– Надобно успеть к завтрашнему утру, Сысой, – озабоченно сказал Илья Арапов, – нам всякий час крайне дорог, братья.
Простившись с канонирами и хозяином кузницы, атаман пошел в гарнизонные казармы.
«Эх, времени у меня так мало! – сетовал Илья Федорович, сбегая с земляной крепости. – Послать бы во все села, ближние и дальние, с манифестом своих казаков да набрать пахотных солдат с тысячу!.. А так не учинилось бы, как под Ромодановым: начнут бить бомбами по городу – и разбегутся мои казаки по деревням, попрячутся кто куда, как и не бывши в государевом войске… Зубоскалят ведь охотники: веселье волку, как гоняют его по колку! Тако же и нас могут погнать, ежели не устоим… А может, зря так думаю? Теперь иное время – тогда-то мы одной лишь волостью поднялись. А теперь, гляди, Волга, да Яик, да за главного атамана у нас сам государь встал! А мужики да казаки за волю биться будут крепко…»
Оставшись доволен кухней и ходом строевых занятий, на которые поручик Счепачев вывел новона-бранных казаков, Илья Федорович, порозовевший от утреннего хваткого мороза, вернулся в комендантскую канцелярию к делам, вызвал Ивана Зверева, приказал прийти с бумагами и чернилами.
– Да пошли барабанщика Ивашку Жилкина за бургомистром. Пущай тот не мешкая явится с реестром, кто какой гостинец из самарских жителей принес для отправки государю Петру Федоровичу. Да скажи, пущай снарядит под те гостинцы должное число саней, я ныне отправлю в Берлинскую слободу нарочного с извещением.
Сержант Зверев четко повернулся и вышел. Илья Федорович снял полушубок, повесил на гвоздь, сверху накинул шапку, подошел к горячей печке погреть озябшие руки. Когда Зверев вернулся, указал ему место за столом у окна. Тот сел, поставил чернильницу, рядом разложил бумагу и перья – дескать, я готов к работе.
Прислонившись спиной к печке, Илья Федорович словно не замечал приготовлений сержанта. Тот терпеливо ждал. Наконец атаман, словно очнувшись, заговорил:
– Перво-наперво устроим здешние неотложные дела. Пиши так: «От имеющегося атамана и поверенного его величества раба Ильи Арапова к города Самары покорившимся его величеству самарскому казачьему ротмистру Петру Хопренину приказ». Написал?
Сержант Иван Зверев, едва поспевая, скрипел пером, низко наклонившись над бумагой. Илья Федорович сбоку смотрел на широкоскулое и безбородое лицо Зверева, на то, как он шевелит короткими сивыми усами, повторяя про себя слова атаманова приказа.
– Написал. – Зверев перестал скрипеть пером.
– Тогда пиши дале: «От посланных мною за реку Волгу во окольные блись города Самары села и деревни для публикования о счастливом его императорского величества манифеста и публицаций сейчас уведомился я, что к здешнему городу Самаре не в далеком от онаго расстоянии следует неприятель в числе шестисот или боле человеках гусарских полков и при них двенадцать орудиев артиллерии».
Илья Федорович диктовал медленно, сделал маленькую передышку, и когда Зверев остановился, продолжил:
– «А как ко охранению сего города и его императорского величества здравия надлежит означенным отставным нерегулярным и малолетним казакам, от чего боже сохрани, ежели от тех злодеев нападение будет, то б, сколь оных есть наличных к службе его величества и какое при них оружие, со всем оным выходить, егда ударит сполох у церкви Вознесения Господня…»
Иван Зверев, сменив перо, торопливо дописал, тихо повторив за атаманом последнюю фразу:
– «Егда ударит сполох у церкви Вознесения господня».
– Дале пиши так: «Того ради, пол уча сей приказ, тебе повелеваю в всем вышеписанном накрепко казакам и малолеткам подтвердить, и во всем непременное исполнение чинить без опущения».
Иван Зверев дописал, сам себе диктуя концовку:
– «Декабря двадцать седьмого дня, одна тысяча семьсот семьдесят третьего года».
– Написал, Илья Федорович.
– Запечатай в пакет и не мешкая отошли с барабанщиком Жилкиным. А потом другое письмо писать станем.
Иван Зверев размашисто написал на конверте: «Господину ротмистру самарского казачества П. Хопренину от государева походного атамана И. Ф. Арапова». Потом вышел в соседнюю комнату, где с подсменными караульными казаками сидел барабанщик Ивашка Жилкин, присланный поручиком Счепачевым для посылок по разным нуждам.
– Отыщи ротмистра Хопренина и в его собственные руки приказ атамана, – повелел сержант Зверев. Ивашка вскинулся на длинные ноги, стукнул каблуками, по-мышиному шевельнул остреньким носом, довольный, что пригодился атаману для службы.
– Слушаюсь, господин сержант: в собственные руки господину ротмистру! – И позубоскалил, решив развлечь казаков: – В вашем войске, господин сержант, теперь только и остался один рядовой да и тот кривой…
Сержант сурово посмотрел на улыбающегося барабанщика и тут же остудил его чрезмерное веселье:
– В том мало толку, кто чрезмерно долго на пристяжке прыгает, а в коренные так и не сгодился. Не отрок же, пора ума набираться от старших командиров.
Ивашка Жилкин вытянулся перед строгим бывалым сержантом, согнал с лица беззаботную веселость.
– Есть ума набираться, господин сержант!
– То-то же, братец. Коль надел треух, так не будь вислоух. Ступай исполнять приказ атамана!
Отправив Жилкина, Иван Зверев вернулся к столу с бумагами.
Илья Федорович, прохаживаясь по горнице, время от времени посматривал в окно на первых пешеходов: спешат по морозцу кто к церкви, кто к соляным амбарам – взять безденежно отпускаемые на душу пять фунтов соли, а кто торопился в магистрат выведать от бургомистра последние новости.
Невольно вздрогнул, когда у самого лица тихо звякнули промерзшие по углам стекла, а чуть спустя послышалось отдаленное бубуханье. Поймав тревожный взгляд сержанта Зверева, Илья Федорович улыбнулся и пояснил:
– Канониры пушки испытывают. Ежели все благополучно, то…
После короткого интервала пушки выстрелили еще раз, потом еще. Илья Федорович непроизвольно перекрестился: стало быть, орудия опробованы и готовы к сражению!
– Четыре пушки хоть сейчас можем пустить в дело! – порадовался Илья Федорович, потом с грустью добавил: – Досадно, что нет у нас картечных зарядов. Супротив пехоты да и по конным драгунам картечью куда как способнее стрелять, нежели ядрами… Ну, чего нет, того нет. Пиши, Иван, так: «В государственную военную походную коллегию от походного атамана и верного раба Ильи Арапова покорнейший рапорт. А в том рапорте такие сообщения.
Попервой: сего декабря 25-го числа со всею вверенною мне командою я под город Самару подошел. Из коего города все жители, вышед ко мне навстречу, со всем священным собором, со святыми образами, с молением встретили, и без всякого бою и пролития крови его императорскому величеству покорились, и всем собором в соборной церкви по прочтении манифеста молебное о здравии его императорского величества пение произвели». Пиши без спешки, Иван. Как знать, вдруг да сам государь сие доношение в руки возьмет для собственного прочтения?
Илья Арапов диктовал сержанту сведения, полученные от поселенца Семена Волсдимирцева, от сбежавшего сержанта Стрекина и купца Ивана Фомина, что к Волге движутся царицыны полки, в том числе к Симбирску и к Самаре. Доносил о взятии им в Самаре пушек, о том, что под пригородом Алексеевской казаки капитана Балахонцева сумели отбить из его команды несколько человек, но пригорода доискаться не сумели, убоялись и вновь к Самаре.
– Пропиши непременно, Иван, что близ города Самары окольных сел и деревень жители все в подданство его величества покорились. От которых частыми разъездами я уведомился, что неприятельской силы следует в город Самару гусаров в числе шестисот человек и при них орудия двенадцать пушек. Для чего я и принужденным нашелся ныне для охранения города Самары иметь станцию, пока оных злодеев не отобью. Прописал? Ну и славно. Вложи в пакет да отпиши, что шлется в государеву Военную коллегию от меня.
Сержант Зверев разогрел сургуч, запечатал пакет, положил на край стола. Илья Федорович прошелся по горнице, в нетерпении вынул и посмотрел на большие круглые часы – было десять часов пополуночи.
– Мешкает что-то бургомистр Халевин! – проворчал он недовольно. – Аль ждет вторично нарочного от меня? – И тут же мысли переключились к делам более важным. – Самарцы не захотели супротивничать воинству государя-батюшки, то так… А вот отважатся ли выйти на сражение супротив регулярной команды? Не сробеют ли, как ты мыслишь, Иван?
Сержант Зверев поправил свисшие на лоб прямые волосы, потрогал через рубаху старую рану на груди – ломило к перемене погоды. Высказал свои думы о самарцах:
– Кто истинно уверовал в Петра Федоровича, тот пойдет на сражение и смерти не устрашится. А кому все едино, за кем жить, тот на бой не пойдет, в погребе отсидится… А бургомистр мешкает по причине неготовности реестра собранным гостинцам, я так думаю, Илья Федорович.
Иван Зверев оказался прав. Через полчаса прибежал запыхавшийся бургомистр, а с ним прибыл и отставной казачий ротмистр Петр Хопренин. Иван Халевин, сняв шапку и обнажив влажную облысевшую голову, у порога сразу же повинился:
– Вот, все утро переписывал мой подканцелярист Гришка Шапошников, оттого и задержался на твой зов, Илья Федорович.
– Ништо, – примирительно отозвался Арапов, пригласил Халевина и Хопренина присесть к столу. – В полдень успеем отправить. Лошади готовы?
Иван Халевин вытер лоб и залысины платком, выдохнул, успокаиваясь, сказал, что распорядился нарядить до Оренбурга четверо саней под гостинцы и две верховые лошади для атаманова нарочного. С гостинцами посылает своего человека, хорошо знающего дорогу – ездил зимой не единожды.
Илья Арапов взял у бургомистра реестр, пробежал его взглядом: сахару три головы от самарского бургомистра, винограду бочонка два, рыбы свежей осетр один, севрюга одна, белая рыбица одна, севрюг провесных две, ососков[22]