– Ништо-о, не за горами Великий пост, всем прижмет хвост!
– Помолчи, Андрей Петрович, – прервал Хопренин ворчливого Углицкого. – Не лезь головою в петлю по доброй воле – на то особые люди есть, чтоб ту петлю на шею накидывать. Да не вздумай при атамане чего лишнего ляпнуть – всех под монастырь подведешь. Коль дело дойдет до драки – поступай, как тебе совесть прикажет, а пока, бога ради, попридержи свой сварливый язык, оставь злости малость и на женку поворчать перед обедом!
– Аминь, – перекрестился при этих словах протопоп Андрей, давая знать самарцам, чтоб разговоры на опасную тему окончили, а про себя подумал: «Худой я пастырь своим мирянам… Ладан на вороту в ладанке, а черт на шее умостился, сбил с пути истинного…» Пробормотал негромко: – Бог любит праведников, а черт ябедников. Не браните, братья, друг друга при атамане, авось спасемся как-нито…
С тем и вошли во двор комендантской канцелярии, где их с честью встретил атаманов писарь сержант Иван Зверев и пригласил пройти в тепло натопленную горницу.
Илья Арапов вошел в сопровождении Ивана Жилкина, поручика Счепачева, поселенца Володимирцева, старшего над Подгорскими пахотными солдатами Кузьмы Федотова, старшего над шелехметьевскими новонабранными казаками Демида Казакова, который успел сменить лапти на сапоги, а за поясом поверх черного тулупа торчал пистоль – подарок есаула Пустоханова.
– Сидите, сидите, – остановил Илья Федорович магистратских и отставных ротмистров, которые поспешили встать при появлении государева атамана. – Долго удерживать не буду – дел много у нас с вами перед сражением. А потому тебе, бургомистр, вкупе с купеческим старостой Бундовым озаботиться накормить собранное в Самаре государево воинство сытно в ночь, а буде спокойно переночуем, то и рано утром. Тебе, протопоп Андрей, всю ночь обязать церковный причт быть в церквах и по сигналу бить в набат, чтоб городу ныне не спать, а всем способным, особенно отставным чинам и цеховым людям, всенепременно собраться по тому набату у Большого питейного дома… Храни бог, ежели кого мои казаки сыщут укрывшимся от исполнения присяги, данной государю, – всех пущу в мир! И без малой доли жалости прикажу тот двор запалить и самого изменщика повесить на мерзлом дереве!
Илья Арапов сурово обвел взглядом именитых самарцев, кулаком пристукнул о столешницу, добавил к сказанному:
– И еще – город объявляю в осаде, потому, бургомистр, накажи горожанам никуда не отъезжать! Ежели кто будет захвачен разъездами за городом, того объявляю подлазчиком от супротивника и немедля подвергну казни. Не от лютости то будет сотворено, а для сохранения в тайне силы нашей и наших приготовлений к сражению с государевыми изменщиками.
Самарцы поклонились, давая знать, что все поняли и сделают так, как распорядился атаман.
– Не сомневайся, Илья Федорович, – заверил бургомистр Халевин. – Самарцы выкажут своему государю верность и готовность положить за него животы.
– В самарских простолюдинах я не сомневаюсь, – признался Илья Арапов. – А теперь идите и готовьтесь. Командиры останутся на военный совет еще на малое время.
Магистратские с бургомистром ушли, а из отставных атаман задержал лишь Петра Хопренина.
– Садитесь к столу, братья, – пригласил Илья Арапов. – Поведем разговор о наших силах да о том, как неприятеля от города отбивать будем… Перво-наперво, какие нужды у ваших людей?
Командиры переглянулись. За всех ответил Демид Казаков: он снял шапку с русой головы, распахнул ворот полушубка и серьезными глазами смотрел в лицо государева атамана.
– Нужда у всех одна, Илья Федорович, – мало ружей, а у кого и есть, то стрелять толком не умеем. Разве вот только пахотные солдаты Кузьмы Федотова да отставные казаки и солдаты. Есть, правда, и те, кто охотой промышлял, да таких не много, и полета человек не насчитаешь. А так, хвала радушным самарцам да окрестных сел мужикам, кормят исправно. На драку пойдем без робости.
– За волю животы положим, – подтвердил решимость драться и Кузьма Федотов.
– А отчего печаль в глазах? Неужто сердце робеет? – без насмешки над товарищами спросил Иван Жилкин.
– Дума была нарочного отправить в наши села, глядишь, еще сотня-другая мужиков пришла бы в подмогу… А теперь слать уж некогда, разве что счастье в том сражении за нами будет…
Илья Федорович, соглашаясь, положил руку на плечо Кузьмы Федотова, сказал, обращаясь ко всем своим помощникам:
– Будем драться теми силами, каковы при нас. Теперь слушайте мое решение. Ежели мерзкопакостный немец Муфель атакует нас от села Рождествена, о чем мы скоро узнаем от есаула Пустоханова, то силы свои поставим так.
Командиры отрядов склонились над чертежом города, старательно исполненным поручиком Счепачевым, и атаман неспешно начал пояснять свой план завтрашнего, а быть может, и нынешнего ночного сражения. Закончив показывать, Илья Арапов облокотился о стол широкой ладонью, прикрыв часть чертежа, спросил:
– Все уразумели, други?
Семен Володимирцев крякнул, бережно потрогал обмороженную, бараньим салом смазанную скулу, вскинул на атамана черные быстрые глаза, заверил:
– Уразумели, Илья Федорович. Дадим перцу тому немцу! А теперь дозволь мне уйти – надобно нарядить новых людей караулы сменить за городом. Зябко долго на ветру быть.
– Скоро всех отпущу. Поручик Счепачев, пришли ко мне умеющего хорошо ездить на коне солдата. Нарочным с одним калмыком, при мне состоящим для пересылки, отправлю его к атаману Дербетеву, чтоб срочно сикурсовал к нам. Ежели калмыки во время сражения под Самарой ударят майору в спину, побежит немец не хуже генерала Кара! Тогда и о другой воинской команде под Ставрополем можно будет озаботиться тако ж общими силами.
Поручик Счепачев коротко ответил:
– Пришлю Петра Свешникова. Он бывал в Ставрополе не единожды.
– Ну и славно. Теперь идите к своим отрядам. Укрепите в казаках веру: за государем Петром Федоровичем ратная служба не пропадет.
Командиры вышли, оставив атамана одного с думами о предстоящем сражении. Илья Федорович вновь склонился над чертежом, подивился умению Счепачева так хорошо изобразить на бумаге город, улицы, земляную крепость и овраги близ города.
– Эх, будь у меня хотя бы две сотни регулярных казаков в подмогу конным поселенцам да отставным с линии крепостей! Дал бы я сражение Муфелю перед пушечным редутом! А так – получится ли, кто знает? Не сробеют ли новонабранные вчерашние мужики сойтись на копья да на сабли с регулярными драгунами?..
В канцелярию осторожно заглянул сержант Зверев, поймал взгляд атамана, сказал:
– Прибыл солдат Петр Свешников.
Илья Федорович убрал в стол чертеж города с пометками редута и мест стояния отрядов, надел шапку, накинул на плечи полушубок и опоясался. И едва шагнул было к выходу, как, отстранив в дверях сержанта, через порог шагнул Гаврила Пустоханов. Илья Федорович глянул в задубевшего от мороза есаула, увидел лихорадочный блеск его светлых глаз и понял: вот она, грянула беда! Что-то сжалось в груди и отдалось острой болью под правой лопаткой. Почудилось, будто промороженное лезвие шпаги, пронзив железную рубаху, со спины вошло в тело…
– Ну, Гаврила… – только и выдохнул Илья Федорович, а спросить далее, идет ли полевая команда на Самару, душевных сил не хватило, замолчал…
– Команда Муфеля вступила в Рождествено.
– Та-а-ак, – протянул Илья Федорович, невольно снял шапку с головы: виски вдруг взмокли. – Всей силой вошли?
Гаврила Пустоханов тоже снял рыжую шапку, запоздало перекрестился на иконы.
– Въехали покудова конные драгуны да казаки при команде. Обоз с пушками и солдаты в санях еще в Винновке, на подходе.
Илья Федорович подошел к окну, через верхнюю чистую часть стекла глянул на закат: еще чуть более получаса, и солнце скроется.
«Муфель в ночь встанет лагерем в селе. Поопасится калмыков, чтоб бросить пушечный обоз и кинуться с уставшими всадниками на Самару, зная, что у нас есть свежая конница… Ну а утром…» – И не стал думать вновь о том, о чем уже говорил с командирами. Подошел, взял высокого есаула за плечи, словно намеревался прижать к груди, но легонько лишь встряхнул:
– Спаси тебя бог, Гаврила, за доброе бережение города. Дальним моим оком был ты и твои казаки. Теперь встань на постой в доме Племянникова, где остановился на житье и я сам. Обогрейтесь после перехода по льду – вона мороз-то как лютует, через стекло и то чувствительно! Людей накорми, бургомистру дано распоряжение. Ежели ударят набатный сполох – своих казаков без моего нарочного не тревожь, пущай отдыхают. Ну, ступай, дружище, а я пойду курьера к Ставрополю послать, – прошел к двери, открыл ее толчком руки и спросил у Зверева: – Кузьма Петрович не объявлялся?
Сержант встал из-за маленького стола и глазами указал на Кузьму Аксака, который, распахнув полушубок, дремал, сидя на табуретке, спиной к теплой печке. Илья Федорович подошел, тронул старого ромодановского атамана за плечо и, когда Кузьма Петрович поднял на него сонные глаза, негромко позвал:
– Идем, Кузьма Петрович, Данила Рукавкин, должно, заждался нас…
Позвав за собой присланного Счепачевым молодого солдата и низкорослого, в теплом стеганом халате и высокой мерлушковой шапке усатого, лет пятидесяти калмыка, вышли из комендантской канцелярии и, хватаясь то и дело за уши, спешно пошли по улице.
Данила Рукавкин встретил званых гостей у раскрытой калитки. Знакомым, мало изменившимся подворьем – разве что амбар поставлен новый вместо старого и низкого – Илья Федорович прошел к крыльцу, на миг остановился… Вспомнилось давнее – статный, едва начавший седеть Данила Рукавкин возвращается из поездки в Яицкий городок. На крыльце его встречают старый, весь белый как лунь родитель, а рядом с ним справная русоволосая красавица жена Дарья. Илья, а по-деревенски просто Илейка, в робости остановился у раскрытых ворот, смотрит на суету встречи чужой ему семьи, слышит за спиной повизгивание голодного, приставшего к нему бродячего пса, позже названного Иргизом, видит бегущего к воротам разодетого, в дорогих кружевах Панфила, младшего из Рукавкиных…