– Выйдешь ли, Буян Иванович? – подзадорил купца Кузьма Петрович и с сомнением поглядел на жизнелюбивого, высокого ростом и статного молодца. – Чай с солдатами драться – не душу тешить на кулачных потасовках. Там только и беды – чужую бороду драть да свою подставлять. А здесь и до смерти зашибить могут… Али так легонько ранят, что и головы потом в сугробах не отыщешь, – добавил он.
Тимофей Чабаев выпрыгнул из саней, враз став строгим. С достоинством поклонился атаману, сказал, твердо глядя есаулу в глаза:
– Мертвый не без гроба, а живому нет могилы, так ведь? Это верно, что на войне не без смерти, казак. Так ведь зубастая старуха прибирает не одних служивых, а и на печке находит, коль твой час настал… А мы нынче поднялись на святое дело – государю помочь на престол взойти да вольность народу добыть.
– Да какая тебе воля нужна, Буян Иванович? – искренне удивился Кузьма Петрович. – И так, гляди-ка, лихой казак, под стать орлу степному. Куда захотел, туда и полетел. А может, о большой власти помышляешь? Так не каждому чернецу в игуменах быть! – Кузьма Петрович с интересом ждал, что на это скажет купец. Илья Федорович тоже с улыбкой повернулся к Чабаеву:
– Ну-ка, купчина, открывай сокровенные сундуки в душе, что в них схоронено?
– А я не только о себе озабочен! – резко ответил Тимофей Чабаев. – Неужто не вижу, каково крепостному мужику, кабальному на всю жизнь солдату? Аль полунищему цеховому здеся, в Самаре, сладко живется? О них неужто сердце не заболит у совестливого человека? Да и у купца какая воля? Воля от рекрутчины? Воля от воеводских поборов да государевых бесконечных обложений на магистратские нужды? Воля ставить на свой кошт заводы и мануфактуры и нанимать к ним работных людей? А может, воля сидеть в правительстве, в сенате, рядом с родовитыми князьями да дворянами, у которых и ума-то кот наплакал, однако ж они законы пишут нам к безусловному их исполнению без проволочек и отговорок!
– Эва куда махнул – в сенат… – присвистнул Кузьма Петрович и покачал головой. – В сенате знаешь кто сидит?
– Как не знать, – съязвил Тимофей Чабаев. – Да только не зря говорится, что глупый ищет места, а разумного и в углу видно. Аль я неправ в чем?
– Славе Демидовых завидуешь? – будто вскользь, но с умыслом спросил Илья Арапов. – Вот – заводы помянул…
Тимофей Чабаев тут же ответил, словно ждал такого вопроса, а может, и сам в душе на него отвечал себе не единожды:
– Доброй славе Демидовых завидую, не стану кривить душой. Изрядно для Руси потрудился зачинатель рода Никита Демидович Антуфьев, за то от Петра Великого и честь ему вышла… Хотелось бы и себе такое ж доброе имя на всю Русь сделать. Дурной же славы Демидовых мне не потребно, людскими слезами да горем скарб приумножать не стал бы! А нынешние Демидовы и вовсе без Бога в сердце живут.
Илья Федорович смолчал, но про себя подумал: «Мала ворона, да роток широк… Как знать, как знать, лихой Буян Иванович! Доведись и на твою долю такие возможности, как у Демидовых, не залютовал бы и ты, впав в жадность? Покуда ты о Демидовых рассуждаешь, как слепой о красках, не боле того…» Спросил:
– Что в санях везешь? Харчи моим ратникам?
Тимофей кивнул головой на сани, где что-то было прикрыто чистым рядном и бугрилось во все стороны.
– Копченые окорока да колбасы собрал, какие висели в клетях. И оружие вот в доме нашлось: три ружья, два пистоля, малость пуль да пороху. Прежде с братцем да с родителем, случалось, езживали за Алексеевск-пригород козлов по весеннему снегу гонять. Самая пора козлов гонять, когда снег ледяной корочкой покроется. Козел проваливается, сечет себе ноги в кровь, а собака настигает его легко… Однако не до охоты теперь да и не с кем – родитель о прошлой весне помер, братец отъехал в Нижний Новгород, а одному за козлами бегать скучно…
Сани между тем поднялись уже на верх волжского берега, по насыпи переехали ров, очутились внутри земляной крепости. Завидев атамана, сержант Мукин скомандовал обучаемым «Смирно!» и побежал рапортовать, что вверенная ему команда новоизбранных казаков усердно старается постичь воинские артикулы и ружейные к рукопашной драке приемы.
– Вижу, стараешься, горла не жалеешь, – шутливо ответил Илья Федорович. – Изморозь на усах намерзла, а казаки все в испарине, будто из бани. – И предупредил сержанта: – Не перестуди мне казаков, не лето ведь, а то и воевать некому будет.
Андрей Мукин смутился, заверил атамана, что после каждого часа занятий он дает казакам роздых в теплых казармах.
– Возьми у Тимофея Чабаева ружья да пистоли, раздай пахотным солдатам. Прими тако ж коней и провиант.
Возле дальней казармы поручик Счепачев выстраивал сарбайских мужиков. Ему помогал отец Василий, сменивший веревочную опояску на яркий голубой пояс, за который сунул кем-то подаренный пистоль. Поручик доложил, что команда, в которой за старшего отец Василий, числом до ста двадцати человек к отбытию в пригород Алексеевск готова. Илья Федорович, подумав, велел Счепачеву:
– Отправь, поручик, с командой своего капрала Федора Каменщикова. Да пятерых солдат ему в подмогу к обучению новоизбранных пошли непременно. Пусть тако ж усердно стараются, как и сержант Андрей Мукин. С ними отправь и две большие пушки, сгодятся на потом.
– Сыщутся такие старательные солдаты, – четко ответил поручик, отдал необходимое распоряжение, а сам по-прежнему смотрел на Илью Федоровича красивыми карими глазами, ожидая еще распоряжений. Кончик длинного носа прихватывало морозом, и поручик невольно то и дело отогревал его, скинув теплую рукавицу.
На глаза Илье Федоровичу попал князь Ермак. Он старательно покрикивал на мужиков, которые дружно и сноровисто грузили бревна в розвальни.
– Куда это они лес увозят из фортеции? – спросил Илья Федорович у Счепачева.
– На волжский берег, господин атаман. Там готовят позицию для батареи, – ответил поручик. Илья Федорович одобрительно махнул рукой князю Ермаку, и Гордей, довольный, разулыбался, издали поклонился атаману.
Проводив отца Василия и его команду до Оренбургского тракта, Илья Арапов и Кузьма Аксак зашли на кухню позавтракать. Оба ели, не сняв верхней одежды, когда в солдатскую пустую столовую почти вбежал, вернее, вкатился цеховой Степан Анчуркин. Стащив с головы шапку, оторопело замер у порога, не решаясь прервать завтрак государева атамана. Кузьма Петрович поторопил оробевшего цехового:
– С чем прибежал, мил человек? Не на кашу ж смотреть? А ежели голоден – садись рядом, ложка сыщется.
– Да, не смотреть… – поддакнул Степан, покомкал суконную шапку, добавил: – Бывши поутру в кузнечном ряду, помогал пушкарям, щами свежими из дому кормил, хозяйка готовила, мясные, – добавил цеховой, словно ради этого и явился.
– Похвально, а теперь сказывай, что случилось в том кузнечном ряду? – Илья Федорович прервал Анчуркина, нетерпеливо пристукнул ложкой о край глиняной миски. В душе зародилось беспокойство: не с канонирами ли какая беда, коль этот мужичок прибежал такой огорошенный, словно его только что хотели с колокольни сбросить…
– Говори! – добавил и Кузьма Аксак. – А то велю застрелить и не велю хоронить!
– Ох, батюшка атаман! – зачастил Анчуркин. – Послан я от Наума Говоруна известить, твою милость, что пушки – на санных, добротно сделанных лафетах! Ждут там твоего повеления везти к Большому питейному дому. Вот и весь мой сказ, не обессудьте, что прервал завтрак, велено было…
– Ну вот, – выдохнул с облегчением атаман и поворчал: – Явился с добрым словом, а видом напугал чуть не до смерти. – И вновь взялся за ложку. – Передай поручику Счепачеву, пущай подберет смирных лошадей, впрягут в те санные лафеты. А следом и мы будем.
Белокурый Сысой Копытень, темно-рыжий Наум Говорун и его рябой товарищ Потап Лобок встретили атамана, провели к лафетам, на которых, прихваченные железными обручами, прочно лежали чугунные четырех фунтовые орудия. Под солнечной стеной кузницы, присев кто на опрокинутую бадейку, кто на плетеную корзину из-под древесного угля, отдыхали присланные к кузнецам в подмогу подручные.
Пожилой казак, копошась пальцами в спутанных куделях бороды, поглядывая на товарищей, забавлял их какой-то сказкой. До Арапова долетел лишь конец разговора:
– …Вот тут-то генералу и конец пришел. Посадили его казаки в воду да и говорят: «Коль даст тебе Господь силы выпить весь Дон-реку, тогда выйдешь к людям для жизни…»
– Ну и что же, вышел тот генерал из Дону? – спросил кто-то из молодых подручных.
– Да нет еще, – ответил бородач. – Как отбывал я к службе, тому уж лет пятнадцать, все еще пил воду реки… Бабы иной раз говорили, что, полоща белье, видели генерала, как в воде качался. А может, у водяного царя на службе ему понравилось, потому и не выходит боле к людям. А нам и невдомек спросить у него…
Рассказчика прервали негромко:
– Атаман пожаловал, братцы.
Все вскочили на ноги.
– Опробуем, батюшка атаман? – первым подбежал к Арапову подвижный и востроглазый Потап Лобок, левой рукой придерживая у бедра короткую шпагу с медным эфесом.
– На месте пробовать станем, – ответил Илья Федорович и распорядился трогать коней с места. Для бережения, чтобы пушки с крутого берега не покатились своей тяжестью на коней, человек по двадцать, обвязав лафеты толстыми пеньковыми канатами, удерживали сани от чрезмерного разгона.
Канониры шли рядом, готовые, казалось, сами лечь под лафеты, если орудия вдруг стали бы валиться в заснеженные канавы. Илья Федорович, сверху с беспокойством поглядывая на волжский лед и на далекое, в дымке, село Рождествено, шел за санным пушечным обозом рядом с Кузьмой Петровичем.
«Сколько же времени у меня для приготовления к сражению? – неотступно думал атаман, едва взгляд снова и снова обращался с волжского возвышенного берега к правобережью, укрытому зимним лесом и глубокими сугробами. – День? Два? Сколько надобно Муфелю на дорогу и на подготовку к штурму? А ежели ударит с марша? Тогда – сколько часов? Слава господу, хоть пушки общим старанием успели поднять с земли на лафеты да многолюдством усилились. Не считая готовых к драке самарцев, у меня не мене семисот казаков… Мало, мало против регулярной команды майора Муфеля! По Ромоданову знаю – троих мужиков надобно выставить против одного солдата, тогда еще можно идти в открытую драку. Эх, подоспели бы калмыки к сроку, как просил я атамана Дербетева!»