Легко взлетал и стремительно падал, сверкая на солнце, рогач. Скрежетала сталь, высекающая из камней искры. Отливала чёрным бархатом свежевзрыхлённая земля. Налево и направо на межи сыпались небольшие валуны, вывороченные из старых своих гнёзд.
Кларк точно рассчитал, чем мог окончательно покорить подруг Терезии. Показной трудовой сеанс, продолжавшийся всего двадцать минут, приблизил его к цели значительно больше, чем все слова, взгляды и улыбки. Когда он разогнулся и, вытирая потное лицо, виновато и смущённо посмотрел на молодых виноградарш, как бы прося извинения за своё трудовое увлечение, то он уже был для них окончательно своим, простецким парнем, человеком их трудового круга, их дум и чувств. Теперь, думал Кларк, каждая из девчат прожужжит уши своей подруге: ах, какой твой Иван, Терезия!…
Вот ради этого Кларк и потратил столько времени и сил на горе Соняшной. Делать здесь больше нечего. Можно следовать дальше.
Мягкая просёлочная дорога вывела Кларка в прибрежные сады. Миновав их, он поехал по зелёной дамбе вдоль Тиссы, с любопытством вглядываясь в тот, венгерский, берег. Там, у колодца, стояла группа женщин в разноцветных одеждах. Это был колодец, мимо которого Кларк проходил в ту страшную туманную ночь. Рыбаки растягивали на кольях большую сеть. Красноколёсный трактор, вертясь почти на одном месте, распахивал неудобную ложбинку — ту самую, где лежал Кларк, пробираясь к Тиссе.
— Гражданин, остановитесь!
Из-за кустов вышли два пограничника: старшина (это был Смолярчук) и рядовой. Кларк резко затормозил и соскочил на землю. Балагуря, он достал документы.
— Вас, конечно, товарищи, интересует не моя личность, а мои бумаги. Будь ласка. Вот военный билет, вот пропуск в пограничную зону.
Старшина долго и внимательно изучал документы.
— Куда вы направляетесь? — спросил, наконец, он, перелистывая странички военного билета.
— А вот сюда, в колхоз «Заря над Тиссой», на Гоголевскую, дом номер 92, к Терезии Симак. Не слыхали про такую добру дивчину?
Смолярчук не ответил, продолжая изучать документы. Все они были в полном порядке, однако он не торопился отпускать демобилизованного старшину. Кларк терпеливо ждал.
— Может быть, вам что-нибудь непонятно? — мягко улыбаясь, спросил он, когда медлительность пограничника стала невыносимой.
Смолярчук опять не ответил, подумал: «Почему он нервничает?» И ещё внимательнее продолжал просматривать военный билет.
— Ну и служба у вас, зелёные шапки, — насмешливо проговорил Кларк. — Если даже с родной мамой встретишься, не верь, что она твоя мама, пока не удостоверит свою личность. — Он достал кисет с махоркой, свернул толстую цыгарку. — Курите! Не желаете? Воля ваша. Слухай, хлопцы, — потеряв терпение, воскликнул он, — прошу зря не задерживать парубка, не сокращать его счастья.
По всем самым тонким расчётам Кларка, он должен был сказать то, что сказал. Пусть пограничники почувствуют, что он с ними на одной ноге, что он абсолютно независим.
— Про какое вы счастье говорите? — спросил пограничник, поднимая глаза на Белограя. Он ещё раз осмотрел его с ног до головы, особое внимание уделил новым, армейского образца, сапогам.
— Да про то самое, о каком в песнях поётся, — Белограй раскрыл бумажник, достал из него цветную журнальную фотографию Терезии, наклеенную на картон с золотым обрезом. — Вот, смотрите. Разве это не счастье?!
Смолярчук ничего ему не ответил и вернул документы
Белограй на прощанье протянул руку пограничнику и попытался заглянуть ему в душу, узнать, чем было вызвано его пристальное внимание к безукоризненным документам. Лицо старшины не выражало никакого беспокойства. «Всё в порядке!» — решил Кларк.
Он окончательно успокоился, когда Смолярчук довольно дружелюбно ответил на его рукопожатие и даже улыбнулся.
Кларк спустился с дамбы на тропинку, ведущую в село, и через несколько минут был на Гоголевской, перед трёхоконным домом номер 92, густо оплетённым зеленью.
Он нарочито загремел железной скобой калитки в надежде, что будет услышан. Так же шумно взбежал он на крылечко, загремел чёрной дверной скобой.
— Разрешите войти!
В открытом окне показалась Терезия — голова в венце русых кос, в одной руке синее шёлковое платье, в другой — утюг. На свежих щеках девушки пылал яркий румянец, а глаза с удивлением, с любопытством смотрели на нежданного и негаданного гостя.
— Здравствуй, Терезия, — Кларк снял фуражку и небрежно провёл рукой по кудрявым волосам.
— День добрый. Здравствуйте, — смущённо ответила девушка.
— Не узнаешь? — Кларк откровенно любовался Терезией.
Она отрицательно покачала головой.
— Посмотри, ещё посмотри, может быть, узнаешь.
Терезия не сводила глаз с гостя. Нет, никогда с ним не встречалась. Если бы хоть раз где-нибудь увидела, обязательно вспомнила бы сейчас. Такого бравого вояку не скоро забудешь.
Кларк отлично понимал, какое впечатление произвёл на девушку, — не меньше, чем рассчитывал. А что будет, когда польются его медовые, соловьиные речи… В своём тайном исследовании Кларк писал: «Если тебе по ходу дела нужно завоевать сердце юноши или девушки, не разменивайся на мелочи. Проигрывает тот, кто стыдливо и нудно просит оказать ту или иную услугу, подробно объясняя, зачем это понадобилось. Чем больше объяснений, чем больше подробностей, тем меньше веры. Действуй с эмоциональной непоследовательностью. Играй на самом святом, чем живёт облюбованный тобой объект. Короче говоря, излучай доверчивость, дыши любовью, и ты станешь неотразимым».
Такова была «отмычка», которую Кларк собирался применить к сердцу Терезии.
— Разрешите представиться, — Кларк поднёс руку к козырьку и сдержанно отрапортовал: — Демобилизованный гвардии старшина Иван Фёдорович Белограй.
Терезия поставила утюг на подоконник, который сейчас же задымился, бросила платье и прижала руки к груди.
— Иванэ! Иван Белограй! Ты?…
Кларк бережно смахнул с подоконника обугленную краску, поставил горячий утюг на каменную ступеньку крылечка и только после этого, опустив глаза, тихо сказал:
— Да, он самый, Иван Белограй.
Терезия выскочила через окно на крыльцо, протянула к нему свои загорелые руки. Кларк схватил их, крепко сжал. Он мог бы сейчас без всякого риска — в этом он твёрдо был уверен — обнять и поцеловать Терезию. Воздержался. Не надо форсировать события. Пусть всё идёт своим чередом.
Кларк взъерошил свои кудри и, оглядываясь вокруг, вздохнул всей грудью:
— Хорошо тут у вас!…
Круглое красное солнце высоко катилось над Венгерской равниной. Длинные прохладные тени гор дотянулись До самой реки. Из ущелий, где белел снег, веяло утренней прохладой. В яблоневых садах щёлкали соловьи. Над крышами домов, по эту и по ту сторону Тиссы, вырастали прямые светлые столбы дымов.
— Как ты сюда попал, Иван? — спохватилась Терезия. — Ты ж в Берлине, отбываешь службу!…
— Отбывал в Берлине, а теперь… — Он поднял голову, многозначительно посмотрел на Терезию. — Теперь сюда приехал служить. «Тебе служить», — добавил его взгляд. — Чего же в хату не приглашаешь, дивчина хороша?
— Ой, лышенько! — Она подбежала к двери, распахнула её. — Заходьте, будь ласка.
Он торжественно перешагнул порог, держа перед собой в вытянутых руках букет сирени.
— Сколько раз в думках своих я переступал этот порог. Мир и счастье дому сему. — Кларк оглянулся через плечо на Терезию. — А может, у вас и своего счастья девать некуда, а?
— Не откажемся и от вашего, — засмеялась Терезия. — Значит, демобилизовался?
— Демобилизовался. Солдат, раненный в сердце, уже не солдат.
Намёк был достаточно прозрачен, но Терезия чистыми глазами смотрела на Кларка и радостно улыбалась.
— Ты сегодня ел, пил, Иван? Молока хочешь?
«Эге, голубушка, — подумал Кларк, — да ты совсем простушка».
— Молоко? Из твоих рук? С радостью.
Терезия убежала и вскоре вернулась с тёмным, густо запотевшим на тёплом воздухе кувшином.
— Значит, в Венгрию едешь? — спросил Кларк, кивнув на раскрытый, приготовленный в дорогу чемодан. — Читал. И завидовал. Венгрия!… Всю её прошёл, от мутной Тиссы до голубого Дуная. — Кларк закрыл глаза, скорбно поджал губы и вздохнул. — Друга я похоронил в Тиссаваре. — Кларк махнул рукой, как бы отгоняя тяжёлые воспоминания. — Значит, уезжаешь… — сказал он и с грустью посмотрел на девушку.
— Скоро вернусь. Через две недели. — Терезия говорила, словно оправдываясь в чём-то. Кларк немедленно уловил это.
Он пристроил букет сирени на столике перед зеркалом, украшенным богато расшитым холщовым полотенцем.
— Ну, вот, посмотрел на тебя, а теперь… — помолчал, зажмурился, — теперь можно и уезжать.
Кларку были переданы не только выкраденные документы Белограя, но и письма Терезии. Он тщательно изучил их и пришёл к выводу, что девушка даже на расстоянии была недалека от любви к Ивану Белограю.
На первое письмо Ивана она откликнулась скупой открыткой. Но постепенно, после многих его писем, перестала быть сдержанной. Иван писал ей, как любимой сестре или давнему другу. Ей было это приятно, и она ему отвечала тем же — как сестра и друг. Иван Белограй ей понравился. Человек, который переступил порог её дома, был точь-в-точь такой, каким она представляла себе Ивана по его письмам.
— Зачем же вам… тебе так скоро уезжать? — с волнением и беспокойством спросила Терезия. — Поживи у нас, дождись черешен, ягод…
— Да я б не только до черешен здесь пожил, до винограда. До тех пор, пока из желудя дуб вырастет, — говорил Кларк, восторженно глядя на девушку. — Зависит от тебя, Терезия, уеду я отсюда через два дня или останусь жить навсегда. — Он замолчал, опустив голову и тщательно поправляя гимнастёрку под новеньким скрипучим ремнём.
Как отнесётся девушка к его признанию, не беспокоило Кларка. Примет она его любовь — хорошо. Не примет — тоже не плохо. И в первом и во втором случае по всей округе распространится слух, что герой Отечественной войны Иван Белограй приехал в Закарпатье и обосновался в Яворе ради неё, Терезии. Этого, собственно, пока и добивался Кларк.