— Ну, докладывайте, что нового вам удалось выяснить?
— Обнаружен интересный след, — неторопливо начал Смолярчук.
— Где?… О каком следе вы говорите?
— Там, в тылу, — Смолярчук махнул рукой в сторону виноградников колхоза «Заря над Тиссой». — В отдельном сарае.
— Что это за след?
— Да всё тот же: двадцать шесть сантиметров… Того нарушителя, который отравился.
— Ах, Граб? Ну, так что же?
— Так вот, сразу на него не обратили внимания, а в нём большой смысл. Смотрите!
Смолярчук деловито развернул один свёрток и разложил на земле гипсовые отливки: кисти рук параллельно друг другу, а ступни ног позади их.
— Вот, товарищ генерал, видите: четвёртый нарушитель стоял на карачках, отдыхал.
— Ну и что же? — нетерпение Громады росло.
— В другом месте, через сто девяносто два метра, — продолжал Смолярчук, — я обнаружил ещё один след: опять нарушитель стоял на карачках, отдыхал. Третий отпечаток сохранился через двести десять метров. Но тут, в сарае, рядом с прежними следами, уже появились отпечатки обуви другого человека. Этот стоял на месте. Потом он присел, облокотился на руку. Почва там влажная, рука чётко отпечаталась. Вот!… Спрашивается, откуда взялись эти отпечатки? Я так думаю, товарищ генерал, что Граб перенёс на себе какого-то человека.
Старшина развернул второй свёрток, и Громада увидел ещё три гипсовые отливки.
— Отпечатки ног и кисти руки того, пятого нарушителя, который сидел на спине Граба. Полдороги как человек-невидимка прошёл, а в одном месте всё-таки не уберёгся и оставил след.
Громада молча, недовольно хмурясь, рассматривал отливки.
— Так это же отпечатки армейских сапог, — наконец, сказал он не без разочарования.
— Правильно. Пятый нарушитель был обут в армейские сапоги.
— А где доказательства того, что это не следы какого-нибудь пограничника?
— Есть, товарищ генерал, и такие доказательства. Инструктор службы собак, начальник заставы и все пограничники, кто был в ту ночь в сарае, обуты в поношенные сапоги, а он, пятый, — в новенькие. Видите, какие чёткие вмятины от каблуков? Каждый гвоздь отпечатался.
— Спасибо, товарищ Смолярчук, — Громада протянул старшине руку. «Да, теперь действительно объявился «тот», — подумал он.
11
В тот же день Кларк раздобыл велосипед, купил на рынке охапку сирени, прикрепил цветы к рулю и помчался за город, держа курс на юго-восток, к Тиссе.
В поле, глядя на синеющие слева и справа Карпаты, на зелёный разлив хлебов, он запел:
— Летят перелётные птицы…
На велосипеде сидел Иван Белограй, радовался весеннему утру тоже Иван Белограй, и пел Иван Белограй. в предчувствии встречи с Терезией, а Кларк ревниво наблюдал за ним со стороны и, посмеиваясь, одобрял: «Хорошо, хорошо, молодец!»
Земли колхоза «Заря над Тиссой» раскинулись вдоль венгеро-советской границы. Виноградники взбегали по южным склонам Соняшной горы. Белые колхозные хаты расположились по самому краю обрыва Тиссы, окнами к границе. В центре сельской площади стоял новый Дом культуры. Окна колхозного дворца тоже смотрели на Тиссу и дальше на Большую Венгерскую равнину. На крутой двускатной красной крыше резко выделялись белые звенья черепицы. Ими размашисто, во всю крышу выложено: «Заря над Тиссой». Белоснежная эта надпись видна и венгерскому населению левобережья.
У подножья дамбы, прикрывающей Тиссу там, где её обрывистый берег значительно понижался, лежали бросовые неплодородные земли, с незапамятных времён названные «Чёртовым гнездом». Чуть выше этих земель, на волнистом взгорье, поднимался облитый молоком весеннего цветения терновник. По его краю росли осокори, уже выбросившие крошечные флажки нежно-изумрудных листьев. Там, где кончалась шатровая тень могучих деревьев, на дне травянистой и прохладной лощины — просёлочная дорога. По этой дороге и въехал Кларк в село.
Он отлично знал, где живёт Терезия Симак, но счёл необходимым спросить об этом у первого же встречного.
Первым встречным оказался высокий сутулый человек с жёлто-седой бородой и с палкой в руках. Несмотря на тёплый весенний день, на нём был меховой жилет.
— Эй, вуйко!… — соскочив на землю, окликнул Кларк прохожего. — Здоровеньки булы!
Дядько с трудом повернул голову, посмотрел на Кларка слезящимися глазами, негнущейся рукой сделал попытку снять шапку, глухо буркнул:
— Здорово.
— Вуйко, скажите, будь ласка, где проживают Симаки.
— А? — старик приложил ладонь к уху. — Голоснише, не чую!
— Я спрашиваю, где проживают Симаки, — повысил голос Кларк, — Мария Васильевна и её дочь Терезия?
— Как же, знаю!… — внезапно оживился дядько. — Гогольска, будинок число 92. Только их нет зараз дома, ни дочки, ни мамки. На работе. Замкнута хата.
— А где они работают, не скажете? — Кларк подошёл ближе к глуховатому старику, чтобы не кричать на всю улицу и не привлекать к себе внимания.
— Скажу. — Старик ухмыльнулся. — Всяка православна людина скаже вам, где обитает Мария Симак. Продала она свою душу нечистой силе. — Он гневно стукнул по дороге палкой. — В Чёртово гнездо пускает свои корни Мария Симак. На той горькой и солёной земле не сеяли с тех пор, как себя помню. И при австрияках, и при мадьярах, и при чехах там булы пасовища, а вона, глупая Мария, порушила ту неродючу, незерновую землю и собирается кукурузу сажать.
— А Терезия тоже там работает, в Чёртовом гнезде?
Дядько махнул в сторону ближайшей горы.
— Не, она на виноградниках, на Соняшной.
— Спасибо! — Кларк вскочил на велосипед и, разгоняя кур, помчался к виноградникам колхоза «Заря над Тиссой».
Узкая и каменистая дорога опоясывала крутые и зелёные, хорошо обогретые склоны Соняшной горы. Как ни много было сил у Кларка, но и их не хватило на то, чтобы преодолеть весь подъём. На третьем, самом крутом колене он слез с велосипеда и, толкая его впереди себя, пошёл пешком.
И опять шёл Белограй, а Кларк наблюдал за ним со стороны.
Горячие потоки солнечных лучей падали на землю, струился прозрачный дымок — весеннее дыхание воскресших виноградников. Откуда-то доносился напряжённый трудовой гул пчелиного роя. Прибрежный тисский ветерок нёс на своих крыльях хмельной дух цветущих садов и речной свежести. Между высоким чистым небом и зелено-черной землёй металась, то замирая, то усиливаясь, девичья песня.
Белограй остановился, прислушиваясь. Пели где-то наверху, в виноградниках, должно быть, на делянке Терезии. Да, конечно, там. Слов песни Белограй не разбирал. Да и не в них дело. Никакие слова не могли бы сказать ему больше мелодии, полной глубокого раздумья, чуть-чуть горькой и бесконечно задушевной. Белограй слушал песню всем существом, и так было ясно ему, о чём говорила она, к чему взывала и куда вела. «Ах, Иван, Иван, — говорила песня, — где ты? Почему не стоишь сейчас рядом с девчатами и не смотришь с вершины горы на Тиссу, на сады, на поля? Приходи скорее, и ты не пожалеешь».
Кларк усмехнулся: «Молодец! Сыграно великолепно. Вот что значит войти в роль!»
Он вскочил на велосипед и, несмотря на крутой подъём, покатил в гору, навстречу девичьей песне.
Девушки замолчали, как только увидели велосипедиста, внезапно выскочившего из-под горы. Их было пять — все в тёмных юбках, с босыми и уже загорелыми ногами, в белых кофтах и расшитых рубахах; в руках, у них были увесистые рогачи, которыми они взрыхляли виноградник. Терезии среди них не было. Где же она?
Бросив на дороге велосипед, тяжело дыша, с раскрасневшимся и мокрым лицом, словно только что окунулся в Тиссе, Иван Белограй подошёл к девчатам.
— Здоровеньки булы, сладкоголосые ангелята! Честь труду, — он снял фуражку и поклонился девчатам, всех одинаково приветливо обласкав весёлым взглядом.
Девушки оживлённо поздоровались.
— Ручаюсь головой, не ошибся адресом, — сказал Белограй. — Девчата, это Соняшна гора?
— Соняшна! — ответили виноградарши.
— Бригада Терезии Симак?
— Правильно.
— А вы… — он скользнул взглядом по лицам всех девчат и продолжал скороговоркой: — Угадал я вас всех, дорогие подружки. Про каждую писала Терезия. Ганна! Василина!… Вера!… Евдокия!… Марина!… Ну, а я…
Кларк аккуратно, по всей форме, надвинул на голову фуражку, одёрнул гимнастёрку, туго затянутую ремнём, молодецки повёл грудью, позванивая орденами и медалями.
— Позвольте представиться: демобилизованный старшина, сын матушки-пехоты Иван Фёдорович Белограй.
— Иван!… Белограй!… — всплеснула ладонями одна из виноградарш — смуглявая, весёлоглазая дивчина. — Так мы тоже вас знаем, приветы в каждом вашем письме получали.
— Да, он самый, Иван Белограй, пропылённый и просоленный насквозь пехотинец… Тот, про которого в песне сказано: «Любят лётчиков у нас. Конники в почёте. Обратитесь, просим вас, к матушке-пехоте… Обойдите всех подряд, лучше не найдёте: обратите нежный взгляд, девушки, к пехоте…»
Девушки, опираясь на свои рогачи, стояли полукругом, и все как одна улыбались демобилизованному старшине, смотрели на него доверчиво и приветливо.
— Где же Терезия? Почему она не работает? Неужели барствует с тех пор, как на груди геройская звезда засияла?
— Терезия в дальнюю дорогу собирается, — ответила смуглолицая девушка. — В Венгрию едет с делегацией, на первомайский праздник. И передавать свой геройский опыт заграничным колхозникам.
— Вот как? — Лицо Кларка стало озабоченным. — И когда же она уезжает?
— Скоро. Послезавтра. — Весёлый, лукавый взгляд смуглолицей добавил: спеши, Иван, а то опоздаешь.
— Н-да, — раздумчиво, как бы сам с собой, проговорил Кларк. — Значит, опоздал. Как спешил, как рвался, и всё-таки… Он вдруг крякнул, плюнул в ладони, шумно потёр их одна о другую. — Ну-ка, девчата, вооружите изголодавшегося труженика своим орудием производства.
Одна из девушек протянула ему рогач. Кларк схватил его и высоко, как молотобоец, поднял над головой.
— У-ух! — Он с силой вонзил тяжёлую, с белым лезвием стальную плаху в каменистую землю.