— Ну, видишь?
— Вижу… — Смолярчук с недоумением посмотрел через плечо на ефрейтора. — Вижу дырку от бублика…
— Да ты получше смотри.
— Да уж куда лучше. — Он снова прильнул к окулярам. — Вот труба, вот снарядная дырка в этой самой трубе.
— А в дырке уже ничего нет?
— Ничего.
— Испарился, значит. Проверим.
Каблуков снова уселся за прибор и терпеливо ждал и ждал. Обычно пограничник натренирован в процессе службы действовать, как терпеливый наблюдатель на сторожевой вышке; как следопыт, он преследует нарушителя на самую дальнюю дистанцию и, в случае необходимости, завязывает с ним гранатный поединок или бросается врукопашную. Хорошо, когда пограничник умеет повсюду отлично трудиться. Но неплохо, если он особенно преуспевает, скажем, лишь в работе с собаками, только по следу, в наблюдении или в дозоре.
Каблуков считался отличником пограничной службы, хотя не был мастером на все руки, как Смолярчук. Больших успехов он добивался лишь в наблюдении. Зоркий у него был глаз: видел то, что другому недоступно.
— Есть, есть, — вдруг вскрикнул Каблуков, хватая Смолярчука за руку. — Смотри, скорее!
Смолярчук отчётливо, крупным планом, увидел бинокль, а за ним лысую голову и огромные усы.
И голова и бинокль скоро снова исчезли, но пограничники сделали уже своё дело: оба, проверив друг друга, убедились, что за участком заставы пристально наблюдает враг.
Смолярчук связался с начальником заставы по телефону и доложил о результате наблюдения наряда. Две минуты спустя узнал об этом и генерал Громада. В другое время его штаб ограничился бы простым указанием, данным через отряд. Теперь же оттуда на заставу последовал прямой, личный приказ Громады: продолжать пристальное наблюдение и обязательно силами офицерского наряда.
Чуть ли не при каждом рассвете ранней весной в долине Тиссы, особенно в местах, где река вырывалась из гор на равнину, между небом и землёй вырастала мглистая, многослойная толща непроглядного тумана… Туманом начался и тот день, когда капитан Шапошников и старшина Смолярчук, выполняя приказ генерала Громады, замаскировались в расщелине скалы, чтобы приступить к скрытному изучению подозрительной трубы разрушенного войной кирпичного завода.
Закончив оборудование позиции, капитан Шапошников приказал старшине пока отдыхать. Сам он тоже, обхватив руками колени согнутых ног, сел на северный покатый склон скалы, сплошь покрытой толстым слоем мха. Весёлый взгляд его был устремлён в ту сторону, откуда доносился приглушённый шелест Тиссы. На круглощёком, почти мальчишеском его лице, не тронутом ни единой морщинкой, откровенно проступало радостное нетерпение.
Смолярчук, глядя на начальника заставы, улыбался. Любил он в такие вот моменты находиться рядом с ним.
В те часы и дни, когда обстановка на участке границы заставы бывала особенно напряжённой, молчаливый, сдержанный Шапошников становился необыкновенно энергичным, деятельным, жизнерадостным, разговорчивым, на много моложе своих тридцати четырёх лет.
— Ну, где же ты, солнце красное? — Капитан Шапошников рознял руки, шумно потёр ладонь о ладонь и сдвинул фуражку на затылок, открывая свои чуть заметно седеющие виски. — Не задерживайся, будь ласка. Свети! Грей!
В тумане, словно исполняя волю Шапошникова, блеснул робкий луч, потом другой, посмелее.
С восходом солнца туман заметно поредел и чуть порозовел. Сквозь его пелену медленно выступали край тёмного недокрашенного моста, группа осокорей-великанов, кусок реки. Чем выше поднималось солнце, чем горячее становились его лучи, тем всё больше и больше голубели воды Тиссы. Наконец, совсем открылся противоположный берег: пожарные бочки с водой в конце моста, светофор, жёлтый домик пограничной стражи, асфальтированное шоссе, полосатый шлагбаум, железнодорожная будка с крутой черепичной крышей и труба кирпичного завода.
Шапошников и Смолярчук приступили к наблюдению. В первый же час работы они засекли наблюдателя, замаскировавшегося на вчерашнем месте. Значит, изучение границы продолжается всерьёз, интенсивно.
У настоящих военных, от лейтенанта до генерала, есть твёрдое правило — иногда «думать за противника», то есть ясно себе представлять обстановку на том или ином участке с точки зрения противника и таким образом разгадывать его замыслы и, стало быть, парализовать действия.
Капитан Шапошников мысленно забрался в пролом трубы и глазами вражеского наблюдателя стал пристально изучать участок границы пятой заставы. Почти в самом центре он разрезается большим железнодорожным мостом. Днём и ночью здесь работают пограничники контрольно-пропускного пункта. Нет никакой возможности преодолеть границу в этом месте. А чуть дальше, у разбитого молнией дуба? Да, это направление кажется весьма выгодным: берег Тиссы густо зарос кустарником, за служебной полосой сразу же начинается глубокая лощина, переходящая в горное ущелье. Не верь, не верь кажущейся выгоде, она обманчива. Именно у входа в эту лощину тебя и схватят. Никогда, конечно, не остаётся она без охраны. Ищи другой проход.
И час, и другой, и третий капитан Шапошников всевидящими глазами опытного, на всё готового лазутчика искал уязвимые места на пятой заставе и не находил их. Не пройти ему днём, не пройти и тихой ясной ночью. Его услышат, увидят всюду, на любом метре пограничной земли. Надо ждать особенно благоприятной погоды: ветра с дождём, непроглядного ночного тумана. Только в такую ночь можно рассчитывать на какой-то успех.
Адъютант, перетянутый полевым снаряжением, с пистолетом и сумкой, в наглухо застёгнутой шинели, открыл переднюю дверцу машины, пропустил генерала Громаду и ловко вскочил на заднее сиденье.
Шофёр повернул голову и молча, одними глазами, спросил: «Куда прикажете?»
— На границу.
Часто сигналя, машина медленно, осторожно пошла по городу. Густой, тяжёлый туман наполнял улицы. В седом мраке тревожно перекликались автомобили. Моросил мельчайший дождь. Остро тянуло промозглой сыростью.
За городом шофёр прибавил скорость. В белёсом сыром пологе тумана замелькали телеграфные столбы. Вскоре из тумана выступили чёрные силуэты домов большого населённого пункта. Шофёр чуть повернул голову к генералу и опять молча, одними глазами, спросил: «Заедем или мимо?» Громада махнул рукой. Машина свернула вправо, на просёлочную дорогу. Внизу показалась Тисса.
«Вездеход» долго бежал вдоль границы, по берегу реки, почти у самой кромки служебной полосы. Машина работала обеими ведущими осями и всё-таки неуверенно скользила по глубокой разъезженной колее, из-под колёс летели брызги воды и грязи.
Шофёр часто останавливал машину, протирал залепленное грязью переднее стекло. И в такие мгновенья особенно ощущалась глубокая тишина границы.
Лес вплотную подходил к дороге — глухой, нехоженый, таинственный лес пограничной полосы. Когда берег реки становился пологим, низменным, лес убегал от реки на взгорья, уступая место непроходимым зарослям кустарника и камыша.
Один за другим мелькали зелено-красные пограничные столбы и высокие дозорные вышки.
Грунтовая дорога выбежала из леса прямо на шоссе. Весело шурша мелкой галькой, напоминающей о море и горных реках, газик пошёл быстрее.
— Комендатура! — вполголоса проговорил адъютант.
Лучи фар выхватили из тумана небольшой пруд, поросший камышом, плотину, каменные стены водяной мельницы и приземистое здание на берегу. С тыла к комендатуре примыкал густой лес. На той стороне, на западном берегу реки, светились огни деревни.
Шофёр, повидимому, подумал, что генерал обязательно задержится, и замедлил ход газика.
— Вперёд! — сказал Громада. — На заставу!
Пятая застава располагалась неподалёку от Тиссы, в двухстах метрах от границы, по соседству с землями колхоза «Заря над Тиссой». Большой, недавно срубленный бревенчатый дом, где размещались пограничники, три весёлых теремка с резными наличниками и воинственными петушками на гребне крыш (здесь жил начальник и его заместитель), низенькая, пахнущая свежим деревом баня, длинная конюшня, помещения для собак, дощатый навес над штабелями наколотых дров, колодец с журавлём, лестница, кольца, шесты и турник для гимнастических упражнений, гравийные дорожки — всё это обнесено невысоким частоколом, чуть потемневшим от времени и дождей.
Узнав от соседней заставы, что генерал Громада направился к нему, капитан Шапошников тотчас одёрнул китель, поднялся и, глядя в окно, через которое смутно виднелась Тисса, задумался: в порядке ли его хозяйство, за которое ему придётся держать ответ перед генералом?
Шапошников думал о границе. Нет, не о широкой реке, не о служебной полосе, не о погранзнаках, не о внешних признаках границы. На границе можно нагородить чего угодно и сколько угодно. Однако техника лишь затруднит доступ врагам, но не остановит их, если за техническими препятствиями не будут стоять люди. На людях, на человеке держится охрана границы. Вот об этом, о людях, о том, что составляет плоть и душу государственного рубежа, и думал Шапошников. Он мысленным взором окинул передний край своего участка, от фланга к флангу. И перед ним предстали такие разные, но все одинаково дорогие лица солдат, сержантов, старшин, офицеров. Шапошников пытливо вглядывался в эту живую границу и думал: правильно ли он расставил людей, не осталось ли где-нибудь лазейки для нарушителя, все ли пограничники готовы услышать вражескую поступь и сквозь туманную мглу? Шапошников твёрдо ответил: да, все, и даже Каблуков. Всем верил капитан Шапошников, на каждого надеялся: не подведёт.
Части генерала Громады охраняли один из самых молодых участков границы Советского Союза. Возник он в результате договора СССР с Чехословацкой Народной Республикой, которым было завершено великое дело слияния в одну семью украинского народа.
Шапошников, тогда ещё лейтенант, в числе многих других офицеров, попал на закарпатскую границу в первые же дни её образования. В те времена на берегах Тиссы ещё не было ни погранзнаков, ни другого оборудования границы.