Я, не отрывая взгляда, смотрел туда, и — чудо из чудес, оно наконец-то свершилось! — мои глаза утонули в глазах Хелен Кэмерон.
Глава 4В чайной
При виде Хелен волна огромной радости захлестнула мою душу. Все остальные переживания были забыты.
Тут мне придется, забежав вперед, сделать небольшое отступление. Хочу предупредить, что какие бы жуткие, нелепые, устрашающие или, напротив, замечательные события и сцены ни разворачивались с того момента и далее по ходу моего повествования, сам я все время пребывал в ощущении счастья, которое не оставляло меня, владея всем моим существом. И если вам покажется, что описание человеческой смерти или, скажем, мое отношение к возможности смертельного исхода страдает легковесностью и не очень серьезно звучит, то признаю свою вину и заранее прошу прощения. Это можно объяснить лишь тем, что в течение всего того безумного вечера я о смерти как-то не задумывался. Не так ли бывает и на войне, когда в разгар сражения образ смерти отступает на второй план?
Но, как вам потом станет ясно, в сознании Хенча, например, мысль о смерти присутствовала постоянно; не оставляла она ни на минуту и Пенджли.
Фактически это и есть суть моего рассказа, в котором я стремился передать, как каждый из нас на свой лад оказывался перед неотвратимым выбором, а за этим выбором стояла смерть человеческого существа. О себе могу только сказать, что с того самого первого момента, когда я вновь увидел Хелен, и до последнего — той чудовищной, завершающей сцены на крыше, среди кирпичных труб, а также в промежутке между этими эпизодами, хоть мне и пришлось немало пережить, душа моя ликовала от счастья; несмотря на то что, видит Бог, по большей части повода для ликования не было.
Как же я был удивлен, встретив ее там! Что касается самой Хелен, то ее изумлению при виде меня не было границ.
— Дик! — воскликнула она и замерла на месте. Затем она шагнула ко мне навстречу и взяла меня за руку. Мы стояли не шевелясь, как маленькие дети взявшись за руки, улыбались друг другу и чуть ли не хихикали.
Первое, что она произнесла, — она повторила слова Осмунда:
— Дик! Вам надо подстричься!
— Я уже это сказал, — подтвердил Осмунд.
Его глубокий, низкий, проникновенный голос вернул меня на землю и напомнил о делах насущных. Я сделал целый ряд выводов, весьма любопытных. Ну вот, например, что ни Осмунд, ни Чарли Буллер вовсе не ждали появления Хелен; что ее приход здорово их обескуражил; что для Хелен фигура Чарли в этом доме была не просто неожиданностью, а пренеприятной неожиданностью. Он явно был не к месту, и все вокруг, включая каждую мелочь обстановки в этой пропылившейся комнате, казалось, было проникнуто сознанием того, что там происходит нечто неподобающее.
И еще я заметил, как изменилась Хелен. Она уже не была юной, но я этому не удивился. Она стала еще стройнее, чем была. Тонкий, изящный ее силуэт можно было сравнить с темным гибким стеблем прелестного скромного цветка, неяркого и нежного, но сильного своей природной красотой и гармонией. Она одевалась в темное, почти в том же стиле, что и раньше, разумеется с некоторыми уступками новой моде, крой ее платья был простой и удобный, что, несмотря на всю ее женственность, придавало ее одежде сходство с униформой. В ее облике я прочел ту же безграничную доброту и благородство — то, что было для меня бесценно в ней, — тот же строгий взгляд и ироническую складку губ; но к этому теперь добавилось новое выражение лица, выдававшее в ней человека зрелого, сильного, умеющего владеть собой. На пальце у нее блестело простое золотое колечко, обручальное. Это значило, что она уже была не Хелен Кэмерон, а Хелен Осмунд…
Я знал, что это должно было случиться, но все равно какая-то дикая, беспричинная надежда во мне жила, и вот теперь она рухнула, едва я увидел это красноречивое свидетельство непоправимого факта.
Осмунд пристально смотрел на нее.
— Хелен, — приветливо обратился он к ней, — рад тебя видеть. Я не ждал тебя сегодня.
Она стояла, с улыбкой обводя нас по очереди взглядом, и не спеша стягивала перчатки. Затем села и плавным, непринужденным движением, из чего явствовало, что она чувствовала себя здесь свободно, как дома, сняла с головы свою маленькую мягкую шляпку светло-серого цвета.
— У меня изменились планы, — сказала она. — Мне было так скучно в гостях. Мопсет ужасная зануда, ты же знаешь, Джон, и я подумала, что, если завтра с утра я займусь покупками, это пойдет мне на пользу, немного развлечет. Ты не волнуйся. Клер сейчас в городе. Я позвонила ей от Мопсет. Мы решили вместе поужинать у нее в восемь вечера.
По Осмунду было видно, что, пока она это говорила, он что-то обдумывал и наконец принял решение.
— Хорошо, — сказал он, — просто замечательно.
— Ну, пойду приведу себя в порядок.
Поднявшись, она снова посмотрела на меня. Лицо ее, обращенное ко мне, сияло от радости. Мне почудилось, что при виде меня она испытывала облегчение, будто одно мое присутствие должно было ее как-то успокаивать.
— Дик! Подумать только! Не где-нибудь, а здесь! Невероятно! Я так часто думала о вас и гадала: где вы, что с вами, что вы поделываете…
Помнится, произнеся эти слова, она внезапно смолкла, по-видимому возвращаясь мыслями к ударам собственной судьбы, так неожиданно обрушившимся на нее со времени нашей последней встречи, и еще — в который раз припоминая горький опыт общения с людьми, которые теперь не слишком стремились знаться с нею и с Осмундом, более того, избегали их.
Как бы то ни было, одного ее взгляда на меня было достаточно, чтобы она поняла, каким бурным, неистовым счастьем я был переполнен оттого, что вновь обрел ее. Я и не пытался этого скрывать. Возможно, стоило бы быть поумнее и вести себя несколько иначе, и тогда дальнейшие события сложились бы не так, как они потом сложились. Дело не в том, что Осмунд что-то заметил; нет, в тот раз он ничего не заметил, так как слишком был занят совсем другими мыслями.
Хелен направилась к двери:
— Вы ведь не уйдете прямо сейчас, Дик? Нам с вами предстоит грандиозный разговор! Я хочу знать о вас всё-всё, все ваши сокровенные тайны!
— Мне нечего скрывать, — заверил я ее.
Она вышла, и дверь за ней закрылась. Мы трое переглянулись.
Осмунд, покачиваясь на своих длинных ногах, о чем-то думал и хмурился. Затем, повернувшись ко мне, сказал:
— Послушайте, Дик. У нас не так много времени, и нежданное появление Хелен осложняет ситуацию. Вы нам не поможете?
— Каким образом?
— Вот каким. Когда Хелен вошла, я как раз говорил о Пенджли. Наша краткая беседа с ним будет не совсем полноценной, если в ней не примет участие Хенч. Для Хенча это важнее, чем для всех остальных, потому что он пострадал серьезнее, чем мы. Видите ли, я должен был встретиться с ним в чайной у театра «Омнибус» в шесть тридцать. Но теперь здесь Хелен, и, исходя из обстоятельств, мне лучше бы остаться с ней. Буллер занят. Вы не посодействуете нам кое в чем — не сходите ли в «Зеленую тарелку», чтобы найти там Хенча и привести его сюда?
— В «Зеленую Тарелку»? — переспросил я.
— Да, да, — нетерпеливо сказал Осмунд; он заметно нервничал, ожидая, что каждую минуту может войти Хелен. — Это тут, почти на площади, за углом, Лоуэр-Риджент-стрит, следующий дом за театром «Омнибус». Там еще такой дед в забавном костюме у дверей, с рекламным щитом на длинной палке. Чайная находится на втором этаже. Вы ее сразу найдете.
— Что я должен сказать Хенчу? — спросил я.
— Просто то, что я не смог прийти, хотя сам собирался привести его сюда.
Помнится, я спросил, сообщили ли Хенчу что-нибудь о Пенджли. Да, сказал Осмунд, он знает, что это дело связано с Пенджли. Хенч уже много лет мечтает встретиться с ним и сказать ему, что он о нем думает. И вместе с тем он его боится. Чудной парень этот Хенч. Да, еще бы, неужели я его не помню. Ну а теперь он стал еще чуднее, намного чуднее — с тех пор как умерла его жена.
Я сказал, что не знал о смерти его жены. Да, подтвердил Осмунд, она умерла; прекрасная была женщина. Они были так преданы друг другу. Она все время навещала его, пока он сидел в тюрьме, а когда освободился, через неделю умерла. Ему ужасно не повезло, прибавил он. Да, ужасно не повезло, согласился я.
И больше ни слова. Осмунд не захотел сообщать подробности этой драмы. Главным для него было получить ответ — пойду я или откажусь.
И тогда я снова задал мой самый важный, роковой вопрос. Помню, я заговорил шепотом, словно повсюду вокруг нас были уши.
— Слушайте, — сказал я, — а что вы собираетесь сделать с Пенджли?
— Сделать? — переспросил Осмунд. — Ничего. Припугнем его немножко, вот и все. — А затем тихим, монотонным голосом проговорил себе под нос, будто размышлял вслух: — Я хочу знать, вернее, мы все хотим знать, почему он так поступил.
Мне показалось, что его словам вторили все предметы, находившиеся в комнате, — роскошный секретер, старинные серебряные канделябры, золоченые кресла: «Да, да, мы все хотим знать, зачем он так поступил, так поступил!»
Мне даже почудилось — а в тот момент это не было такой уж фантазией, — что и вся площадь, как-то приподнявшись над собой и заглядывая в наши окна, повторяла те же роковые слова: «Мы все хотим знать, почему он так поступил… поступил… поступил…»
Да разве я сам не хотел знать то же самое, а также много чего другого. И я ответил, что пойду и встречу Хенча.
Выйдя из квартиры и оказавшись на темной лестнице, я внезапно ощутил необыкновенный прилив сил. Это удивило меня. Весь тот день прошел в метаниях, в тревожном ожидании чего-то. Я страшно терзался и был близок к безумию. Всего час назад со мной случился голодный обморок. А теперь, спускаясь вниз по лестнице, я чувствовал неизъяснимую легкость, будто у меня за спиной выросли крылья.
Я воображал, что Хелен убегает вместе со мной, и эта мысль, пусть неосуществимая и неудачная со всех точек зрения, зажигала меня внутренним огнем. Я готов был пойти на что угодно ради кого угодно.