— Ну, теперь в курсе нашего счастья, папаша? Вот тебе натуроплата за воду. Выпей за здоровье Ивана и Васыля и пожелай, чтобы ещё одна наша облигация выиграла.
— Куда вам ещё, — искренне позавидовал Певчук. — двадцать пять тысяч!… Да если бы на мою долю такое счастье хоть раз в жизни выпало, я бы…
— Интересно, — подхватил Кларк, — что бы вы сделали с таким капиталом?
— О, я бы по-хозяйски им распорядился.
— Ну, ну, как?
Тарас Кузьмич загнул большой палец.
— Перво-наперво я бы сменил старую корову, — он загнул второй палец. — Потом бы одел во всё новое, с ног до головы, первый раз в жизни, всю свою певческую голоштанную команду: Ивана та Петра, Марью та Галину, Явдоху та Степана, Миколу та Веру.
— Что это за певческая команда?
— Сыновья и дочери, бодай им. Их у меня восьмеро. И девятый не за горами.
— Вот это да! — с восхищением произнёс Кларк. — Так вы, значит, не обыкновенный папаша, а папаша-герой. Ну, рассказывайте дальше, как бы вы распорядились капиталом?
— Купил бы приданое для девятого.
— Ещё? — допытывался Кларк, и лукавая улыбка всё больше и больше морщила его румяные губы,
— Справил бы свадьбу Галины.
— Ещё?
— Всё! Нет, постой, не всё. Ещё одну думку маю, — Тарас Кузьмич поскрёб затылок. — Заказал бы я себе фамильные часы, такие точные, шоб у меня все машинисты проверяли время. И такие живучие, шоб они в наследство сынам достались. — Певчук перевёл дыхание, застенчиво улыбнулся. — Вот, теперь всё.
— Н-да! — Кларк посмотрел на Василия Гойду и вдруг озорно подмигнул ему, шумно ударил себя по карману. — Эх, папаша, быть по-твоему! Пусть всё случится, как в той сказке. — Он вытащил пачку новеньких сторублевок и бросил её на каменное крылечко, к ногам путевого обходчика. — Смени корову. Сыграй свадьбу Галины. Одень с ног до головы свою команду. Закажи фамильные часы. Будь здоров, капиталист! Да не болтай про наш подарок, а то нам, богачам на час, не отбиться от просителей.
Кларк похлопал по плечу ошалелого Певчука, схватил за руку Василия Гойду и, увлекая его за собой, побежал к машине. Через минуту «Победа» скрылась за выступом скалы. Но звучный сигнал её ещё долго доносился где дорога петляла по склону горы.
…Весь день рыскал Кларк по горному Закарпатью. Побывал на обдуваемом северным ветром плато Бескид, Обедал на перевале, в Волосце. Пил «квасну воду» из свалявских минеральных источников. Любовался разливом Тиссы с высот, господствующих над городом Хуст. Погулял по главной улице верховинского Рахова. И всюду с ним неразлучно был Василий Гойда. Поздно вечером «пролетарские туристы», вконец измученные, вернулись в Явор. «Победа» остановилась на Железнодорожной. Молодой механик вышел из машины шатаясь.
— Нет, брат, я раздумал переквалифицироваться, — сказал он, прощаясь с Белограем. — На паровозе куда спокойнее.
Войдя в дом, Василий Гойда сбросил с себя притворную и настоящую усталость, сел за стол, раскрыл толстую тетрадь и подробно описал своё воскресное путешествие: где побывал со слесарем Белограем, чем тот интересовался, с кем и на какую тему разговаривал.
Рано утром, направляясь на работу, Гойда зашёл в городской отдел Министерства внутренних дел и попросил дежурного доложить начальнику.
…Василий Гойда и Евгений Николаевич Зубавин давно, ещё с партизанских времён, знали друг друга.
Летом 1944 года немцы блокировали в труднодоступном горном районе партизанский отряд, которым командовал Зубавин. Район Лесистых Карпат Зубавин тогда только ещё осваивал, и ему до крайности нужен был хороший проводник, чтобы вырваться из смертельного кольца. И как раз в тот день дозорные привели в ущелье, где скрывались партизаны, белобрысого подпаска, одетого в рваный кожушок и обутого в прохудившиеся горные постолы из сыромятной кожи. В руках у него была пастушья дудка — свирель. Когда у него стали допытываться, зачем он пробрался в расположение партизан, он сказал:
— А так, чтобы вы послушали мою дудку. Всё могу: «Камаринскую», «Верховино, свитку ты наш», «Выходила на берег Катюша», «Кто ж его знает, чего он моргает», «Каховку», «Интернационал»…
Партизаны с удовольствием выслушали весь репертуар паренька и снова взялись за допрос. И когда он принял характер, далёкий от шуток, пастушок солидным басом спросил:
— Кто у вас тут старший?
Партизан в чёрной бурке, в заячьем треухе выступил вперёд:
— Говори.
Паренёк смерил его с ног до головы недоверчивым взглядом, покачал головой.
— Нет! Я хочу говорить с самым старшим.
Его привели в шалаш, сделанный из еловых веток. Огромный вуйко, дядя, обросший страшной бородой Черномора, сидел на пеньке, держа карту на коленях. У его ног лежала овчарка.
Черномор разгладил пышную свою бороду, подмигнул автоматчикам.
— Что это вы за песенника привели, а? Откуда он взялся? Ты кто такой? — строго спросил командир.
— Я от Степана Грозного, — ответил пастух. — А вы Батя, да? — не дожидаясь ответа, он сел на землю и деловито начал вспарывать шов дерюжных штанов. — Вот!… — он протянул командиру тонкий рулончик бумаги.
Батя читал записку долго, внимательно, хотя там суть дела, как знал Васыль, была изложена кратко и ясно, рукою не менее знаменитого партизана, чем сам Батя: «Посылаю проводника, Выведет вас куда угодно, хоть на вершину Говерло».
— Так… — проговорил Черномор. — Ну-ка, хлопчик, приплынь до мене.
Васыль вплотную приблизился к чёрной, пропахшей дымом костра бороде. Прямо, не мигая, смотрел он в глаза Бати и с улыбкой ждал, что будет дальше.
— Стоять ривно! — скомандовал командир. — Не колыхаться, як та хворостина в чистому поли. Вот так!… — Он поцеловал оборванного партизанского посла.
Мальчик смутился до слёз, весь заалел.
— Значит, обещаешь полную безопасность?
Васыль закивал головой.
— А какую дашь гарантию? — Батя прищурился.
Обветренное, с пошёрхлыми губами лицо Гойды стало серьёзным, строгим.
— Пусть я победы не дождусь, если не выведу вас на простор!
— Вот теперь никаких сомнений не имею. — Зубавин засмеялся. — Что хочешь в награду? Обещаю исполнить любое твоё желание.
Так встретились Васыль Гойда и Евгений Николаевич Зубавин. Ещё целый год воевали они в Карпатах, в Трансильвании и Альпах. Довелось им побывать и в Берлине. После войны их дороги разошлись, но не прошла даром дружба с Зубавиным. Партизанская отвага и смелость, настойчивость и уменье разбираться в людях, готовность преодолеть любые трудности пригодились Василию Гойде и в мирные дни, в труде. Он гораздо быстрее, чем другие, в течение трёх лет, заработал право на управление паровозом.
…Майор Зубавин поднялся из-за стола и, раскинув руки, пошёл навстречу Василию Гойде.
— А, «Дудошник»! (Это была партизанская кличка Гойды.) Здорово, Василий. Ты что же так долго не показываешься? Месяца три не виделись. Зазнался, что ли?
— Как не зазнаться, Евгений Николаевич! — улыбнулся Гойда. — Механик!… Третью неделю самостоятельно таскаю поезда в Карпаты и за границу.
— Слыхал, слыхал. Поздравляю. Садись и рассказывай, как живёшь.
— В другой раз, Евгений Николаевич, расскажу, а сейчас…
Расстегнув шинель, Гойда достал из-под полы чуть привянувший, распространяющий острый аромат увядания букет сирени с приколотой к нему орденской ленточкой. Потом в его руках появилась толстая тетрадь в клеёнчатой обложке.
— Дружок у меня появился, Евгений Николаевич. Рубаха-парень. Гвардеец. Орденов — на десятерых. Весёлый. Песенный. Девчата на него засматриваются, а я… Подозрительный он тип. Конечно, может быть, я ошибаюсь… Вот, посмотрите.
Гойда положил на стол букет сирени и развернул тетрадь на той странице, где подробно рассказывалось, как, когда и при каких обстоятельствах впервые встретился с Иваном Белограем.
Майор Зубавин молча, ни разу не взглянув на Гойду, прочитал его записки. Васыль не сводил глаз с лица Зубавина, стараясь угадать, ошибся он или не ошибся. Но прочитана уже последняя страница, а лицо Зубавина попрежнему невозмутимо спокойно.
— Ну? — наконец, не выдержав тягостного молчания майора, спросил Гойда.
Зубавин не ответил. Выдвинув ящик письменного стола, он достал лупу, тщательно протёр её замшей и склонился над букетом. Не найдя ничего достойного внимания в ветках сирени, он отодвинул их и стал пристально изучать орденскую ленточку.
— Я так и думал! — воскликнул он и посмотрел на Гойду добрыми и благодарными глазами. — Молодец, Вася!
— Что, Евгений Николаевич?
— Сейчас всё выясним. Потерпи.
Он достал из сейфа флакон с какой-то прозрачной жидкостью, налил ее в стакан и окунул ленточку.
— Почта! Шифрованная! — объявил он, рассматривая через лупу цифры, искусно нанесённые на ткань.
Зубавин позвонил. Вошёл пожилой человек с погонами капитана. Зубавин бережно, пинцетом взял ленточку, завернул её в лист чистой бумаги.
— Срочно расшифруйте.
Капитан сдержанно кивнул седеющей головой, молча вышел.
— Значит, твой дружок больше всего интересовался тоннелями и железнодорожными мостами? — поворачиваясь к Гойде, спросил Зубавин. — Зачем же ему это надо, как ты думаешь?
— Думаю, пока присматривает, что и как. Выбирает подходящие позиции и помощников. Дудки! Ни одного не найдёт.
— А этот… путевой обходчик, Певчук?
— Просчитался и с этим. Вернёт Тарас Кузьмич деньги, вот увидите. Или вам доставит. Головой за него ручаюсь.
— Есть чем поручиться! — Зубавин потрепал тугие пшеничные кудри механика. — Спасибо, Василий Иванович. Умница. Каким был, таким и остался.
В один из обыкновенных рабочих дней майор Зубавин подъехал к яворскому депо в сопровождении Грончака. Не привлекая к себе внимания, они прошли в кабинет начальника депо.
Из окна кабинета хорошо были видны все канавы, на которых ремонтировались паровозы. На первой канаве работал слесарь Белограй. В синей спецовке, белокурый и весёлый, беспечно насвистывая, он сидел на крыше паровозной будки, монтировал сияющий медью сигнал. Зубавин не мог оторвать от него взгляда. Кажется, всё ясно, а он всё смотрел и смотрел, как бы разгадывая ещё какую-то тайну лазутчика.