В современных изданиях Нового Завета на греческом языке публикуется текст, подготовленный на основе сличения древнейших рукописей – прежде всего трёх кодексов IV в.: Синайского, Ватиканского и Александрийского. Сличаются также папирусы II в. и древние переводы, в которых иногда отражается традиция сохранения текста, восходящего к началу И в. в этом основное отличие новых изданий Евангелия от изданий XIX в. и более ранних, где использовался так называемый textus receptus – общепринятый текст, который восходит к византийским рукописям IX-Х вв.
В чём различие между поздним текстом, с которого был сделан Синодальный перевод, и ранними рукописями, с которых сделан известный теперь перевод епископа Кассиана (Безобразова)? Сравнив эти два русских перевода Нового Завета, мы увидим, что принципиальных отличий очень немного – не больше десяти. В поздних рукописях не утеряно ни одного слова: всё, что было в ранних, сохранено. Но в более поздних появилось то, что палеографы обычно называют глоссами, – это заметки переписчика, которые были сделаны на полях, а при повторной переписке просочились в текст.
Например, в Нагорной проповеди Христос говорит о том, как надо подавать милостыню, молиться и поститься. В переводе епископа Кассиана: «Когда же ты творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что творит правая, чтобы милостыня твоя была втайне; и Отец твой, видящий втайне, воздаст тебе… Ты же, когда молишься, войди во внутренний покой твой; и, затворив дверь твою, помолись Отцу твоему, Который втайне; и Отец твой, видящий втайне, воздаст тебе… Ты же, постясь, помажь твою голову и лицо твоё умой, чтобы показать себя постящимся не людям, но Отцу твоему; и Отец твой, видящий втайне, воздаст тебе» (Мф 6: 3,6,17-18).
«И Отец твой, видящий втайне, воздаст тебе», – говорится в древнейших рукописях, на которых основан перевод епископа Кассиана. Однако в более поздних появилось слово «явно». В Синодальном переводе читаем: «И Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно» (здесь и далее выделено мной. – Г. Ч.). Синодальный перевод, сделанный с поздних рукописей, сохранил именно этот, исправленный вариант, ориентирующий читателя на зримую награду и, следовательно, на лёгкий результат. Логическое ударение в тексте, куда вставлено слово «явно», три раза падает именно на это, последнее в предложении слово, которое настраивает нас на молитву, милостыню и пост как на средство для получения награждения по принципу do, ut des («я даю в расчёте на то, что ты отдашь»), что, быть может, типично для римской культуры, но чуждо духу Евангелия. Ничего подобного не было в древнем оригинале, где логическое ударение все три раза падает на слово «тебе» («И Отец… воздаст тебе») и, таким образом, ориентирует читателя на мысль о том, что идущий по пути молитвы, милостыни и поста вступает в особую и личную связь с Богом, Который воздаёт именно «тебе».
То же самое можно сказать о слове «напрасно». «Всякий, гневающийся на брата своего, будет подлежать суду» (Мф 5: 22). Так написано в раннем варианте, а в поздних рукописях здесь подставлено слово «напрасно»: «Всякий, гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду». Однако это «напрасно» снимает всю напряжённость текста, лишает его ослепительной белизны и ориентированности на полное преображение жизни. «Всякий, гневающийся на брата своего, будет подлежать суду». А мы все гневаемся. Поэтому, вслушиваясь в этот текст, каждый из нас должен сказать: я гневаюсь – и я первый должен подлежать этому суду.
В Евангелии почти всегда так: Христос даёт нам не какие-то конкретные, буквально выполнимые предписания, – Он задаёт направление, по которому мы должны идти. Не гневаться вообще бесконечно трудно, быть может, просто невозМожно, но Иисус зовёт нас идти именно по этому пути, указывает на цель, добираться до которой, вероятно, придётся всю жизнь. Не просто даёт моральный совет в духе древнеегипетского мудреца – «не гневаться, когда нет оснований для гнева», а прочерчивает для каждого из нас общее направление всей жизни.
Вот ещё один пример византийской редакции. В древнейшем тексте Послания к Римлянам апостол Павел, рассуждая о вере Авраама, говорит: «И он не изнемог в вере, и посмотрел на своё тело омертвелое – будучи около ста лет отроду – и на омертвелые утробы Сарры, но не поколебался в обещании Божием неверием, но был укреплён в вере, воздав славу Богу и будучи убеждён, что Он силён и исполнить то, что обещал» (Рим 4: 19-21).
В византийских же рукописях появляется частица «не» – отрицание: «И, не изнемогши в вере, он не помышлял, что тело его, почти столетнего, уже омертвело, и утроба Саррина в омертвении; не поколебался в обетовании Божием неверием, но был твёрд в вере…»
Вера Авраама в византийском понимании – полное неумение и нежелание видеть реальность. Но на самом деле текст обладает потрясающей напряжённостью: Авраам понимал, что он старик и что Сарра старуха, которая уже не в состоянии стать матерью, но, несмотря на это, пребыл в вере! Вера – это особый дар. Бог даёт нам силы поверить во что-то вопреки очевидности.
Одна маленькая частица, появившаяся в византийских рукописях, изменила концепцию веры. У апостола Павла она основана на том, что вопреки очевидности Авраам верил и был твёрд в своей вере. А византийская концепция веры совсем другая: вера – не победа над очевидностью, а просто блаженное невидение очевидности. В византийском тексте оказывается неясным значение частицы «но» (греч. де) перед «не поколебался в обетовании Божием», поэтому авторы Синодального перевода просто исключили её, однако на деле она играет очень важную роль – речь идёт о том, что Авраам прекрасно знал, что он старик, но тем не менее не поколебался, веря, что Бог обмануть не может. Вера как уверенность, которая больше, чем знание того или иного факта, – вот главная тема этого стиха.
Думается, что эта частица «не» – самая существенная из средневековых вставок в Новый Завет. Остальные вставки такого принципиального характера не имеют и в основном связаны со стилистической редакцией текста.
Например, в рассказе о воскрешении Лазаря евангелист Иоанн пишет: «Тогда взяли камень. Иисус же поднял глаза ввысь и сказал: Отче, благодарю Тебя, что Ты услышал Меня» (Ин 11:41). А в средневековом тексте после слов: «Тогда взяли камень» следуют слова, поясняющие, что это за камень: «Итак, отняли камень от пещеры, где лежал умерший» (Ин 11:41).
В какой-то момент одному из переписчиков показалось, что не совсем ясно, о каком камне идёт речь, и он на полях отметил: «от пещеры, где лежал умерший», а потом это замечание просочилось в текст при повторной переписке. Казалось бы, с такими вставками можно смириться, потому что они не искажают смысла того, что нам хочет сказать Господь. И тем не менее…
Вот встреча Иисуса с женщиной, схваченной во время свидания с любовником: «… Он поднял голову и сказал им: кто из вас без греха, первый брось в неё камень. И снова наклонившись, писал на земле. Они же, услышав, стали уходить один за другим, начиная со старших, и остался один Иисус и женщина посредине» (Ин 8: 7-9).
Так написано в древнейшем тексте, а в византийском варианте после слов «они же, услышав» подставлен деепричастный оборот: «Они же, услышав то и будучи обличаемы совестью, стали уходить…» Он не меняет смысла, а, скорее, объясняет, о чём речь, тому, кто не понял текст сразу достаточно глубоко.
«Иисус, подняв голову, говорит ей: женщина, где они?» (Ин 8:10). А в поздних рукописях: «Иисус, восклонившись и не видя никого, кроме женщины, сказал ей…» В текст вставлено шесть новых слов: «и не видя никого, кроме женщины». Однако выше уже было сказано о том, что все ушли. Значит, Он просто не мог никого видеть. Добавленный в средневековых рукописях деепричастный оборот не только не меняет смысла, но даже ничего не объясняет.
Такого рода пояснения смысла не меняют, но зато искажают стиль евангельского текста, делают его значительно более понятным, но каким-то двухмерным, приглаженным и чем-то похожим на школьное сочинение. На самом же деле Евангелие написано совершенно особым языком, резко отличающимся от языка греческой литературы. Оно полно неправильно построенных предложений, фраз с пропущенными словами и многих других стилистических шероховатостей, которые нами воспринимаются как драгоценное свидетельство подлинности Нового Завета, ибо авторы его были совсем не писателями, а галилейскими рыбаками. На средневекового читателя, а особенно на византийского книжника или латинского учёного монаха эти места производили совсем другое впечатление – они казались им уродливыми, искажающими текст и лишающими его гармоничности, которую так ценило средневековье. В силу этого обстоятельства переписчик VIII-XI вв. стремился улучшить евангельский текст, исправить «уродующие» его, как ему казалось, места и придать Евангелию отсутствующую в изначальном тексте красивость.
Средневековые исправления убирают из текста шероховатости, но в то же время лишают его совершенно особой лаконичности, немногословности, делают его более растянутым и водянистым.
Мы возмущаемся тем, что В. Жуковский внёс изменения в стихотворение Пушкина «Памятник», для того чтобы оно хотя бы в искажённом виде было напечатано. Но почему-то не возмущаемся тем, что искажён апостольский текст Евангелия, хотя, конечно же, необходимо, чтобы мы читали именно тот текст Евангелия, который нам достался от апостолов.
Именно красивости, а не красоты не хватает в Новом Завете его средневековым читателям. Он кажется им слишком угловатым и, наверное, даже корявым. Отсюда эти средневековые добавления, которые удивительно напоминают позднейшие попытки исправить древнюю икону, дописывая её там, где древняя краска потемнела или утрачена. Так, например, в начало Нагорной проповеди (Мф 5: 11), в стих «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня» средневековый латинский переписчик подставляет слово homines («люди»), ибо ему представляется, что без подлежащего предложение теряет смысл и не может быть понято читателем.