– Экий нудный ветер! – проворчал Илья Федорович, снял рукавицу, потер нос и уши. – Все ли вам ведомо об указах и манифестах государя Петра Федоровича, вчера читанных пред собором? – громко спросил он, осматривая поселенцев с левого края и до другого, где стоял довольно упитанный, стриженный под кружок мужик в добротном полушубке, в белых валенках и в прилично сшитой лисьей шапке.
«На пахотного или цехового обличьем не похож, – отметил про себя Илья Федорович. – Надобно узнать, из какого сословия сей муж. Быть может, прежде в военной службе состоял, так и нам в ратном деле подспорщик будет».
На вопрос атамана об указах и манифесте поселенцы вразнобой, но довольно дружно ответили:
– Ведомы нам те указы!
– Были и мы у собора на читке!
– Государю Петру Федоровичу служить как один готовы!
Дородный крайний поселенец, чуть переждав, прокричал Илье Арапову персонально:
– Пиши нас, батюшка атаман, в свой полк! Да справное оружие нам выдай, и готовы идти за тобой хоть и до Москвы! И не смущайся нашему разномастью, атаман! Говорят в народе: расходится старуха, так и не убаюкаешь! Тако ж и мы – разозлили нас царица да помещики с воеводами, лютость к драке проснулась! Послужим истинному государю Петру Федоровичу.
Илья Федорович, неприметно толкнув Кузьму Аксака локтем в бок, как бы говоря: вот, дескать, видишь, сколь заметное усилие нашему отряду в первый же день прибывает, ответил:
– Отрадно! Весьма отрадно и лестно будет о том узнать нашему государю-императору, что вы столь охотно ему преклоняетесь! Его волею отпускаю я вам все ваши прежние вины, с тем чтоб могли вы, ему послужив, воротиться безбоязненно к себе в родные места! И пахать землю, вам, мужики, отныне государем дарованную в вечное пользование с покосами, лесами и рыбными беспошлинными ловлями! – Илья Федорович вдруг закашлялся от холодного встречного ветра, малость передохнул и повернулся к сержанту Звереву, который стоял за спиной со списком в руке, повелел: – Перекличь, Иван, всех поименно.
Зверев, выйдя на шаг вперед, с трудом удерживая на ветру листы, четко выкликал поселенцев. Услышав свое имя и прозвище, мужики неуклюже, кто широко, а кто робко, малым шагом, выходили из строя. При прочтении имени Семен Никитов, сын Володимирцев из шеренги выступил тот самый, который привлек внимание Ильи Федоровича.
– Поди ближе, Семен Никитов сын, – призвал Илья Федорович высокого поселенца. – Кто ты, какого сословия и из каких мест родом?
Володимирцев с привычным достоинством снял с кудлатой головы рыжую шапку, приблизился к атаману и с глубоким поклоном ответил довольно звонким моложавым голосом:
– Допрежь сего состояния был я в городе Сызрани купцом средней руки.
Илья Федорович насторожился, сдвинул брови к переносью – такое начало не внушало ему ни уважения к поселенцу, ни тем более искреннего доверия. Строго спросил:
– За что в Сибирь к ссылке послан? Аль залиходейничал, народ обворовывая?
Володимирцев резко тряхнул кудрями:
– Говорю как перед Господом – нет, батюшка атаман, не за лиходейство и воровство выслан из родного города, о том и здесь стоящие люди могут клятвой подтвердить. Послан я не к обычной ссылке в Сибирь, на поселение, а в зачет рекрута со своею семьею. Везли меня к службе в дальние сибирские батальоны. А наказание имею такое от магистратского общества за мое дурное якобы поведение.
– Что ж дурного сотворил ты? – вновь полюбопытствовал Илья Федорович, ибо знал, что от рекрутчины купечество, как правило, откупалось деньгами. А этого, видишь ли, само магистратское общество сдало в зачет рекрута, а не по выпавшему жребию.
– Вестимо, батюшка атаман, ежели повадится лиса в курятник, не видать мужику яичек к святой Пасхе! Тако ж повадился в мою лавку сызранский воевода Иванов да гостинцы себе высматривает всякий раз. То одно ему приглядится – дай сюда! То другое по душе придется – опять же дай сюда! А чтоб серебряный алтын на прилавок положить – так и не смей заикаться про то, купчишка! Изведет всякими поборами да посылками в разъезды… Долго так сносил я обиды, а минувшим сентябрем, будучи по случаю воскресного дня в некотором подпитии и от того не смогши себя удержать, облаял всячески воеводу Иванова да, взявши за грудки, крепко потрусил и из лавки на людское посмешище пинком в зад выбил! За то и выдан в рекруты, будучи в возрасте уже сорок и один год.
Арапов переглянулся с Кузьмой Петровичем, улыбнулся и сказал на это бывшему купцу:
– Что воеводу потрусил за грудки принародно – не велик грех перед Господом. Придет и к тому воеводе крайний час, за лихоимство безмерное унянчим дитятко, что не пикнет боле!
– Истинно молвил, батюшка атаман! – живо подхватил Семен Володимирцев. – Коли быть собаке битой – найдется и палка!
– Найдется и палка и петля для всякого утеснителя мужика! – подтвердил Илья Федорович. – А теперь отберу я из вас годных к государевой службе, а как подойдет сюда к нам протопоп Андрей с крестами и иконой, так и к присяге вас приведу. Нет ли средь вас, кто не хочет служить Петру Федоровичу по какой причине альбо по непризнанию его истинным государем? – громко спросил Илья Арапов, выждал некоторое время, добавил: – Говорите без боязни! Сами ж слышали указ, которым велено брать в службу только по доброй воле охотников, не стращая и не понуждая к тому силой.
Поселенцы ответили, что таковых нет, все охотники. Володимирцев с поклоном обратился к Илье Федоровичу:
– Ты сам, батюшка атаман, отбери годных, и мы будем тебе в полном послушании.
– Верна! – подхватил чей-то молодой и чистый голос из середины шеренги. – Тычь нам перстом в грудь и выводи к себе!
– Коль так, то буду тыкать перстом! – с улыбкой согласился весьма обрадованный Илья Федорович и пошел к левому флангу. Там стоял в ватном армяке, подпоясанный бечевкой, мужик лет под тридцать. Влажные от дыхания на морозе усы прикрывали толстоватую верхнюю губу. Светло-рыжая борода лежала поверх армяка жестко, словно вымазанная цветочным медом, и не колыхая ни единым волосом на ветру. Мужик глянул на атамана веселыми светлыми глазами, неожиданно озорно, будто давнему знакомцу, подмигнул.
– Здоров ли телом, брат? – спросил Илья Федорович. – Как прозываешься?
– Телом здоров, парши аль чесотки нет. А прозываюсь Викулом Игнатьевым сыном, а прозвище по деду – Чемодуров. Крестьянин Ставропольского уезду, вотчины помещика отставного майора Ивана Толстого, деревни Толстовой же.
– Как же в поселенцы попал? – удивился Илья Федорович? – Или барин тако ж за дурное поведение сослал?
– В бегах был у черта на кулижках[19], ан и в тех местах пойман. Будучи допрошен, себя и помещика не назвал, потому и отправлен этапом на поселение к заводу Каменного Пояса.
– От тех каторжных работ тебе освобождение вышло волею государя Петра Федоровича, – объявил Илья Арапов. – Служи ему исправно, казак. А своих односельцев из деревни Толстовки непременно сыщешь в моем отряде.
Викул Чемодуров снова улыбнулся добродушно, сделал по знаку Ивана Зверева три шага вперед и повернулся лицом к шеренге. Сержант Зверев пометил его в списках как годного к службе.
Когда очередь дошла до последнего из поселенцев Семена Володимирцева, вставшего на свое место в строю, неожиданно повалил густой снег. Илья Федорович распорядился отобранным к службе собраться в пустой казарме, немногим прочим идти к бургомистру Халевину с наказом от атамана развести их на постой к самарским обывателям.
Через малое время барабанщик Ивашка Жилкин привел с ног до головы запорошенного снегом протопопа Андрея. Скинув верхний плащ, протопоп прошел к иконостасу и благословил по одному подходивших новонабранных казаков, давал целовать крест и святую икону.
Илья Федорович говорил, а присягавший повторял за ним клятвенные слова верного служения государю Петру Федоровичу. Казаки отходили в дальний угол казармы, где ротный цирюльник солдат Иван Дудин сноровисто и с прибаутками стриг недавних мужиков под казацкий кружок.
Еще не закончили приводить к присяге поселенцев, как явился со своими солдатами поручик Счепачев, вручил атаману поименный список роты с пометками, кто из солдат в отсутствии по командировании, кто болен, а кто ушел с бывшим комендантом Балахондевым.
– Господин атаман! – Голос у поручика Счепачева заметно взволнован. – Настоятельно прошу принять меня и солдат вверенной мне роты в службу его императорского величества Петра Федоровича. О верности государю готовы принести присягу, а более половины из нас – вторично и с большой радостью!
Илья Федорович слушал взволнованного принимаемым решением офицера и внимательно вглядывался в круглые карие глаза поручика, в бледное после недавней болезни лицо. Из-под треуголки свисали влажные от набившегося снега прямые русые волосы.
«Неужто служить верно будет? – усомнился было на минуту Илья Федорович и тут же отогнал эти сомнения. – А я ведь служу… Быть может, и он выходец из государственных крестьян или из малодушных[20] помещиков, хочет милость и чин заслужить у государя… А сие не зазорно».
– Охотно приму тебя, поручик, и твоих солдат в службу батюшки государя! – ответил он застывшему в ожидании ответа Счепачеву. – И теперь же назначь своим приказом двенадцать человек старшими в десятки к новонабранным казакам для обучения воинским артикулам. Снег прекратился – выдайте из цейхгауза огнестрельное и холодное оружие, сколь найдется. А тебе, поручик, быть постоянно при мне для лучшего приготовления города и прибегающих к нам мужиков к супротивлению возможным неприятельским командам.
Поручик Счепачев, давая знать, что служба его началась, отдал атаману честь, придирчиво отобрал наиболее крепких и обученных солдат, которых Кузьма Аксак отвел в сторону. Остальным Счепачев повелел быть в своей казарме и ждать возможного вызова к сражению.
– Сколь всего у тебя солдат в наличии? – уточнил Илья Федорович.