Зубавин угадывал состояние лазутчика. Судя по всему, он не станет запираться, но и не будет откровенным до конца. Он сделает важные признания, но скроет самые важные..Зубавин усмехнулся про себя: «Не ты первый, не ты последний прибегаешь к подобной уловке».
Он сложил бумаги, придавил их тяжёлым прессом и, прямо, в упор взглянув на диверсанта, спросил:
— Фамилия?
— Тарута, — с готовностью ответил парашютист. — Иван Павлович Тарута. Родился в тысяча девятьсот…
— Тарута? — переспросил Зубавин. — Хорошо, предположим. Куда направлялся?
— В Киев.
— Когда вам сделали пластическую операцию? — спросил Зубавин, вплотную подойдя к парашютисту и рассматривая его искусственно вздёрнутый нос и следы оспы, разбросанные умелой рукой хирурга по щекам и подбородку.
Парашютист закрыл глаза, долго молчал. Зубавин не мешал ему. Он терпеливо ждал, готовый и к новым уловкам врага и к частичному признанию.
— Три года назад, — ответил парашютист.
— Зачем? Чтобы изменить лицо, которое в Яворе кое-кто хорошо знал? — Зубавин вернулся к столу и положил перед собой стопку чистой бумаги. — Фамилия?.
— Карел Грончак.
— Ну, вот… А говорил, что шел сдаваться. Кличка?
— «Медведь».
— Подготовлен, конечно?
— Окончил специальную школу.
— Какую? Как туда попали? Кому служите?
Грончак незамедлительно ответил на все вопросы. Он рассказал, когда и при каких обстоятельствах стал служить американской разведке. Родом он из окрестностей города Явора, сын владельца обширных виноградников и фруктовых садов, бежал с отцом в Венгрию при вступлении Советской Армии в Закарпатье. Через некоторое время, когда советские войска вошли в предместья Будапешта, Грончаку пришлось удирать вместе с хортистами и салашистами дальше, в Германию. Потом он оказался в американской оккупационной зоне. Здесь, в Мюнхене, он и завербовался. Его определили в школу, созданную в одном из бывших высокогорных санаториев. Жил Грончак в комнате, из которой через окно было видно только небо. Встречался лишь со своими преподавателями. Пищу ему приносила одна и та же неразговорчивая женщина. Дышать свежим воздухом его вывозили в закрытой машине за несколько, километров от санатория. Прогулка обычно совмещалась с упражнением в стрельбе из пистолета, с лазанием по скалам и деревьям.
Зубавин испытывал чувство отвращения, слушая Грончака. Прямой и честный в отношениях с любым человеком, он без труда угадывал самую утончённую, самую замаскированную фальшь и ложь.
Давно и преданно любил свою работу Зубавин. Любил за её высокую ответственность перед народом и партией, за творческую ответственность, воспитывающую ум, волю, мужество. Любил свою работу ещё и за то, что ежедневно, ежечасно боролся с самыми заклятыми врагами Родины. Боролся и побеждал. Побеждая сегодня одного, учился побеждать завтра другого.
Продолжая допрос, Зубавин выяснил, что Карел Грончак за всё время пребывания в школе так и не узнал, кто ещё обучался в ней, чувствовал, догадывался, что под крышей бывшего санатория немало людей подобных ему, но они ни разу не попались ему на глаза.
После общего курса Грончака стали специализировать в железнодорожном деле с учётом горного рельефа. А через некоторое время ему прямо сказали, что он будет направлен в Закарпатье.
Окончив школу, Карел Грончак получил деньги и документы на имя Таруты, паровозного слесаря по профессии. В начале марта его посадили в машину и отвезли на военный аэродром, откуда Грончак совершил последний полёт в своей жизни.
Заключительные слова исповеди Грончак произнёс дрогнувшим голосом, и в его глазах блеснули слёзы, но он сейчас же вытер глаза рукавом свитки, усмехнулся:
— Не думайте, пан майор, что это для вас: Москва слезам не верит.
Зубавин записывал всё, что говорил Карел Грончак, — и то, чему верил, и то, в чём сомневался, и то, что было явной неправдой. Позже, оставшись наедине, он тщательно разберётся в показаниях, отберёт нужное, отбросит лишнее.
Зубавин строго придерживался правила, обязательного для всякого следствия. Допрашивая врага, он не принимал на веру его слова, хотя они и казались на первый взгляд вполне искренними. Но он, однако, не рассматривал показания арестованного как заведомо ложные, рассчитанные на то, чтобы ввести следствие в заблуждение. Самое чистосердечное признание проверял объективными данными, неопровержимыми фактами. Так собирался поступить и в этом случае: неоднократно проверить по возможности всё, что излагал Грончак. Пока же расставлял более или менее заметные вехи на трудном пути следственного процесса, не мешал Грончаку выявлять систему своей обороны, её сильные и уязвимые места. Это была разведка боем. Трудность её заключалась в том, что противник делал вид, что не оказывает никакого сопротивления, изо всех сил старается изобразить собой покорную овечку, полностью раскаявшегося человека. Чем всё это вызвано? Только ли страхом перед возмездием и надеждой хоть как-нибудь облегчить тяжесть преступления? А не скрывается ли за всем этим тонкий умысел? Не прикидывается ли матёрый волк птичкой небольшого полёта? Не исключён крайне противоположный вариант: Грончак понял античеловеческую сущность своих хозяев, возненавидел их и не захотел быть орудием в их руках.
Ни один из этих вопросов Зубавин ещё не решил для себя. Много труда и времени, чувствовал он, будет потрачено на то, чтобы добраться до истины.
— Куда вас нацелили? — продолжал Зубавин. — На какие объекты?
Карел Грончак подробно перечислил всё, что должен был взорвать, что временно вывести из строя, что подготовить к диверсии.
— Не слишком ли это большое задание для одного человека? — спросил Зубавин.
— Я должен был действовать не один, — ответил парашютист.
— Вы чересчур скромны, Грончак, — улыбнулся Зубавин. — Рассказывайте, кто же ваши помощники.
— Нет, нет, что вы, пан майор, я помощник. Уверяю.
Дверь кабинета распахнулась, и Зубавин увидел на пороге высокую плечистую фигуру Громады, начальника войск пограничного округа. Золотая Звезда Героя Советского Союза блестела на широкой груди, а на погонах — большие генеральские звёзды.
— Вторгаюсь без всяких церемоний, так как кровно заинтересован в знакомстве с этим господином, — генерал Громада кивнул седеющей головой в сторону парашютиста. — Тот самый, что упал с неба?
— Он, товарищ генерал.
Громада мельком взглянул на парашютиста, быстро, не по возрасту легко подошёл к поднявшемуся майору, энергично и дружески пожал ему руку.
Зубавин давно знал генерала Громаду. Незадолго до войны, тогда ещё рядовой пограничник, Зубавин начал службу на Дальнем Востоке, в отряде, начальником которого был Громада. Первая благодарность за первого задержанного нарушителя была получена от Громады. Он же, генерал Громада, присваивал ему звание сержанта. Став младшим офицером, работая в штабе отряда, Зубавин изо дня в день учился у генерала Громады сложному и трудному искусству борьбы с нарушителями. Потом война, учёба в академии и, наконец, самостоятельная работа в Яворе.
— Ну, что интересного он рассказывает? — Громада ещё раз, теперь внимательно, посмотрел на Карела Грончака, который вскочил со своего стула, вытянув руки по швам. — Садитесь!
Грончак сел.
Зубавин протянул генералу мелко исписанные листы. Громада достал очки в роговой оправе, молча прочитал показания парашютиста. Некоторые страницы перечитывал дважды.
— Продолжим нашу работу, — сказал генерал, снимая очки и круто поворачиваясь к Грончаку. — Самолёт, который вас доставил сюда, был одноместным?
— Нет, что вы, пан генерал! Многоместный, Транспортный. «Дуглас» последней модели.
— Ив этом многоместном самолёте был один пассажир?
Грончак молчал. Генерал и майор спокойно ждали: один набивал трубку табаком, другой что-то чертил на бумаге, и оба, как заметил Грончак, иронически улыбались. Повидимому, они уже знали, что он прилетел сюда не один.
— У меня были спутники, — сказал Грончак.
— Сколько? — генерал зажёг спичку, но не прикуривал.
— Только двое.
— Мужчины?
— Так точно.
— Вы их знали?
— Нет, я видел их впервые.
— Как они выглядели?
Грончак подробно описал внешность своих спутников. Один из них, судя по приметам, был «московский агроном», убитый при задержании, личность второго предстояло выяснить. Этим и занялся генерал.
— Вашего спутника, имевшего фальшивые документы научного работника сельскохозяйственной академии, звали Петром Ивановичем Каменевым. Правильно?
Грончак молча кивнул, и на его побледневшем лице резко обозначились искусственные оспинки: он понял, что попался не один.
— Как звали второго вашего спутника?
Грончак приложил руки к груди и умоляюще посмотрел на генерала и майора:
— Не знаю. Клянусь, не знаю! Он прыгнул раньше, и мы с ним мало разговаривали.
— Мало, но всё-таки разговаривали? — Громада закурил, поднялся и прошёлся по кабинету из угла в угол. — О чём же вы разговаривали?
— Он сказал: «Надеюсь, Тарута, у вас хорошая память на лица?»
— Всё?
— Перед тем, как выброситься в люк, он протянул руку мне и Каменеву и сказал: «До скорого свидания!»
— «До скорого свидания!…» — повторил Громада. — Как вы это поняли?
— Мне и Каменеву стало ясно, что мы ещё увидимся.
— Где? Здесь, в Закарпатье? В Яворе?
— Этого я не знаю.
— Вы, конечно, запомнили время, когда ваш самолёт поднялся в воздух?
— В два тридцать шесть ночи.
— А когда прыгнул ваш спутник?…
— Примерно через час.
«Если это верно, — заключил про себя Громада, — то второй спутник Грончака приземлился на венгерской территории. Когда же и каким путём он попадёт сюда, в Закарпатье? Самолёт исключается. Значит, через сухопутную границу. Но если его нацелили на Закарпатье, почему он сбросился над Венгрией?»
— Какой он национальности? — вслух спросил Громада.
— Не знаю. Говорил я с ним только по-немецки.