-солдатски ответил барабанщик, бросил вожжи на колени сидящему рядом Уключинову и той же улицей, вслед за пропавшим из виду Чумаковым, поспешил к Троицкому собору.
А в полупустом соборе уже готовились к праздничному служению обедни. Протопоп Андрей, облаченный в торжественные одежды, пытался было отговориться и от Ивашки Жилкина, что, дескать, выйдут встретить атаманову команду, отслужив прежде обедню.
– Не вот же тот атаман стоит у врат города, – вразумлял протопоп барабанщика, который в грубых сапогах ввалился в святая святых церкви – в алтарь.
– Уже стоит, отец протопоп, – упорствовал Ивашка Жилкин. – Пред атаманом и отслужите обедню. А теперь имею повеление передать наказ бургомистра и прихожан: нимало не мешкая, идти с крестами на городской выгон для встречи государева воинства.
Протопоп по настойчивости барабанщика понял, что медлить или тем более уклониться от крестного выхода весьма небезопасно для него и для прочих священников, тут же распорядился пономарю Ивану Семенову:
– Передай, сын мой, наказ всем священникам: во всем их церковном наряде и с причетом выходить для встречи атамана Арапова со крестом, Евангелием, образами и херугвием! А у всех церквей накажи от меня благовестить во все колокола.
– Вот и славно получится, отец протопоп, – с небывалой прежде смелостью в речах проговорил Ивашка. – Люблю глядеть и слушать, как живой мертвого бьет, мертвый благим криком кричит, на крик православный народ бежит.
– Да ты и сам, братец, аки тот колокол – всех в церковь сзывает, а сам в церкви не бывает! Токмо и видно тебя у кабака да у кулачной драки, – съязвил протопоп Андрей, покидая алтарь вместе со священником Аникитиным.
– Зато крещен я, отец протопоп, – ответил Ивашка и, хитро прищурив глаза, согнулся над протопопом. – А ведь была такая живая тварь, что родилась – не крестилась, Бога на себе носила, умерла – не покаялась. Кто бы это мог быть?
– Иди-иди, – угрюмо отозвался Федор Аникитин. – Тому ослу все простилось… Не всякому человеку простится, что Господа в сердце своем нести не желает…
Ивашка поопасился спорить с диковатым попом Аникитиным, поспешил к выходу, сказав протопопу:
– Так я теперь же ворочусь к самарцам с объявлением, чтоб и они следом за вами все шли за город. – И уже на паперти громко прокричал озорную дразнилку, зная, что Аникитин его слышит. – Паки и паки – съели попа собаки; да кабы не дьячки, порвали бы на клочки! – и со смехом побежал вниз от собора к дому бургомистра.
– Скажи бургомистру, что тотчас буду, – пообещал Данила Рукавкин, когда магистратский рассыльщик Осипов прибежал к нему на дом с известием, что самарские священники выходят за город встречать государева атамана, для чего бургомистр Халевин послал его, рассыльщика, покликать и купеческих старшин.
– Сходили к обедне, – буркнул Данила, закрыв дверь за Осиповым. Дарьюшка и ее сестра Анна Петровна Арапова остановились среди горницы в недоумении, что же им теперь делать? Вместо праздничной службы самарцы – в окна уже видно! – заторопились к земляной фортеции встречать мятежников.
– Еще невесть какая жизнь нам будет от того атамана, а ему уже хлеб-соль несут, в его честь колокола благовестят, – бормотал Данила, растерянно озираясь: куда сунул шапку?
– Што делать штанем? – с беспокойством спросил Герасим, поглядывая то на хозяина, то на сына Гришатку: извертелся весь, так не терпится ему выскочить из дома и бежать на выгон глазеть и ротозейничать.
– А что можем мы теперь делать? – Данила скорбно вздохнул и развел руками. – Теперь мы как в давнем хивинском хождении: появился новый караван-баши – куда он поведет, туда нам и шествовать молча… Тамо шли песками зыбучими, а теперь сама жизнь наша уподобилась зыбучей трясине – всякий шаг может оказаться погибельным… Господи, да куда эти бесы шапку мою утащили? – в сердцах воскликнул Данила. Дарьюшка вздрогнула, протянула ему шапку: держала, забывшись, в руке за спиной. – Извини, Дарьюшка, – притишил голос Данила. – Вам с Анной Петровной, может, лучше дома посидеть, а? Пойдете? Ну смотрите, по скользкой дороге идите бережно. Ребятишек при себе не держите, все едино через дымоход выскочат, бесенята, – добавил Данила к великой радости Гришатки и Анисима. Сказал, а сердце вновь зашлось: вдруг да объявится Тимоша! Ведь наверняка знал, что отправит тот самозваный – а может и истинный? – Петр Федорович свою команду в сторону Самары! А узнав, мог и напроситься с атаманом.