У старого замерзшего деда Василий Иванов спросил:
– Что слышно о гусарских командах? Далеко ли они от вашего села, не сказывали ямщики о том?
Дед пожевал губами, долго глядел на заснеженную гору к западу от Винновки, потом сказал, и разобрать его слова было нелегко за безбожной шепелявостью:
– Вшера ехали мужики, шкаживали, штоят шолдатики… А где штоят, не упомню, мил шеловек, ей-ей, не упомню…
– Эдак мы ничего не узнаем, – раздраженно буркнул Родион Михайлов. Один из мужиков, услышав вопрос Иванова, подошел к ним, назвался ямщиком Гаврилой.
– Это я вчера гонял до Печерского, отвозил нашего приказчика. Так к обеду в Печерское вошла воинская команда во главе с немцем-маиором, имени его ненашенского не упомнил. Да видно по нему, как по той вороне, которая и за морем жила, да вороной и вернулась, что нравом крут и мужика не пожалеет, – тут же приказал выдать ему в санный поезд свежих коней! На час не задержавшись, спешно отъехал я из Печерского, чтобы и моего коня не побрали в обоз немцу под пушки. Надо полагать, казаки, что после недолгой стоянки и команда следом выступила.
– А в Осиновку не пришла еще? – допытывался Василий Иванов. – Не слышно было? Ведь немец идет с пушками и тяжким санным поездом, а не на верховых только лошадях.
Ямщик встрепенулся, замахал кому-то руками. Мимо на дровнях ехал мужик средних лет в черном полушубке и в шапке из потертой заячьей шкуры.
– Эй, Демьян, слышь? К вам в Осиновку гусары или иная команда не вступала нынче?
Демьян, стоя на коленях в дровнях, подъехал к ним, ответил на вопрос знакомого ямщика:
– Да нет еще… Не боле двух часов как я сюда выехал из села, к брату наведаться. Теперь вот домой еду. Ай и у нас хотите, казаки, государев манифест читать? – с надеждой спросил Демьян и, словно не надеясь услышать утвердительного ответа, начал уговаривать: – Надо бы мужикам нашим объявить государеву волю. Тутошним объявили ж, а чем мы плоше? Неужто нам и дале под Орловыми барщиной нищету множить? Утопший пить не просит, а живому жевать что-то надо, да графья воля не дает разжиться. Так едем, казаки?
– Едем! – решился Василий Иванов. – Сделаем так: мы втроем остановимся близ села, а ты приказчика вашего Федорова оповести, что едут, дескать, от государя Петра Федоровича доверенные люди с манифестом. Так чтоб встретил нас хлебом-солью. Ежели, конечно, солдатская команда не вошла в село, – добавил Василий Иванов. – Нам нет резона в их лапы попадаться, атаманом не велено, – пошутил он.
– Так и сотворим, казаки. А ежели солдаты въехали, то, прождав меня с полчаса и не дождавшись, ворочайтесь назад. Ежели солдат нет в селе, я сам за вами приеду звать.
– Погнали! – поторопил Василий Иванов и скорой трусцой последовал за дровнями осиновского мужика Демьяна.
И в самом деле, тракт за Винновкой ушел от реки Волги вправо, вокруг возвышенности, которая к реке обрывалась отвесными уступами. За горой стало гораздо тише: ветер шел верховой. Густой, заваленный снежными сугробами лес словно бы вымер, зверье попряталось, и только горластые вороны нет-нет да и срывались с голых высоких деревьев, тяжело, словно обгорелые головешки, падали вниз, пропадали из поля зрения.
Демьян неожиданно натянул поводья, дровни остановились. У Василия екнуло сердце: неужто гусарский разъезд приметил? Он встал на стременах, поверх лошади глянул вперед – до поворота более полуверсты расстояния, ни души не видно.
«Битому псу только плеть покажи… – ругнул сам себя Василий Иванов. – Мужицкая робость треклятая… Не зря сказывают старики: по саже хоть гладь, хоть бей, все едино черно…» Спросил настороженно:
– Что там у тебя, Демьян? – и напустил на лицо строгость.
– Здесь вам надобно остановиться, казаки, – сказал Демьян, повернувшись в дровнях. – Вы первыми, вон через ту прогалину, приметите, ежели солдаты разъезд свой вышлют впереди команды. – И он кнутовищем указал на часть тракта, который просматривался в прогале между холмами. – От того куска тракта до окраины Осиновки не боле двухсот саженей. А вас солдаты оттудова не разглядят, вы вот тут, под соснами, встаньте.
Слева от дороги под тяжелыми шапками снега стояли сосны, неподвижные, уставшие. Самая старая и высокая из них, казалось, вот-вот с кряхтением шевельнет ветками и вовсе засыплет кустики, торчащие из сугробов черными сиротливыми веточками…
– Добро, Демьян. – Василий Иванов отпустил мужика. – Ты езжай, а мы в ожидании тебя здесь останемся.
– Н-н-но! – прикрикнул Демьян, взбодрил коня вожжами, и дровни, скрипя полозьями, умчались по тракту, довольно скоро мелькнули в прогале, потом пропали… Над невидимой отсюда Осиновкой курилось еле различимое размытое облако – к ночи топили печи – прогреть избы.
– Ух ты-ы, как морозище за коленки хватает! – проворчал Устин Мытарь. – Хороша да тепла моя одежонка, в сенокос в ней самый раз ходить… А для крещенских морозов слабовата.
Василий Иванов улыбнулся, быстро оглянулся на Устина, и почудилось, что Мытарь валится из седла, промерзшей кочерыжке уподобившись. Но этот обман зрения произошел от того, что кривоплечий Устин склонился вперед, норовя полами короткого полушубка прикрыть штанами обтянутые колени.
– Промерзнем, так по сменке на дороге камаринского будем отплясывать, – пошутил Родион Михайлов, а сам тоже плечами заводил туда-сюда, чувствуя, что мороз настырно лезет за воротник. Егозил в седле и Василий Иванов, то дуя на руки, то оттирая колени, а сам не сводил глаз с прогала – не упустить бы гусарский разъезд, тогда согреешься, удирая от них во весь дух. И кто знает, чьи кони резвее окажутся…
– Ура-а! – не сдержался и закричал Василий, когда на малом отрезке тракта в прогале мелькнули знакомые дровни. – Радуйся, брат Устин! Нет солдат в Осиновке! А, стало быть, успеем мы сослужить службу государю Петру Федоровичу. И в кабаке хорошего вина выпить с морозца!
На заиндевелой лошади подъехал, улыбаясь, Демьян, издали радостно замахал руками, бросив вожжи:
– Нету в Осиновке солдат! И тракт на село Ермакове чистый!
– Приказчика Федорова сыскал ли? – спросил Родион, из-под густых черных бровей внимательно поглядывая то на Демьяна, то на прогал, за которым, по словам Демьяна, и было село. Толстыми пальцами попытался было стряхнуть мерзлые росинки с нечесаной, что кудель, бородищи.
– Сыскал. Он спешно оповещает мужиков. Успеет к вашему приезду. И весьма порадовался, прознав о государевом манифесте.
Василий Иванов повернулся к Устину Мытарю, повелел:
– Спешно возвращайся в Шелехметь, отыщи есаула Пустоханова и скажи, что в Осиновке покудова солдатской команды нет. И мы с Родионом едем туда читать государевы манифесты. За час должны управиться и с тамошними охочими людьми воротимся к нему.
Устин хотел было сказать, что и он охотно поехал бы с ними, но смолчал: стало быть, так надобно, ежели старшой из казаков отсылает его к есаулу.
– Еду и передам, как велено, – ответил Устин, повернул коня, с шуткой добавил: – Эх, не довелось испробовать целовальникова дарового вина! Прощай, кабак, до другого наезда!
Василий и Родион засмеялись, Устин хлестнул легонько коня и, взрыхляя конскими копытами укатанный полозьями след, поскакал в сторону Винновки.
– Ну, с богом, Родион, – сказал Василий. – Поехали в гости к Федору Федорову, – и потрусил за дровнями Демьяна, краем уха непроизвольно прислушиваясь к настойчивому и какому-то печально предостерегающему крику старой вороны поодаль от тракта, среди сосен. Обернувшись, посмотрел, далеко ли ускакал Мытарь, приметил на востоке в чистом небе старый месяц. И вдруг вспомнилось из далекого детства, как дед Карп, собрав ребятишек около полынью заросшей бани, вещал им, что и старый месяц в дело идет: Бог на звезды крошит…
«Ну вот, – снова ругнул себя Василий, – нашел о чем думать… Еще вспомни: в углу веник стоит, оттого на дворе дождь такой льет!»
Впереди, амбарами и плетнями, показалась окраина Осиновки…
Извалявшийся в снегу конопатый отрок лет двенадцати, в потертой до желтой кожи заячьей шапке и в непомерно больших валенках, кубарем скатился с соломенной крыши коровника и, голося во всю мочь:
– Казаки! Государевы казаки еду-ут! – побежал от околицы к центру Осиновки. Шагов через пятьдесят отрок поскользнулся, а может, зацепился ногой за ногу, упал, выкинув вперед голые руки, тут же подхватился, поддернул слетевшие до стоп валенки и вновь ударился в бег с криком:
– Государевы казаки еду-ут!
Василий Иванов, окончательно успокоившись при виде мирно живущего села, с улыбкой следил за проворным отроком, а вспомнилось вдруг совсем не смешное, а грустное, как вот тако ж, не разбирая дороги, прямиком через завалы зимнего леса бежал он из родного села, в коем господином был майор Гасвицкий, признав, что родителя барин сдает в зачет рекрута… Два дня плутал потом, пока волею случая не выбрел на объездчиков леса. И уж они, еле живого, привезли его к убитому горем родителю… Став солдатским сыном, он знал, что и ему такой же жребий от Бога предначертан – служить двадцать пять лет, с малолетков и до старости…
– Ты что-то сказал? – переспросил Василий, услышав краем уха, что Родион о чем-то говорит.
– Говорю – вона, у питейного дома толпа мужиков сгрудилась, – глухо отозвался Родион.
И в самом деле, отрок бежал к мужикам, оглядывался на дровни Демьяна и на верхоконных за ними и все так же голосил, словно с великого перепуга или радости напрочь забыв иные слова:
– Казаки государевы едут, казаки-и!
– Вона, встречают вас наши односельцы и приказчик Федор Федоров! Стой, родимая, приехали! – Демьян натянул вожжи, лошадь покорно, будто только этого и ждала, остановилась, поводя изморозью выбеленными боками.
Впереди многолюдной толпы, выделяясь изрядным ростом и обличьем, стоял статный мужик в новой островерхой шапке из черного каракуля, лицом суровый и худощавый. Светлые усы смыкались с короткой бородкой, поверх добротного полушубка туго опоясан потертым шелковым кушаком.