Упорно и трудолюбиво, из года в год Шапошников укреплял и совершенствовал охрану границы на своём участке. Он сумел сделать больше, чем был обязан по долгу службы. Существовала теория, что в горах невозможно поставить на пути нарушителя такую серьёзнейшую преграду, как служебная полоса. Шапошников вопреки этой теории оборудовал КСП. Смоет её дождём, унесут весенние талые воды плоды многодневных тяжёлых трудов — всё равно в скором времени вдоль границы опять вырастала служебная полоса. Там, где круты были гранитные склоны и земля не держалась, ставили рубленые соты, клети, одну над другой, ступенчато, засыпали тяжёлыми камнями, а потом мягкой землёй, хорошо отпечатывающей следы. Все соседние заставы последовали его примеру.
Много вкладывал Шапошников труда в оборудование участка заставы. Но ещё больше пришлось ему поработать, чтобы глубоко знать людей своего подразделения, как их должен знать офицер-пограничник.
Знать, кто на что способен, кто что может сделать, — это значит подобрать ключи к разным характерам. Отвечая за людей, ты должен знать их вкусы и наклонности и в конце концов даже повседневное настроение Иванова или Петрова, Каблукова или Смолярчука. О, это далеко не пустяк — отличное настроение пограничника! Всех выбившихся по той или иной причине из обычной колеи пограничников он брал под личное наблюдение, боролся за них.
Не далее как сегодня заместитель Шапошникова, молодой лейтенант, недавно закончивший школу, предложил отстранить от непосредственно пограничной службы ефрейтора Каблукова на том основании, что тот в последние дни, в ожидании демобилизации, стал особенно задумчив, рассеян, мрачноват. Нельзя, мол, настаивал заместитель, доверять ему охрану границы в таком состоянии.
Если бы Шапошников согласился с предложением своего заместителя и подписал соответствующий приказ, Каблуков, конечно, ещё больше бы помрачнел. Не одобрил бы это несправедливое решение и генерал Громада. Увидав фамилию Каблукова вычеркнутой из списка солдат, несущих службу на границе, генерал, несомненно, сказал бы: «Не ожидал, товарищ Шапошников! Как замечательно вы оборудовали границу, а человека… человека не сумели ободрить».
Мглистые сумерки, насыщенные густой водяной пылью, спускались с гор. В выгулах залаяли собаки. В собачьем хоре заметно выделялся голос Витязя. Из конюшни донёсся стук лошадиных копыт и смешанный запах конского пота, продегтяренной сбруи и навоза.
На стальной перекладине тренировался пограничник в оранжевой майке, белобрысый, со стриженой головой. Через открытую форточку казармы послышался настойчивый зуммер, а потом и строгий голос дежурного по заставе:
— «Яблоня» слушает. Что? Телефонограмма? Давай, записываю.
Через несколько минут дежурный разыскал Шапошникова во дворе заставы.
— Разрешите доложить, товарищ капитан. Телефонограмма из штаба отряда, — толстые обветренные губы чернобрового, черноволосого сержанта растягивались в неудержимой улыбке. — Насчёт ефрейтора Каблукова. Демобилизован.
Дальше Шапошникову всё было ясно, но дежурный не отказал себе в удовольствии слово в слово повторить то, что значилось в приказе о демобилизации.
Шапошников в канцелярии прочитал телефонограмму. Сержант стоял у порога и молча выразительными своими глазами спрашивал: «Разрешите? Я знаю, что надо дальше делать».
Начальник заставы улыбнулся.
— Сообщите Каблукову. И вычеркните его из суточного наряда. Вместо Каблукова назначьте Степанова.
— Есть, сообщить…
Дежурный чёткой, весёлой скороговоркой повторил приказ капитана и стремительно побежал в казарму.
Каблуков, к удивлению Шапошникова, не очень обрадовался долгожданному приказу. Во всяком случае на его лице это слабо отразилось: оно попрежнему было серьёзным, сосредоточенным. Вся казарма, все пограничники гудели возбуждёнными голосами, а Каблуков был сдержан.
— В чём дело, товарищ Каблуков? — спросил Шапошников, входя некоторое время спустя в казарму.
— Всё хорошо, товарищ капитан. Мать обрадуется. Только… — ефрейтор покраснел до слёз. — Как же я уеду, когда тут…
Каблуков замолчал, но Шапошников всё понял.
— Ничего, поезжайте со спокойной совестью, — сказал он. — Ваше место займёт Степанов. Достойная замена. Желаю вам счастливой мирной жизни.
Шапошников протянул ефрейтору руку. Тот схватил её и не сразу выпустил.
— Товарищ капитан, разрешите последний раз сходить в наряд, с этим самым молодым пограничником Степановым. Разрешите, товарищ капитан.
Шапошникову хотелось обнять Каблукова, но он только сказал:
— Хорошо, пойдёте.
Генерал Громада, прибыв на границу, проверил планирование работы на заставе, организацию охраны, службу нарядов, выполнение расписания занятий, состояние оружия, хорошо ли стираются солдатские простыни, вкусный и по норме ли приготовлен ужин, хорошо ли накормлены и прибраны служебные собаки. Всюду был полный порядок. Генерал считал своей обязанностью и долгом сказать об этом начальнику заставы.
Два пограничника, вооружённые автоматами, в куртках и брезентовых плащах с откинутыми капюшонами, вошли в комнату, где находились генерал Громада и начальник заставы. Ефрейтор Каблуков доложил, что наряд прибыл за получением приказа на охрану государственной границы. Пограничники остановились перед большим, с низкими бортами, на высокой подставке ящиком, в котором был размещён искусно сделанный макет участка пятой погранзаставы и подступов к ней: река, опушка леса, горные склоны, шоссе и просёлочная дорога, тропы, кладбище, одинокое дерево, кустарники, канавы, овраги.
Каблуков был известен генералу; другого, белобрового, светлоголового солдата он видел впервые.
— Как ваша фамилия? — спросил Громада, обращаясь к солдату.
— Степанов, товарищ генерал.
— Знаменитая фамилия.
Кто в погранвойсках не слыхал о трёх братьях Степановых? Один погиб на западной границе, другой ранен в Карелии, третий служил в Забайкалье. Теперь перед генералом Громадой стоял четвёртый, младший брат знаменитых Степановых.
— Давно на заставе?
— Недавно, товарищ генерал. Неделю всего. Я призван только три месяца назад.
— Но если другим счётом вы будете считать свою службу, то лет этак пятнадцать наберёте, не меньше. Правильно?
— Так точно, товарищ генерал.
— Значит, вы не новичок на границе. О ваших братьях я давно слыхал, а теперь и с вами познакомился… — Громада повернулся к начальнику заставы. — Товарищ капитан, отдавайте боевой приказ.
Шапошников испытующим взглядом с ног до головы осмотрел пограничников, проверил оружие, патроны, снаряжение, телефонную трубку. Особое внимание уделил ракетному пистолету — все ли положенные цвета ракет в наличии? И, наконец, убедившись, что пограничники имели индивидуальные медицинские пакеты, фляги с водой и электрический фонарь, Шапошников отдал боевой приказ. Генерал стоял в отдалении, приняв положение «смирно».
Пограничники выслушали капитана. Потом старший из них, Каблуков, слово в слово повторил приказ: как и куда они должны двинуться, с какими предосторожностями, что делать в случае обнаружения нарушителя. В юношеском голосе Каблукова ясно звучали торжественные приказные интонации начальника заставы.
Много раз Громада отдавал сам и слушал приказ на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик. И всякий раз, было ли это на сопках у озера Хасан или на берегу Тихого океана, на Днестре или Черноморье, всегда в такие моменты волновался.
Когда пограничники удалились, Громада подошёл к капитану:
— Вы всегда так отдаёте приказ?
— Всегда, товарищ генерал, — Шапошников вопросительно взглянул на Громаду.
— Правильно делаете! Отдача приказа на охрану государственной границы — это один из самых торжественных моментов пограничной службы. Командир в подобных случаях должен говорить так, чтобы его слова западали в сердце солдата. И тогда вот эти овражки, эти дороги, это кривое дерево, эта тропинка не забудутся и через двадцать лет.
Громада положил руку на ящик, закрыл глаза, и пальцы его осторожно ощупывали макет: углубление, возвышенность, дорогу, берег реки, отдельное дерево.
— Я мог бы вот так, с закрытыми глазами, пройти всюду, где охранял границу. Сотни километров. По берегу океана. По тайге. В горах. А знали бы вы, какой была граница тридцать лет назад! Проволочное заграждение в одну нитку — и то редкость. Для связи с соседней заставой конного посыльного направляли. А одеты как были? Ботинок моего размера, помню, не нашлось в цейхгаузе, и мне пришлось надеть молдаванские постолы из сыромятной кожи. Обмундирование было тоже не по росту. Но всё равно, шпионов мы топили в Днестре, истребляли на земле, брали живьём… Как поживает Смолярчук? — спросил Громада, круто меняя разговор.
— Всё в порядке, товарищ генерал.
— Не зазнаётся больше?
Хотя Громада смягчил свой вопрос улыбкой, всё же это была не просто шутка. С тех пор как Смолярчук стал знаменитым, он отрастил себе волосы подлиннее и пышные усы, чтобы не бросалась людям в глаза молодость, которой Смолярчук пока ещё тяготился.
К счастью, «зазнайство» Смолярчука тем и ограничивалось. Как только старшина выходил на границу, он становился тем Смолярчуком, какого правительство удостоило орденом Ленина, а народ — большой славой.
— Старшина Смолярчук начисто сбрил свои усы, — сказал капитан.
— Результат вашей воспитательной работы? — спросил генерал.
Глаза Шапошникова весело блеснули:
— Во взаимодействии с Алёной.
— Ах, вот оно что…
…Через час, когда генерал Громада ужинал в солдатской столовой, открылась дверь и на пороге вырос дежурный по заставе. Лицо его было решительным, властным.
— В ружьё! — скомандовал он.
Все пограничники выскочили из-за столов, бросились на улицу.
Генерал Громада спросил себя: «Не тот ли, главный, пожаловал?»
6
На вечерней заре со стороны карпатских хребтов резко потянуло холодом, и тёплая тисская долина стала постепенно наполняться влажным туманом. К наступлению темноты его густые и тяжёлые волны вышли из берегов многоводной Тиссы, перевалили дамбы, затопили виноградники, сады, пограничные знаки и ориентиры. Если бы не горы, почти вплотную подступающие к границе, тисский туман разлился бы по всей земле Закарпатья.